он один.
– Возможно ли доказать обратное?
– Сомневаюсь. Потом, девушка ведь и впрямь могла быть не в курсе.
– Во всяком случае, наследство ей не обломится!
– Это точно. Гурьянова оставила завещание, по которому всё отходит её супругу.
– Горшкова вообще пострадала ни за что.
– Лафоедов не мог убить Жанну на улице, ему непременно нужно было подставить Шафардина, поэтому он убил домработницу после того, как выкрал подлинный ключ.
– Почему Лафоедов убил Горшкову, нам понятно, – проговорил Морис, – но как он узнал, что таким способом были убиты две женщины?
– За это мы можем поблагодарить наши неумные СМИ. Именно они тогда растрепали все подробности.
– А как эти подробности попали к ним?
Шура насупился и пожал плечами.
– Не мы вели то расследование. Догадаться о том, что информацию слил кто-то из сотрудников, было нетрудно. Поэтому все трое замолчали.
– Мне вот ещё что непонятно, – проговорил Морис спустя пару минут, – как маньяк вычислял домработниц.
– Просто! – выдохнул Наполеонов. – Этот псих ходил по дворам, вынюхивал, выспрашивал, нет ли у кого-то из жильцов домработницы. Для чего ему это понадобилось, он объяснял по-разному. И никого эти отговорки не смущали! Он же потом выслеживал свои жертвы и расправлялся с ними. Однако ж именно расспросы и погубили его. Один из жильцов вспомнил о странном типе, слонявшемся в их дворе и интересовавшемся домработницами. Схватившись за эту ниточку, оперативники стали задавать целенаправленные вопросы обитателям дворов, и тогда многие вспомнили о нём! Составили фоторобот, просмотрели камеры, он и на них засветился. Оперативникам удалось выследить его. После чего задержание маньяка было делом техники. Предъявили его жильцам, и те опознали его.
– Знаешь, Шура, о чём я тут думаю? – спросила Мирослава.
– Я мысли угадывать не умею.
– Тебе непременно нужно вынести благодарность Легкоступову.
– Щас, – фыркнул Наполеонов, – он со своими художествами все нервы мне вымотал! И не мне одному.
– У тебя нервы как канаты, – усмехнулась Мирослава, – а к Валерьяну ты несправедлив.
– Прямо защитница прав человека!
Не обращая внимания на едкие реплики друга детства, Мирослава продолжила развивать свою мысль:
– Если бы Валерьян не запечатлел так впечатляюще орхидею, то я, может быть, не обратила бы на цветок внимания.
– Как же, не обратила бы она, – проворчал Наполеонов и добавил: – Орхидея оказалась ни при чём!
– Не скажи! – не согласилась Мирослава. – Если бы не она, мы с Морисом не стали бы обходить цветочные лавки, – продолжала она, игнорируя его ворчание, – я бы не познакомилась с разносчиком цветов, который и рассказал мне о человеке, которого принял за бомжа. Я не уговорила бы тебя послать со мной Незовибатько, и эксперт не обнаружил бы волчью шерстинку. А Морис в свою очередь не познакомился бы с бомжом, который помог сначала составить фоторобот предполагаемого убийцы, а потом и опознать его.
– Ладно уж, так и быть, поблагодарю я твоего Легкоступова за доблестный труд, – неохотно пообещал Наполеонов.
– Он не мой, – обронила Мирослава, – он скорее твой.
Шура закатил глаза, заёрзал на стуле, а потом воскликнул:
– Я чего к вам приехал-то именно сегодня?!
– Чтобы рассказать нам о том, что дело движется к завершению, – ответила Мирослава.
– Так не только же за этим! – всплеснул руками Наполеонов.
– Ещё затем, чтобы поесть, – усмехнулась Мирослава.
– Ничего подобного! – сделал вид, что обиделся, Шура.
– Так зачем же тогда?!
– Чтобы вместе отметить праздник!
– Какой такой праздник? – детективы переглянулись.
– День святого Валентина!
– День святого Валентина? Ты ничего не путаешь?! День святого Валентина мы отмечали в гостях у тёти Виктории.
– Отмечали, не спорю, – закивал Шура, – а сегодня День святого Валентина по старому стилю! Чем не повод, чтобы собраться вместе?
Все трое засмеялись так громко, что Дон спрыгнул с дивана и, сидя на полу, стал нервно облизываться.
– Извини, дружище, – сказал Морис и, достав чистую чашку Дона, положил в неё варёную куриную печёнку.
– Вот, его кормить! – возмутился Шура. – А меня?!
– И тебя, – сказала Мирослава и стала накрывать на стол. Морис присоединился к ней. А Шура сидел и смотрел, как на столе появляются новые вкусности, и думал о том, что вскоре большая часть из них окажется в его животе.
– Раз уж у нас праздник, – проговорила Мирослава, – давайте откроем бутылку вина. Шур, ты останешься у нас ночевать?
– Останусь! Открывайте свою бутылку.
– Вынужден подчиниться большинству, – проговорил Морис, достал бокалы и открыл бутылку красного вина.
– Надейся на меня, – Шура подмигнул Морису, – я твой Пизюс!
– Кто ты?! – искренне изумилась Мирослава.
Шура хихикнул:
– Мыслишь ты верно, но не подумай чего плохого, Пизюс – литовский бог супружества и верности, он приводит жениху невесту.
Морис промолчал.
– Шура! Типун тебе на язык! – погрозила Мирослава Наполеонову кулаком.
– Она счастья своего не понимает, – обратился Шура к Морису, игнорируя угрозы подруги детства. – Но мы-то с тобой знаем, что Пизюс – это сила.
– Шура, перестань дурачиться, – попросил Морис.
– Я так не играю, – делано обиженно проговорил Наполеонов, – на вас, ребята, не угодишь. Да, котяра? – подмигнул Шура Дону.
Но сытый кот, проигнорировал его обращение, демонстративно зевнув.
– Ладно, – сказал он, – тогда я спою вам песню. – Он сам сходил за гитарой, сел на прежнее место и, настроив её, запел:
Февраль задумчивый и синий…
Любимый брат весны! Февраль!
И на берёзе лёгкий иней
Прозрачно-дымный, как вуаль.
Ещё ветра, ещё морозы,
И снег искрится при луне;
Но искры жёлтые мимозы
Лепечут сладко о весне.
Твоё ли сердце белой птицей,
Взмахнув крылами, пало ниц?..
Заря малиново дымится…
Уходит время белых птиц.
– Ах, Шурочка, – вздохнула Мирослава, – так хочется, чтобы поскорее наступила весна.
– Она и так вот-вот наступит, – широко улыбнулся он и чмокнул её в щёку.
Из песни Леонида и Эдит Утесовых, слова Александра Безыменского.
