шестьдесят восьмом году, который поощряет наушничество и доносы! Я бы сказал, прямо настоящее поле деятельности анонимщиков. Это в наше-то цивилизованное демократическое время!
Колосухин зло закрутил шеей в жёстком воротничке.
— Читаю я временами обвинительные заключения наших следователей по делам об изнасилованиях… — не унимался флегматичный зам. — И поражаюсь допросам потерпевших! Как их следователи допрашивают? Ведь интеллигентный человек за это на дуэль бы вызвал в старые-то времена! Мучают же! В краску вгоняют! О какой защите чести пострадавшей можно говорить? Её вторично нравственно истязает, но теперь уже не преступник, а сам следователь!..
Тешиев замолчал, подбирая нужное слово:
— Вместо защиты чести наблюдается сплошное надругательство! И это всё на наших прокурорских глазах!
— А как вам представляется обязанность свидетельствовать против близких родственников? — подал голос Колосухин. — Привлечение сына к уголовной ответственности за отказ давать показания на мать или отца?..
— Ну, хватит, — хмуро прервал разговорившихся членов совета Игорушкин, — заканчивайте ликбез. Пустое — обсуждать действующие законы. Они существуют, значит, нам их исполнять. Даст бог, доживём до лучших времён. Найдутся умней, отменят. А пока… Имейте в виду, я к этим вольностям вашим привык. Стар уже спорить, да и не желаю. Но при молодых чтобы не слышал.
— Так кто же… — начал было неостывший ещё Тешиев.
— Так как, Клавдия Ефимовна? — Игорушкин пытливо уставился на кадровика. — Присаживайся, присаживайся… Что стоять-то…
— У меня всё, Николай Петрович, — Течулина устало опустилась на стул.
— Головой ручаешься?
— Я подам заявление об увольнении, Николай Петрович, если кто-нибудь из районных прокуроров окажется замешан в этом деле.
— Ну-ну. Не горячись. Успокойся… — Игорушкин оглядел своих сподвижников. — Если такое случится, не тебе одной придётся заявления писать…
Он не договорил. Дверь отворилась, и в кабинет походкой деревенского интеллигента вошёл высокий худощавый человек в сером костюме, сочетавшемся с его элегантной сединой. Это и был старший помощник прокурора по местам лишения свободы знаменитый Бросс. Он коротко поздоровался, присел на один из стульев, выстроившихся у стены рядом с входной дверью.
— Проходи ближе, Андрей Ефремович, — хмуро пригласил прокурор области.
— Спасибо, — смиренно поблагодарил старший помощник, но остался на прежнем месте, только легко закинул ногу на ногу и откинул голову назад. — Весь внимание…
— Скажи-ка, Андрей Ефремович, как там у нас в следственном изоляторе ситуация? Когда последний раз сам там был?
— Николай Петрович, — хмыкнул старший помощник с достоинством, — если не ночую там, то только потому, что мест не хватает.
— А без шуток?
— Как обычно, положение в «Белом лебеде» сложное. Переполнен изолятор. Обстановку можно назвать чрезвычайной. Группа рыбаков, которую недавно разместили, окончательно усугубила ситуацию. Я докладывал Николаю Трофимовичу, — Бросс кивнул на Тешиева, — вам докладную готовлю. Необходимо принимать срочные меры.
— А что же произошло?
— Новый начальник следственного изолятора в соответствии с распоряжением Максинова некоторых арестованных в одиночках держит. А в других камерах, естественно, скапливается народу больше нормы. Кое-где спят по очереди. Жара, знаете ли, вонь, нечистоты…
— А вы почему не реагируете? — возмутился Игорушкин. — Как это, спят по очереди? Вы думаете, что говорите!..
— Я докладываю объективную обстановку, — не смутился старший помощник, хотя ногу с ноги скинул. — И Николаю Трофимовичу неделю назад докладывал…
— Николай Трофимович? — развернулся прокурор к заму.
