Но сочувствовал он не Галилее - Сидякину. Ибо в жалобных всхлипываниях женщины чувствовалось притворство, желание опорочить парализованного супруга, заставить наивного полковника поверить в женские страдания и мужскую безжалостность. Иначе, зачем бы она таскала с собой прозрачного сына, выставляла его в виде доказательства своей непорочности и верности?
* * *
Через три месяца в госпитале, наконец, появился Семенчук. Радостный, возбужденный, пришкандыбал на изготовленном в России протезе. В это время Сидякин прогуливался по коридору. Без страхующей медсестры, но - с палочкой. Бодро постукивая ею по линолеумному полу, он довольно бодро передвигался на негнущихся ногах. Увидев шагающего паралитика, Федька всплеснул руками, радостно засмеялся.
-- Ну, ты и даешь, старшина! Значит, заработали ходули? А как с гипсом
- все еще носишь чертов корсет?
-- Ношу, - пожимая мозолистой рукой вялую, узкую ладонь друга,
признался Сидякин. - Доктора говорят, что носить его придется до самого
деревянного бушлата. Ничего, привык... Обещают через пару месяцев
выписать. Вот и тренируюсь... А у тебя как дела?
Семенчук огляделся. В коридоре, будто на проспекте Горького, народу
- тьма-тьмущая. Больные смеются, травят анекдоты, вспоминают фронтовые денечки. Торопливо и важно, с озабоченным видом, проходят доктора и медсестры. Из столовой слышно позвякивание посуды и смех подавальщиц.
-- Где бы нам поговорить? Разговор не для чужих ушей, а в коридоре будто на театральной сцене.
Действительно, где укрыться, растерянно подумал Сидякин: в курилке не протолкнешься, в палате соседи, небось, уже насторожили антенны ушей, в комнате отдыха ходячие сражаются в козла, их окружают азартные зрители...
-- Давай выберемся на лестничную площадку? - предложил он. - Там не так многолюдно.
Лестничная площадка служит обычно для перекуров больных, которым врачи запретили курить. Таких в отделении немного. Вот и сейчас мужик с перевязанной грудью, настороженно оглядывая пролет лестницы и стекляные двери, ведущие в отделения, торопливо глотает дым самокрутки.
-- Исчезни, браток, - тоже оглядываясь, посоветовал Федька. - Там какая-то комиссия шастает, как бы тебя не засекли.
Загасив недокуренный окурок о подошву больничных тапочек, для проверки покашляв, солдат покинул площадку.
-- Какая комиссия? - недоуменно спросил Прохор. - Что ты наплел страдальцу?
-- А как иначе его выкуришь? Он, небось, все палаты, где лежат друзья-туберкулезники оббежит, расскажет про "комиссию"... Теперь хоть поговорить спокойно можно - никто не появится.
-- Ну и хват же ты! - с непросыхающей завистью удивился старшина.
Верю теперь - все получится, как задумали.
-- Еще бы не получится! Пока ты бока отлеживал и с сестрицами
баловался, я развернулся. Сейчас на нас с тобой работает полсотни нищих
инвалидов. Представляешь?
-- Представляю. Вот только чем ты эту братию держишь в подчинении?
Какой им резон делиться с тобой своими доходами? Почему они не разбежались или не посадили тебя на перо?
Федька огорченно вздохнул. На подобии паровоза, выпускающего лишний пар. Замотал кудлатой башкой.
-- Ну, что ты за глупец, старшина? За что тебя в армии такое звание привесили? Простых вещей не понимаешь. Напряги извилины, постарайся понять. Чем умелые и ловкие дельцы держат подчиненных? Двумя способами - большими деньгами или страхом. Как ты правильно заметил, нищих деньгами не удержать, тем более, когда эти деньги они сами зарабатывают. Остается страх. Самое древнее и самое верное средство. Остановка за малым - кулаками и ногами: ежедневно оббегать рабов и следить за их успехами, нерадивых и самовольных - по зубам. А у меня, как ты знаешь - ни первого, ни второго. Что я должен был, по твоему предпринять?
Семенчук в ожидании ответа пытливо, с гордостью первооткрывателя, смотрел на собеседника. Он так и лучился сознанием превосходства, ожиданием завистливой похвалы.
-- Черт его знает, - развел руками Сидякин. - Мне еще не доводилось бывать в таких переделках...
-- Доведется, - обещающе кивнул Федька. - Бросился я искать "надзирателей". Сначала нашел трех накачанных парней. Пообещал им министерскую зарплату. Один отказался - хлопотно, дескать, имеются другие способы заработать на краюху хлеба и вагон масла. Двое согласились и через месячишко привели еще пятерых кандидатов. Великолепная семерка, правда?
И снова остановился в ожидании желанной похвалы. Не дождался и разочарованно вздохнул.
-- А твоя "великолепная семерка" не обманет? Соберут с нищих оброк и добрую половину присвоят.
