- Если мы узнаем это, не трудно будет установить, кто вы такой.
Улисса неодолимо притягивает чемодан, он снова к нему возвращается. Ему бы, наверное, хотелось, чтобы чемодан был бездонным, но внутри остался лишь пакет, перетянутый резинкой. Похоже, пачка писем.
Улисс разворачивает пакет, и выясняется, что в нем лишь одно письмо, между листками которого лежит несколько фотографий. Он вынимает их, и, нахмурив брови, принимается разглядывать.
- Покажите-ка, - говорю я через некоторое время и протягиваю руку.
Не отрывая взгляда от фотографий, он передает мне один снимок, который, видимо, уже изучил.
- Но, послушайте, у нее светлые волосы, у этой дамы, - замечаю я, бросив взгляд на фотографию. - И потом она выглядит, точно, лет на тридцать!
Улисс поднимает на меня глаза, в них - растерянность.
- Вы думаете, это та женщина, которая покончила с собой?
- Откуда мне знать. Но какие-то детали совпадают… Покажите остальные снимки.
Он протягивает мне одну за другой остальные фотографии, описывая их, как если бы я страдал близорукостью:
- Опять она, на берегу моря… Здесь - крупным планом… А это - на улице… Вот здесь ее видно очень хорошо Красивая, правда? Какие чудесные глаза!
Он идет к свету, чтобы получше разглядеть последнюю фотографию. Но мне совсем не нравится, что он так близко подошел к окну. Я окликаю его:
- Эй! А эту фотографию вы хотите спрятать?
Он возвращается ко мне со смущенным видом.
- Это очень… интимная фотография. Печально, если это действительно та женщина, что погибла в Ньюхавене. Такое прекрасное тело…
Похоже, он не собирается расставаться со снимком. И я снова протягиваю руку.
- Покажите же и мне, эгоист! Держу пари, что на этой фотографии она голая, а?
Он кивает и, словно нехотя, расстается со снимком.
- Восхитительно? - говорю я. - Живая роденовская модель
- Была живая, - грустно замечает Улисс.
- Подождите ее хоронить! В конце концов, нет доказательств, что это та женщина, о которой говорится в газете… Может, посмотрим, что в письме?
- Возьмите, прочитайте, - Улисс отдает мне сложенный вчетверо листок. - У меня не хватает храбрости. Не знаю, почему, но все это внушает мне тревогу, даже причиняет боль.
Я смотрю на него с удивлением.
- Только что вы говорили, что хотите знать, что завеса должна приподняться. Возможно, сейчас она приподнимется.
- Это-то меня и пугает. Будто я прихожу в себя после глубокого обморока. Неожиданный страх - боюсь шума, света, жизни. Боюсь того, что могу узнать.
Меня охватывает беспокойство, подхожу к нему ближе, вглядываюсь в лицо. Слава богу, все те же пустые, затуманенные глаза человека, утратившего память.
- Может быть, к вам возвращается память?
- Нет, - говорит он, сжимая лоб своими длинными пальцами. - Но во мне происходит что-то непонятное… Какое-то шевеление… Мрак стал иным. Он утратил свою неподвижность. Словно я заперт в темной комнате и слышу, как снаружи дует ветер.
Однако не эти ощущения немощного слепца помогут нам продвинуться вперед. Ну же, тормошу я его, все-таки надо узнать!
Сажусь за стол и склоняюсь над письмом. Неровный почерк, как если бы писал человек в состоянии сильного нервного возбуждения. Написано по-французски, и, разумеется, начинается словами: "Любовь моя".
Услышав их, Улисс вздрагиваем
- Ах, это любовное письмо! Вероятно, его писала та женщина?
Я переворачиваю листок, чтобы взглянуть на подпись.
- Нет. Подписано "Поль".
- "Поль", - повторяет Улисс, его лицо судорожно морщится. - Вы думаете, письмо от меня?
Он подходит к столу.
- Может быть.
- Тогда, значит, меня зовут Поль.
Знаю, он был бы очень рад зваться Полем. Получить, наконец, имя. Но у нас нет никаких доказательств, замечаю я ему, что он является автором письма.
- Постойте! Возможно, есть способ это проверить, Как вы думаете, можете вы что-нибудь написать?
- То есть?
- Ну, я хочу сказать: сохранили ли вы умение писать, несмотря на амнезию?
- Полагаю, что сохранил, поскольку я не забыл речь.
- Тогда садитесь на мое место, - говорю я, вставая. - Вот вам блокнот, вот ручка.
Улисс усаживается за стол.
- Что писать? - спрашивает он, хватаясь за ручку и глядя на меня, как прилежный ученик.
- Все равно что. Или нет, пожалуй. Пишите: "Любовь моя". Сравним с письмом.