— Главарю банды и активным исполнителям грозит вышка, а кандидатов к расстрелу обязаны содержать в одиночке, Николай Петрович, — опередил Тешиева Колосухин. — Санкции на арест мною давались. К тому же в интересах следствия…
— Сколько же человек содержится в одиночках? — поинтересовался Игорушкин.
— После самоубийства подследственного — один, — не моргнув глазом, ответил Бросс.
— Один? — усмехнулся Игорушкин и едва не расхохотался, оглядывая Тешиева и Колосухина, ничего не понимая. — Значит, проблема переполнения изолятора не в этом?
Бросс вопросительно глянул на Тешиева.
— Тут есть один нюанс, Николай Петрович, — многозначительно сказал Тешиев и неловко перевёл взгляд на кадровика.
— Я больше не нужна, Николай Петрович? — Течулина, догадавшись сама, поднялась с места. — К совещанию с молодыми следователями готовлюсь, мне выступление подработать хотелось.
— Ступай, — согласился Игорушкин и, когда за кадровиком закрылась дверь, кивнул Броссу: — Что за фокусы?
— В интересах следствия, Николай Петрович, во многих камерах к соучастникам Астахина подсажена агентура. Поэтому идёт переполнение. Но, мне представляется, это мера временная. Месяц-два, дело сдвинется, люди заговорят, начнут давать правдивые показания, и ситуация рассосётся сама собой.
— Не знаю, не знаю… — засомневался Тешиев.
— А как ведёт себя Астахин? — напрягся Игорушкин.
— Как привезли из Ленинградской области, объявил голодовку. Отказался давать показания.
— Встречались с ним?
— Провёл беседу. Предупредил.
— А он?
— Претензий не высказал, жалоб никаких. Просил, чтобы следователь, ведущий дело, устроил ему встречу с генералом. Обещал только Максинову всё рассказать.
— Ну и что?
— Мне известно, что к Максинову в управление его возили. Пищу после этого начал принимать.
— А явку с повинной написал?
— Мне не известно. Это должны знать в следственном отделе.
— Следователь с ним работает, Николай Петрович, — не дожидаясь вопроса, осторожно и тихо заговорил Колосухин. — Показания Астахин начал давать. О явке с повинной сведений не имеется. Да и показания его поверхностные. Скрывает много.
Колосухин смолк, заскрежетал воротником рубашки.
— Что? — не дождался Игорушкин.
— Милиция держит результаты следствия в особом секрете. Я беседовал со следователем, с начальником следственного управления. Говорят, что это распоряжение генерала. Вам надо, Николай Петрович, как-то с Евгением Александровичем по этому поводу объясниться. Прокуратура должна быть в курсе всего происходящего. А они умалчивают важные обстоятельства.
— Договориться надо, чтобы нам информацию давали, — поддержал и Тешиев. — Мы надзор за следствием осуществляем или царь небесный? Что за самодеятельность? На авантюризм смахивает!
— Погоди, не горячись, — остановил зама Игорушкин. — Генерал прав. Лишние уши и глаза такому делу не нужны. Я переговорю с Максиновым. Мы это уладим. А вы, Виктор Антонович, подумайте, кому из отдела можно поручить надзор за следствием. Чтобы один человек этим занимался. От начала и до суда. Желательно — мужчина. А то, знаете, как с бабами: то заболеют, то ещё что-нибудь. Чтобы не кидали дело от одного надзирающего прокурора к другому. Тогда уж действительно на базаре тайны следствия обсуждаться будут.
— Как можно?!. — побагровел Колосухин.
— Ладно, ладно, — миролюбиво успокоил его прокурор и задумался. — Значит, какие Астахин даёт показания — неизвестно? Ты заочную санкцию давал на его арест, Виктор Антонович?
Колосухин кивнул:
— Они с постановлением об аресте пришли перед тем, как ехать за ним в Ленинград, где и задержали.
— Вот чем опасна эта треклятая заочная санкция!
— А что делать? Его этапировать надо было сюда.
— Да… — мрачно покачал головой Игорушкин и взглянул на старшего помощника по тюрьмам: — А что рассказывал тебе Астахин, Андрей Ефремович?
— Не понял, Николай Петрович?
— Беседа,
