человек.
— Отсидите и заживете.
— Вот спасибо!
— Назовите нам имена ваших подельников. Да не скрипите вы зубами, Ткаченко! Не ломайте комедию. Мы все равно их найдем, только вам помощь уже в зачет не пойдет.
— Ладно. Это с нашего двора пацаны — Генка Сыромятников и Валерка Калинин.
— Они там же и живут, в Мытищах?
— А куда им деваться? Дома-то не сносят, не то что у вас тут…
— Хорошо. Кто достал оружие?
— Оружие! Скажете тоже… У нас только один пистолет настоящий был.
— Ого! С игрушками в бой пошли?
— А где бы мы на всех взяли? Вот один нашелся — Генкин дед ныкал. Не знаю, где он взял.
— Ясно. Стрелял Сыромятников?
— Он никому свою пушку не дал.
— Значит, у него нервы сдали, когда собачка взвизгнула?
— Да блин, сучка эта напугала всех… А Генка, ссыкло, палить давай!
— Сколько раз он выстрелил?
— Да одного хватило. Я вообще не понял, как пуля в башку этому чуваку прилетела… Генка же вверх выстрелил! Срикошетило, что ли? Но он точно не хотел никого мочить… Отвечаю! Мы так и договаривались, что настоящий ствол на всякий случай берем. Ну, типа, припугнуть кого. Вот так — в воздух пальнуть. Пальнули, блин…
— Я вас понял, Николай Эдуардович. А теперь хорошо подумайте, прежде чем ответить: вы слышали только один выстрел?
— В смысле?
— Во время ограбления стрелял только Сыромятников?
— А кто еще? У остальных-то игрушки были…
— Значит, второго выстрела вы не слышали?
— Вот же блин! Слышал… Я еще потом все башку ломал, что за отзвук был? А это второй выстрел? Кто-то еще пальнул? Твою ж…
— Стоп. Это мы, собственно, и сами знали: баллистическая экспертиза подтвердила, что пуля, застрявшая в лепнине потолка, была выпущена из пистолета «Балтиец»…
— Точно! «Балтиец». Это Генкин…
— А пуля, от которой погиб директор банка, выпущена из другого пистолета.
— Какого?
— А вам это зачем знать?
— Ну ладно, чего вы окрысились? Просто спросил… Так, значит, это не мы того мужика грохнули? Ой, блин… Прям камень с души!
— Ограбление все равно на вас.
— Ну это уже полегче, да?
— Статья полегче, это точно. Где сейчас деньги?
— В сарае…
— В той самой развалюхе в Мытищах?! Вы смеетесь, Ткаченко?
— А куда б мы их дели? Там денег-то… Мы думали побольше прихватить.
— Великолепно. Николай Эдуардович, вы очень нам помогли. Обещаю, что это зачтется вам на суде.
— Сколько мне впаяют?
— Это уж суд решит. Но следствие будет ходатайствовать за то, чтобы ваше содействие раскрытию преступления было учтено.
— Ага. Спасибо. А совсем меня отмазать не получится?
— Увы… Ничего, Ткаченко, еще и жениться успеете, если больше глупостей не натворите…
* * *
Почему-то с тех пор, как мы поселились за городом, мне стало все труднее заставлять себя входить в мамину квартиру. Не страшновато, нет… Но что-то во мне противилось этому. Хотя, казалось бы, меня, наоборот, должно было тянуть в те стены, где прошло детство и где я была абсолютно счастлива, как понимаю теперь.
Подозреваю, я даже не осознавала, насколько хорошо и спокойно мне было рядом с мамой. Наверняка находилась какая-то ерунда, заставлявшая меня страдать и мучиться сомнениями… Школьная жизнь давала осечки, такие мелкие, что сейчас их и не разглядеть, но любой подросток склонен вырастить их до гигантских размеров. И я ничем не отличалась от других: крошечная тучка закрывала мне весь небосвод. Как в этой тьме заметить, до чего же мне повезло с мамой!
Все мои одноклассницы постоянно ныли и жаловались на родителей, особенно на матерей, которые априори должны понимать своего ребенка, только на деле это происходит так редко… Мельком я радовалась, что моя мама готова принять от меня любую правду, она не подталкивает меня ко лжи, которая взрослому даже удобнее, чем ребенку. Но разве я ценила это, как мама того заслуживала?
Потом я просто сбежала подальше от нашего дома, чтобы не испытывать укора, исходящего от ее платьев, едва слышно шуршащих в шкафу, от маленьких подушечек, сиротливо жмущихся друг к другу на остывшей постели, от книг, любимых мамой, но еще не прочитанных мной… Нет, мама никогда не стала бы упрекать меня в чем-то. Но лишившиеся хозяйки вещи не были столь великодушны. Поэтому мне и не хотелось возвращаться в нашу квартиру…
В доме отца я не испытывала угрызений совести. Мы стали чужими людьми, когда он предал маму, и я так и не смогла простить ему ни того, ни другого… Но когда дело касалось денег, я никогда не проявляла особой принципиальности, поэтому мне и в голову не пришло отказаться от его наследства. С какой стати? Разве он узнает об этом и сможет торжествовать, что победил меня? Нет. Тогда для кого совершать подобный демарш? Ведь я за всю жизнь не заработаю столько, чтобы построить для своих собак приют! Я вообще еще ничего не заработала, если не считать той «социальной помощи», которую перечисляет мне Артур за помощь в расследовании. До сих пор не знаю: может, он выплачивает это из своей зарплаты? И спрашивать не хочется…
На этот раз, чтобы наведаться в нашу квартиру на «ВДНХ», я прихватила с собой Никиту. Наверное, Артур все бросил бы и отправился со мной, если б я попросила, но они с оперативниками после допроса Ткаченко рванули брать Макарычева, потом собирались в Мытищи, чтобы забрать похищенное из банка. Меня ни то, ни другое особо не интересовало, но Артур решил, что мне еще рано шляться по Москве одной, ведь мотоциклист может снова меня выследить.
Поэтому он приставил ко мне Ивашина в качестве телохранителя. Уж не знаю, много ли было бы от него толка, если б меня опять попытались убить? Было бы спокойней, если б рядом оказался здоровенный Клим, но не могла же я постоянно срывать ему тренировки ради собственной безопасности. Никита был еще не худший вариант — Артур вполне мог отправить со мной Поливца… Который, кстати, выяснил, что любителей трубочного табака среди заложников не было, значит, Татьяна Андреевна вспомнила другой запах.
— Можно плюнуть на эту зацепку, — гримасой выразив презрение, сказал Никита, когда мы уже пересекали двор моего детства. — Запахов миллион. И не факт, что тот тип еще раз использует парфюм, который ей запомнился. Если не дурак, так уже двадцать раз его выкинул!
Я слушала его, но мой взгляд цеплялся за тысячи раз виденные песочницу, трансформаторную будку, в стену которой мы бросали мячик, деревянный домик под липой…
— Липа! — вопреки его призыву, воскликнула я. — Вот у нее сладкий запах.
Он посмотрел на
