общем, после того как Кимушка, нос кверху – сопли пузырями, ушел, весь в белом, у меня возникла прекрасная идея, как разом решить все вопросы. Ведь если этот поэт-неврастеник присядет, ну, скажем, хотя бы на годик-другой, то за это время можно многое решить…
Она увлеклась, начала расхаживать по сцене, изображая происходящее:
– Итак, мизансцена: Сид в раздумьях и расстройстве, заведенный до последнего состояния, я в праведном гневе спускаюсь по винтовой лестнице…
Лялечка проплыла черным лебедем, каким-то непостижимым образом изобразив нисхождение по ступенькам – это притом что ни лестницы, ни ступеней не было и в помине.
– …и устраиваю грандиозный скандал. Я взываю к призракам прошлых обид, я цитирую то, что говорил Жога, и что он не говорил, но наверняка думал, и что не думал, а так… для усиления эффекта и реализации моего режиссерского замысла – ну вы знаете, как это бывает. Стыжу за мягкотелость, отсутствие характера, обзываю слюнтяем и тряпкой. Ох и завелся же он! Готова спорить на что угодно, что ни одна женщина с ним не осмеливалась говорить в таком тоне. Ха! Для полнейшего антуража я выпиваю аж три – три, господа! – бокала. Ну и кидаю в камин… конечно, не деньги, не дождетесь. Бумажку эту чертову, которой вы вот, – она ткнула пальцем в Станислава, – сейчас перед Лешиным носом трясли.
– Настасья Филипповна из психушки, – хмыкнул Крячко.
Юлия не удостоила его ответом, но продолжила:
– …И умчалась вдаль. Надо было дать ему время подумать, помучиться и натурально напиться.
– Вы были на машине? – быстро спросил Гуров.
– Да.
«Она замешкалась. Замешкалась, пусть на долю секунды. Ничего, ничего, спокойно, скоро узнаем, чья возьмет…»
– А где же она была припаркована?
– Вам пока это незачем знать, – заносчиво ответила она.
– А что смущаться-то? Тут все свои, – тихо заметил Гуров.
Лялечка не ответила, лишь, чуть прищурившись, смерила его с головы до ног. И продолжила:
– Я выехала на шоссе, позвонила по телеграму и плачущим голосом сообщила, что съехала в яму…
– Что за яма?
– У дома тринадцать, – пояснила Юлия, – очень известная яма, в которую, если чуть заносит, садится и джип.
– Это правда, есть там такая, – подтвердил Степа.
– Спасибо. По голосу понятно было, что все я правильно рассчитала: часа с небольшим ему хватило на то, чтобы усосать бутылку…
– Однако, – пробормотал Станислав, припоминая свои подсчеты, – и он передвигался на своих двоих.
– Да, – просто подтвердила мерзавка, – он парень крепкий. В общем, когда он подошел к яме, я, тихонько спускаясь с горочки и в нужный момент разогнавшись, максимально аккуратно его зацепила – я очень старалась быть нежной.
– Врете. Скорость была под семьдесят, – буднично заметил Степан.
Очень Гурову нравилось, как держится следак: спокойно, чуть не сонно, как будто отбывая скучный номер. Мол, чем приходится заниматься, а ведь есть дела куда важнее, актуальнее и интереснее, чем слушать байки банальной врушки.
Должна она выйти из себя, обязательно. Не сможет пережить недоверия и отсутствия контакта с залом. Она не более чем очередная дура, воображающая себя царицей мира только потому, что присосалась к кому-то.
– Не имею обыкновения врать, – процедила Юлия.
Гуров внутренне возликовал: ага! Задело-таки за живое. Ничего, ничего, сейчас проберет еще больше.
– Ну и что дальше? – чуть не зевая, спросил Степан.
– С его телефона я сделала пустой звонок Жоге – осталось лишь дождаться, чтобы этот придурочный прискакал обратно.
– Айфон-то куда дела? – пренебрежительно спросил следователь, вряд ли сознавая, что опускает роковую злодейку до уровня простой воровки.
«Молодец, парень. А что? Этот айфон тянет на значительный ущерб, плюс кража совершена из одежды потерпевшего…»
– Положила на место.
– И снова врете. Не было его там.
– А вы у Жоги спросите! – запальчиво крикнула она. – Вот возьмите и спросите, почему он не остался, почему полицию не вызвал? У нас что, презумпция невиновности лишь для богатеньких и знаменитых?
– Господа, не заводимся, – вежливо призвал Лев Иванович, – давайте, Юлия, все-таки про вас закончим. Вы не стали подниматься вверх на шоссе. Почему?
– Что я, по-вашему, должна была его переехать для верности?! Да и на заднем приводе неудобно.
– О, у вас привод задний? – светски поинтересовался Крячко. – Любите классику? «БМВ»?
– «Мерседес».
– Да, я тоже предпочитаю. Сейчас такие кареты не делают, разучились, а помнится, когда еще в Баварии собирали…
И у Станислава партитура выходила – лучше некуда. Мели, мол, мели, слыхали и поинтереснее.
– У вас все? – помолчав, высокомерно уточнила Юляша. И продолжила: – Натурально я доехала до шлагбаума, развернулась и задним ходом добралась до центральной улицы, съехала на Овражную, в доме перемыла посуду и протерла ручки…
Она смолкла и чуть склонила голову, точно ожидая аплодисментов.
– Финита! Господин следователь, выполняйте свой долг.
– Вопросы докладчику? – осведомился Гуров.
– Есть, – подал голос Алексей. – А совесть?
Юлины глаза засверкали зло, лицо преобразилось, заострилось, ни дать ни взять – воплощенное обличение.
– Это кто тут о совести толкует? Вы небось рады-радешеньки, что кто-то за вас грязную работу сделал, а вы не замарались. Да он же у вас у всех на глазах умирал, погибал – и всем было до лампочки! Дома от боли на стены лез, на уколах сидел, выходил на сцену и думал только о тебе, о всем вашем глупом сборище бездарей, а вы все только и ждали от него: давай, давай больше! Ему бы лечиться, а он не мог: как же, ребятам семьи кормить! А теперь что же, лишь над гробом поаплодировать. Не хлопать надо было, а «Скорую» вызывать. Все, все – рыбы-прилипалы!
Гуров тихонько щелкнул пальцами:
– Вы знаете, Юлечка, в одном послании одного очень умного человека как раз для вас предостережение: неужели вы думаете, что, если будете громко обличать вора, сами избегнете наказания за воровство?
– Брось муму пороть, проще говоря, – добавил Станислав, – все куда проще: до Сида начало доходить, что он крепко влип, подписывая не глядя бумажки, а до тебя – что присесть