-- Не присвоят! Потому-что работает, опять же, страх. Я им пообещал
не убивать, но так отделать провинившегося, что тот до самой смерти будет
передвигаться ползком наощупь - глаза ему выколю, морду испишу бритвой.
Конечно, не сам - найду, мол, помощников-исполнителей. Думаешь, не поверили? Еще как поверили.
Сидякин молча кивнул - возражать не стал.
-- Ожидая обещанной немалой платы, развернулись мои парни в полную силу. Несогласных били смертным боем, тех, кто приносил меньше установленной мною нормы, тоже учили покорности и активности, - рассказчик, малость поколебался, добавил траурным тоном. - Правда, одна немощная бабка испустила дух, безногий инвалид перекочевал на больничную койку, пацан получил вторую инвалидность, но все это - неизбежные издержки, без них не обойтись.
Сидякин представил себе избиваемых нищих калек и задумался. Стоит ли рисковать, подставлять свою голову и больной хребет? Может быть, намного лучше подрабатывать сапожным мастрством? Раскопают лягавые созданную Семенчуком преступную компанию - оба они загремят на Колыму.
Будто подслушав опасливые мысли компаньона, Федька резко изменил криминальные рассуждения, с неменьшим азартом принялся описывать тысячные прибыля, перспективы расщирения успешно начатого дела.
-- На прошлой неделе удалось найти самого настоящего артиста. Пацан еще, четырнадцать годков, а так изображает паралитика - самый опытный даритель не заметит подвоха. Голова подрагивает, правая рука поддерживает больную левую, олин глаз с"ужен, второй расширен... Артист, самый настоящий артист! Ежедневно приносит две нормы да еще хвастается увеличить дань... И еще имеется источник - младенцы. Они - на расхват, у меня их восемь штук, двое с обрубками вместо ножек. За каждого беру определенную мзду, за безногих - двойную. Представляешь, сидит на улице бедная мамаша с больным ребенком на руках, подайте Христа ради на лечение сына! Милосердные бабенки в очередь становятся, чтобы бросить несчастной женщине червонец... Короче, выздоравливай поскорей, мы с тобой так развернемся, что собственные особняки построим, за границей поселимся, черную икру банками жрать станем...
-- А сейчас где живешь?
-- Так я тебе уже говорил! Дом получил по наследству в Гореловке деревушка неподалеку от Москвы. Конечное дело, далеко не дворец и не барское имение, но жить можно. Подрядил соседскую девку - убирается, еду готовит, стирает-гладит. Все путем, дружище, все ладно.
-- А вдруг лягавые заметут?
-- Во первых мы не станем рекламировать свою фирму. Во вторых, лягавым тоже охота жрать икорку и пить водочку - купим одного-другого, остальные мигом заткнутся. Я уже приметил двух сыскарей, как говорится, вошел с ними в контакт. Ничего парни, смышленные.
Тревога не покинула Сидякина, но она уменьшилась, сжалась в щетинистый комок. С таким ловкачем, как Федька, не пропадешь - на все у него имеются ответы, во всем он разбирается. Жить хочется всем, и жить не считая в кармане гроши - покупать все, что пожелаешь, пить коньяки и шимпанское. На сапожные заработки не развернешься, дай Бог, чтобы хватило на хлеб и молоко.
После того, как Семенчук покинул отделение, старшина вскрыл принесенный им пакет. Кажется, главарь нищей братии не соврал - живет по потребностям. Кроме непременных яблок и заморских апельсин-мандарин, бутылка коньяка, банка кетовой икры, балычек, дорогая колбаса.
-- Неужто жинка расстаралась? - с завистью сглотнул вязкую слюну помирающий сосед. - По нашим временем - буржуйское угощение. Что она у тебя в ЦК работает или ворует?
-- Работает, - не стал вдаваться в опасные подробности Сидякин. Прилично получает.
-- На то, что ты ее прилюдно крыл матом, не обиделась?
-- Бабам обижаться не след, мужик отругает, а ночью приласкает. Такова житуха - ни изменить, ни подправить.
Выдал философское изречение и прочно замолчал, с жадностью отпивая из горлышка бутылки крепкий армянский коньячок, заедая его толстым пластом балыка, положенного на краюху ароматного хлеба. Не чета серятине, которую выдают по кусочку в больничной столовке. В дополнение к тарелке супа с плавающим кусочком моркови и перловой каши, уже застревающей в горле...
* * *
Выписка недавно безнадежного паралитика происходила в максимально торжественной обстановке. Врачи и медсестры поочередно влетали в палату, поздравляли, желали безоблачных дней и счастливых ночей, наперебой советовали какие лекарства принимать, какой режим соблюдать. Неврапатолог в последний раз ощупывал свободные от корсета позвонки, терапевт выслушивала сердце. Процедурная сестра на прощание всадила укольчик, дежурная положила на прикроватную тумбочку пару пластинок дефицитного лекарства.
