*
Его жена лежала в переполненной ванне и смотрела широко открытыми глазами через мыльную воду в мокрый от пара потолок. Зрачки ее были неподвижны, как и лицо, как и все ее окаменевшее тело. Мистер Лембек метался по квартире, забыв номер «Скорой», свой адрес и самого себя. Забыв, что так и оставил жену лежать там.
* * *
– Значит, вы пришли в семь тридцать?
– Да.
– И сразу пошли в ванную?
– Нет, сначала я прошел на кухню, позвал жену, но никто не ответил… Потом пошел мыть руки и…
– Она лежала в ванне?
– Да.
– Вы перемещали тело?
– Нет, не перемещал.
– Дверь в дом не была открыта?
– Нет.
– Вы уверены?
– Не знаю, не помню…
– Вы сами открыли ее?
– Наверное, сам, я не помню.
– У кого-то еще были ключи?
– Нет.
– У вашей жены были причины для самоубийства? Долги, чьи-то угрозы, измены? Вы в последнее время не ссорились?
– Нет, мы не ссорились! Нет!
– На шее характерные следы удушья, – из ванной комнаты вышел другой офицер. – Похоже на убийство.
– Вашей жене кто-то угрожал, мистер Лембек?
Густав уже не слышал офицера и не видел ничего.
– Вы слышите меня, мистер Лембек? Мне нужно, чтобы вы ответили на вопрос: вашей жене кто-то угрожал? Кто-то мог желать ей смерти?
– Нет! – крикнул Лембек. – Она не умерла! Нет! – Он открыл глаза от нестерпимой боли.
* * *
– Дайте ему успокоительное! – В палату вбежали медсестра и доктор.
Мистер Лембек бился затылком об пол, из носа его текла кровь, он задыхался, лицо его посинело.
– К черту таблетки, сразу колите, – сказал Зимерман.
Сара набирала шприц.
– Вяжем и в стационар, – приказал он вбежавшим санитарам.
– Что-то случилось? – подскочила миссис Нотбек.
– Ничего, Хелен, – отмахнулся доктор, – идите к себе.
Через занавешенные окна старого дома едва пробивался застенчивый свет. Теплые лучи уходящего солнца выискивали лазейки в старой ткани пожелтевших штор и через них рассекали мрачную серость темной комнаты. Грег выжал полотенце над тазом с водой и приложил его к горячему лбу жены. Она постанывала и чуть вздыхала, переворачивая тяжелую голову то на один, то на другой край подушки. Вся наволочка была покрыта разводами от потекшей туши и бессонных ночей. Все здесь нужно было перестирать, но ей было не до того. Как, впрочем, и ему уже не было никакого дела, где они живут и как. Вчера ей было особенно плохо. Марта обегала несколько кварталов в поисках пропавшей дочери, разбудила посторонних людей и их ни в чем не повинных соседей, обзвонила все морги, больницы, один раз чуть не набрала полицию, но Грег успел нажать отбой. Он всегда тянул до последнего с этими проклятыми таблетками, всегда надеялся, что можно обойтись и без них. Ведь была же она иногда нормальной, он четко это видел, он твердо это знал, что вот она стоит перед ним, его прежняя Марта с ее прежним взглядом… Но моменты эти длились недолго, и с каждым месяцем, с каждым днем проблески их становились все реже.
После таблеток она приходила в себя, но в этом состоянии ей было не менее тяжко. И тогда он жалел, что вернул ее в этот мир. Эта реальность, что обрушивалась на нее с приемом лекарств, была куда хуже любого кошмара. Хотя и его кошмар был ничем не лучше – этот ужас был один на двоих, просто она плохо с ним справлялась. Хуже, чем Грег, – он справлялся совсем по-другому. Из забытья его вытаскивали месть и чувство страха, не за себя – за нее. Потому что, если с ним что-нибудь… или его куда-нибудь… то и она пропадет.
Грег посмотрел на жену. Дыхание ее стало ровным, морщинки у искривленных измученной гримасой губ местами разгладились, ресницы перестали вздрагивать от малейшего шороха; пальцы уже не сжимали простыню, а расслабленно лежали на ней.
У каждого свой кошмар, думал Грег, укрывая жену одеялом, потому что каждый сам его создает. Он отошел от кровати, сел в скрипучее кресло, запрокинул голову и молча уставился в потолок, раскачивая свое усталое тело вперед-назад, вперед-назад. Комната перед ним тоже качалась, как и стены, как и весь этот дом. Грег закрыл глаза…
Двумя годами ранее
Стук в дверь разрядил тишину, Грег открыл глаза. Сегодня он заснул в гостиной с бутылкой в руках. Последний год он всегда так засыпал, с бутылкой, иначе можно было спятить.
– Эван, заходи, – послышался голос жены из прихожей; она открыла дверь нараспашку, пустив в дом запах летнего сада.
Грегори встал с кресла, спрятав под него наполовину приконченную бутылку, и пошаркал к двери.
– Дорогой, – крикнула она, – Эван пришел!
Порог переступил молодой мужчина среднего роста.
– Какой ты стал взрослый, – Марта улыбалась. – Признайся честно, ты единственный в школе, у кого уже есть усы?
Эван смущенно опустил голову.
– Да что ж ты в дверях-то? Проходи-проходи, она сейчас спустится, – тараторила Марта. – Вы сегодня в кино?
Эван посмотрел на миссис Бернар недоуменным взглядом.
– Да, мы… – начал он было подбирать слова.
– А, Эван, это ты… – Грег вышел из гостиной. – Спасибо, что навестил.
– Кого навестил? – Марта рассмеялась. – Уж не тебя ли? Ты же не думаешь, что он пришел к нам? Сильвия скоро спустится, – она похлопала Эвана по плечу. – Сильвия, дочка, Эван ждет! Так вы в кино? – спросила она еще раз.
– Да, мы…
– А Сильвии нет, – встрял мистер Бернар. – Она же ушла на концерт полчаса назад.
– И правда, – удивилась Марта, – а я и забыла, вот проклятая память… А почему без тебя?
– Да там какая-то девчачья группа, миссис Бернар, – решил подыграть Эван.
– И правильно, – она снова похлопала его по плечу, – нечего там тебе делать. Ты проходи в гостиную, я приготовлю малиновый чай…
– Да, Эван, проходи, располагайся, не зря же пришел, – засуетился хмельной Грег.
Эван, потупив взгляд, прошел в большую комнату.
– Как он мне нравится, – сказала шепотом Марта, – отличный парень.
– Да-а, – протянул мистер Бернар.
– Как ты думаешь, у них все серьезно?
– Думаю, к тому идет.
– Хорошо бы они поженились…
– Хорошо бы, – вздохнул мистер Бернар.
– Ну, ты иди-иди, – она толкала мужа в спину, – не дело оставлять гостя одного, а я пока заварю вам чай.
Эван сидел в глубоком кресле, придвинутом к журнальному столу.
– Как вы? – спросил он после минуты тяжелого молчания, разглядывая вытекавший на ковер бренди.
– Да потихоньку, – ответил мистер Бернар, вытащив бутылку и поставив ее перед собой.
– Не боитесь, что миссис Бернар заметит?
– Она ничего не замечает, ничего, что не подпитывает ее больных фантазий.
