— Где Маша? — в лоб спросила она.
— Какая Маша? — Его губы побелели от злости.
— Не валяй дурака, Арсений! Моя дочь Маша — ты ее слишком часто снимал в своей рекламе, чтобы не помнить.
— Ах, да! Маша! А что случилось? Объясни толком! — Уж что-что, а играть Авдеев умел.
— Машу украли позавчера! Это сделал ты, Арсений! Я вижу! Меня не обманешь! Ты и Стацюра! Вы вместе! — Она ударила кулаком по столу, так что опрокинулась на пол пепельница, испачкав пеплом палас.
— Ты с ума сошла! Зачем мне твоя Маша? Это во-первых, а во-вторых, кто такой этот Стацюра?
— Стацюру ты знаешь прекрасно, не ври! Он финансировал все твои грязные делишки. А Маша тебе понадобилась, чтобы продать ее на Запад!
— Она что, Майя Плисецкая, чтобы продавать ее на Запад? Кому она там нужна?
— Кому-то, видимо, нужна, раз ты засуетился, гнида! — Она резко поднялась и направилась к выходу. — Я заявлю на тебя завтра в милицию! — сообщила она уже на пороге и добавила: — Если ты мне ее сам не привезешь! — и хлопнула дверью так, что с потолка посыпалась известка.
Она долго ловила такси — на «частниках» принципиально не ездила еще с советских времен, но, видимо, в этом районе города «зеленый огонек» — редкая птица! Наконец фортуна повернулась к ней лицом, но, назвав шоферу адрес «улица Антона Валека», она вдруг испугалась и переменила свое решение — «улица Степана Разина». Она подумала, что рискованно ехать к Стацюре с пустыми руками, и вовремя вспомнила про дамский пистолет, приобретенный год назад в целях самообороны, который лежит у нее дома, в письменном столе.
В квартиру Стацюры звонила долго и оглушительно. Никто не открывал. «Авдеев, сволочь, наверно, предупредил, вот он мне и не открывает», — подумала она и спустилась вниз. На улице вычислила окна Стацюры и убедилась, что в них темно, хотя темно уже было почти во всем доме, а на часах — без пяти минут два.
— Анастасия Ивановна? — услышала она за спиной и вздрогнула. — Что вы тут делаете в такой час?
Она не сразу узнала его, хотя в машине горел свет. Шофер Максимова? Бывший шофер. Она не раз ездила на максимовской «Волге» и прекрасно знала его шофера в лицо, вот только имя-отчество вряд ли вспомнит.
— Если хотите, подвезу домой, — предложил он. — Я тут в соседний дом своего нового шефа отвозил, теперь свободен, как птица в полете…
— Хорошо, — согласилась она, — не пешком же идти.
По дороге они вспоминали былые времена. Про свои болячки она не стала рассказывать постороннему. Подогнав машину к самому подъезду, он вдруг спросил:
— Кофейком не побалуете?
Несмотря на то что устала и хотела спать, она вдруг обрадовалась этой неожиданной возможности не остаться одной. К тому же Преображенская призналась себе, что этот человек ей вовсе не неприятен, хотя она всю дорогу завороженно смотрела на его большой палец. Толстый и неуклюжий, он как будто нарочно был пришит к этой довольно изящной руке. Несколько лет назад, увлекаясь хиромантией, она вычитала, что такие пальцы обычно бывают у убийц, но в последнее время вещи подобного рода вызывали у нее только смех.
— Побалую, — улыбнулась она ему в ответ. Они еще поболтали, ждали, когда вскипит чайник. А когда Анастасия Ивановна пошла заваривать кофе, он достал из кармана шелковые перчатки, раскрыл ее сумочку и нащупал в ней пистолет…
Иван раскручивался в кресле, сжав подбородок в кулаке. Видно было, что рассказ Лузгина произвел на него сильное впечатление.