Судорожно слов пальцами ручку, он начинает писать и медленно бормочет:
- Любовь… моя…
Я забираю у него листок и сравниваю оба почерка.
Они не имеют ничего общего, и Улиссу, который смотрит со своего места, вытягивая шею, словно жираф, прекрасно это видно.
- Ладно! Значит, меня зовут не Поль, - со злостью произносит он. - И я никогда не писал этого письма!
Я немедленно возражаю:
- Напротив, напротив, вы очень даже могли его написать!
Он смотрит на меня, ничего не понимая. Разница в почерках не так уж важна, объясняю я ему. Его почерк мог измениться вследствие несчастного случая, который с ним произошел.
- Взгляните-ка на то, что вы написали сейчас. Не скажешь, что это нормальный почерк. Будто ребенок писал… Покажите-ка руки!
Он вытягивает перед собой свои красивые руки, словно впервые их видит.
- У вас очень тонкие пальцы, - говорю я. - Это не руки человека, занимающегося физическим трудом, нет! Раньше у вас наверняка был другой почерк.
- Но в таком случае, - замечает он, - если я автор письма, как же оно очутилось у меня? В моем чемодане? Оно должно было остаться у адресата?
Замечание по существу. Я в раздумье почесываю подбородок.
- Разумеется. Но, надо полагать, вы получили его назад. Согласитесь, тут нет ничего невозможного. Вы могли повидаться с этой женщиной и забрать у нее свое письмо.
Он снова погружается в задумчивость.
- С этой светловолосой женщиной, да? Но послушайте, ведь у меня обручальное кольцо. Значит, это, возможно, моя жена?
Он смотрит на меня застывшим взглядом. Кажется, эта мысль пришлась ему по душе.
- Или любовница… - говорю я и добавляю, снова вернувшись к письму: - Любопытно, оно написано в Лондоне, 3 марта.
- То есть, за несколько дней до самоубийства неизвестной женщины в Ньюхавене.
- По-моему, тут вовсю кипят страсти! - говорю я, бегло просматривая письмо.
- Тогда это, скорее, моя любовница…
Такое замечание из уст Улисса кажется мне чересчур тонким.
- Вот, послушайте… "Любовь моя, я не в силах дольше ждать. Ты придешь, и наши плечи соприкоснутся, наши руки, наши губы…"
Вижу, как у Улисса судорожно сжимаются кулаки.
- Разве можно любить до такой степени и не помнить об этом? - глухо произносит он.
Я продолжаю читать:
- "Я снял для нас комнату в маленькой, старинной, прелестной гостинице. Из ее окон видна Темза. Мне кажется, прошли месяцы с тех пор, как я покинул Париж…"
- Значит, я все-таки жил в Париже, - отмечает Улисс. - О чем говорит и костюм.
- Я со всей силой ощущаю, что в моей жизни наступил перелом. Меня не покидает чувство уверенности. Уверенности прежде всего в том, что с этих пор ничто не сможет нас разлучить. Милая, мы не должны никогда больше говорить друг другу "прощай". Каждый раз ты словно умираешь для меня, и я поистине предпочитаю твою смерть, чем знать, что ты в объятиях другого…"
- Другого, - вздрогнув, повторяет Улисс.
- "Я люблю тебя, мая страсть, моя плоть, моя нежность…" Подписано - Поль.
В комнате становится тихо, как в церкви. От этих страстных слов нас будто пронизало током.
- Что все это значит? - громко вопрошает вдруг Улисс. - Кто этот "другой"? Неужели эти безумные слова писал я?
- Если верить письму, вы в самом деле были очень влюблены.
- И она умерла, эта женщина, которую я любил?
- По правде говоря, я и сам не могу в это поверить.
- Она, значит, покончила с собой? Бросилась вниз со скалы? Но почему? Ведь я обещал сделать ее счастливой!
- Возможно, тот, другой…
- Другой? - кричит Улисс. - Муж?
Я воздел руки к небу.
- Муж! Муж ли? Нам ничего неизвестно. Мы вынуждены ограничиться гипотезами.
Неожиданно я воодушевляюсь и с убежденностью, изумляющей меня самого, говорю:
- В самом деле, странно, это напоминает мне мои романы! Вначале я иду наощупь, выбирая из нескольких возможных направлений. И потом вдруг все разрешается само собой… И с вами будет так же. Вот увидите!
Улисс качает головой.
- Будет ли? Уж и не знаю…
- Да, да, надо искать! Надо проявить упорство! Знаете, у меня есть опыт.
- Знаю, это ваша профессия, - с горечью замечает Улисс. - Можно подумать, вас это расследование забавляет.
- Не забавляет. Оно захватило меня целиком!
И тут в наших отношениях происходит поворот. На мой радостный возглас Улисс реагирует резко отрицательно. Впервые он восстает и оказывает сопротивление.