— Откуда она все узнала? — спросил он и тут же осекся — вспомнил, как восемь лет назад во время областной конференции во Дворце культуры профтехобразования она тоже ошарашила его своей информированностью. Он тогда проводил чистку кадров в своих «первичках» — снимал неугодных ему людей, в их числе оказались несколько друзей Преображенской, и Настька вздумала шантажировать его Маликовой. Откуда только прознала об их романе? Ведь все было шито-крыто, никто не догадывался, даже мать ничего не знала! Мать в конце концов и пострадала от этого — лишилась привычных контрамарок на концерты своих любимых певцов, Преображенская стала ей отказывать. Так что ни Сличенко, ни Воронец больше не смогли лицезреть Зинаиду Тарасовну в первом ряду. Что же касается его романа с Маликовой, то после того, как Ольга ушла из райкома, из этого вряд ли получился бы криминал. Тогда-то Настька и распустила руки! Что ж, пусть земля ей будет пухом! — Перед тем как стрелять ей в голову, мог бы поинтересоваться, откуда она, стерва, столько знает! Не с потолка же она это взяла?
— Собрала по мелочам, Ваня. Девки некоторые «оттуда» возвращаются — рассказывают. Все по аналогии прикинула и получила результат.
— Ишь какой ты грамотный, Алексей Федорович, а машину свою где оставил?
— В двух кварталах отсюда.
— Молодец. Больше ты в нее не сядешь — достаточно «засветил». И домой не вернешься — там наверняка засада.
— Я, Ваня, пальчиков своих нигде не оставил!
— Верю, но будет надежней все-таки схорониться пока у меня, и «тачку» я тебе выделю из своего парка.
— Шалву с собой взять? Он вчера отправил к праотцам лесника и сейчас, наверно, «замаливает» грехи с какой-нибудь бабой.
— Возьми, если его уже не накрыли.
— Ты, Ваня, им льстишь.
— А ты недооцениваешь! Они «сидят» на воротах моей дачи!
— Работа будет? — поинтересовался на прощание Лузгин.
Стацюра, немного помедлив и глотнув из стакана содовой, произнес:
— Мне нужен Соболев, и теперь он мне нужен живым.
— Он вчера не ночевал в лагере…
— Это меня не волнует. Я даю вам с Шалвой два дня…
Когда за Лузгиным закрылась дверь, Иван подошел к окну и раздвинул две пластинки в жалюзи. Алексей Федорович бодро шагал вдоль шоссе, направляясь к автобусной остановке, и время от времени оглядывался. «Хвоста» за ним не было.
В два часа дня Иван набрал Москву и услышал в трубке:
— Слушаю вас.
— Это я.
— Привет. Как дела?
— Взаимно.
— Она прилетела.
— Все в порядке?
— Полный ажур.
— Когда будет здесь?
— Завтра. В двенадцать часов по Москве.
Женщина положила телефонную трубку на рычаг и, обхватив руками плечи, выглянула в окно. Руки ее были изящны, как руки балерины. Цвет кожи носил желтоватый оттенок, что выдавало наличие в женщине тюркской крови. Пальцы не знали колец, как, впрочем, и тяжелой работы.
А за окном бушевал Измайловский парк, и солнце бросало особый утренний свет на кроны деревьев, от которого они то загорались, то вдруг потухали, оставаясь в тени. «Сейчас бы к прудам!» — вздохнула женщина и перешла в другую комнату.
Ее гостья, час назад прилетевшая из Мексики и доставленная из Шереметьева к ней, тоже занималась созерцанием утреннего леса, но только с балкона.
— Вера, кофе, сок или что покрепче? — обратилась женщина к гостье.
— Если можно, сок.
Второй раз в жизни Вера Сатрапова видела эту женщину, носящую странное имя — Гелла. Булгаковщина какая-то! И впервые была у нее в гостях. И очень жалела, что не могла остаться в ее уютной квартире, а должна тащиться в гостиничный номер. Когда, наконец, это кончится?
Гелла принесла ананасный сок прямо на балкон.
— Только что звонил твой шеф, — сообщила она, — беспокоится, как долетела, как прошла акклиматизацию и таможню…
— Можно подумать, что кроме бумаг я что-нибудь везу! — возмутилась Вера. — Золото инков — в бюстгальтере!
«В твоем бюстгальтере действительно много не увезешь!» — усмехнулась про себя Гелла, а вслух произнесла:
— Мне показалось, Ваня какой-то нервный. Ты его там успокой — все, мол, будет о'кей. У меня с Мексикой не первая сделка — Хуан не подведет!
«Затрахал меня твой Хуан! — не без удовольствия вспомнила Вера. — До самого самолета не вылезала из постели».
— Не волнуйтесь, я его успокою, — с пошлой улыбкой пообещала Сатрапова.
«Да куда уж тебе!» — в сердцах воскликнула про себя Гелла.
