еще один друг детства.
– О, Дуб! – зовопил он. – Краба!
– Здорово, старый, – Озолиньш, не чинясь, пожал протянутого «краба», – как сам?
– Лучше всех. Ты что, опять к нам?
– Как видишь.
– Красапед, нечего там со шпротами барахтаться, у нас вон какие русалки имеются. А, Танюня? – он заговорщицки заморгал заплывшими глазами.
Я только зубами скрипнула.
– Понял, понял, – заулыбался этот синяк и отправился вниз по социальной лестнице.
…Мы вошли, разоблачились, вымыли руки и прошли на кухню в полном молчании.
Наконец Роман, ставя чайник, сообщил:
– Серый был двадцать, а то и тридцать первый.
– Что? Или кто?
– По моим подсчетам, сейчас меня и мою машину марки «Мерседес», госномер три «Тэ», три семерки и регион «семь, семь, семь» видело десятка два, не скажу – три, свидетелей. Этого достаточно для твоего спокойствия?
Я презрительно фыркнула:
– Ты что, думаешь, я тебя боюсь?
– На это мне покласть с три метра, – образно выразился он.
Я с наслаждением отвесила ему пощечину. Наконец-то!
– И на это тоже. Лучше поведай, с чего это я фашист.
– А что, нормальный человек будет держать в доме ковры со свастикой и кинжалы с орлом? Кортики, – поправилась я.
– Это не мое.
Я чуть не поперхнулась:
– В смысле?!
– Что «в смысле»? – зло переспросил Роман. – Это ее кортик, и все эти ножики, и коврик тоже ее. Наследство.
– Что ты имеешь в виду?
– Да перестанешь ты ежеминутно чтокать! – грубо ответил он.
– А ты врать перестань.
– Я никогда не вру.
– Не разочаровывай меня, – горячо попросила я, – клянусь, что я этого не переживу.
– Ах так, значит. Ну тогда на́, сама смотри.
Роман бросил на стол прозрачную папку, полную каких-то пожелтевших фоток, бумаг, удостоверений. Открыв клапан, я повертела в руках портреты каких-то бравых вояк с орлами и дубовыми листьями, в том числе в офицерских и генеральских мундирах, и у одного из них, как мне показалось, у бедра болтался кортик, похожий на тот, что висел на ковре в коттедже.
– И что все это значит?
– Еще раз «чтокнешь» – и я тебя точно придушу, – пообещал он, заваривая кофе.
– Я не понимаю по-немецки.
– Ольга по папиной линии правнучка полковника СС Еккельна, шефа округа Остланд.
– Это где?
Он сухо пояснил:
– Прибалтика в том числе. Если кто и фашист, то не я.
– И что же?
– Ты опять?
Пришла мне пора изображать фигуру «рука-лицо».
– На́, – он выставил чашечку с кофе, – излагай, что вынюхала. Только я в курсе, что Римка облажалась, можешь мозг не дурить. В этом вся она. Прежде чем в благородство играть, узнала бы, как ножик открывается.
– Кортик, конечно, тоже не твой.
– Нет. Ольгин.
– Ну а тебе-то мои доклады зачем? – язвительно осведомилась я.
– Когда закончишь, может, и скажу.
– Хорошо. Только не обольщайся, трехтомника из твоих похождений не высосешь!
– Грубо! – горько заявил он. – Грубо, Таня. Слушаю.
– …между тем вы с Ниной прекрасно друг друга поняли и разработали прекрасный план по устранению одним выстрелом двух вальдшнепов, так вроде это называется. О том, что момент подходящий, сообщила наверняка Нина. Ты приехал, вызвал Ольгу на разговор в гриль-домик, у вас там имел место скандал с рукоприкладством…
– Почему? – подал он голос.
– А вот потому, – я ткнула пальцем в его разорванное ухо, – и серьга твоя вот.
Серьга полетела на стол рядом с бумагами.
– А, ну да. Дальше.
– Ты ее убил.
– Убил?
– Убил.
– Ага. А чем, позволь узнать?
– Я вот цитирую заключение эксперта: имело место применение колющего холодного оружия, иначе говоря, кортика. Потом ты переместил туда, где ее легко могли найти нервные, беспринципные и крайне изобретательные молодые люди, и эффектно разместил тело…
– Понятно, понятно, – кивнул он, – а почему я-то убил?
– Потому что, опять-таки по заключению эксперта, удар, которым тело было пришпилено к стене, представляет собой чуть ли не хрестоматийную фехтовальную флеш-атаку. Ну, осталось вспомнить, кто из вашей веселой семейки единственный олимпийский чемпион-пятиборец.
– Вот сейчас сильно, – признал Озолиньш, – не додумал. Ладонь Ольгину о клинок порезать – это догадался, а удар не скорректировал… нда-а-а, логично. Что еще?
– Вы с Ниной вряд ли могли предположить, что Ольга, находясь в приподнятом, как выразился один из фигурантов, «наскипидаренном» состоянии, решит покреативить – наверное, занятия квестами так на нее повлияли. Она, во-первых, и свою серебряную пульку так хорошо припрятала – на самом виду, где никто и искать не станет, во-вторых, остроумно зашифровала в послании матери твое имя. Она, бедная, не знала, что мама не пользуется мессенджером «ВКонтакте» и что ее послание может потеряться. Оно бы так и висело, если бы вдруг, ни с того ни с сего, мадам Еккельн-Озолиня не задалась вопросом, где ее дочь. Что-то она ее давно не слышала.
Роман молчал, лишь изредка одобрительно похмыкивая, и ставил все новые и новые турки. Я не отказывалась. Все, что он делал – не считая преступлений, – у него отменно получалось.
– Мне очень понравился фокус с Ниной в особняке, – признала я, – изобретательно. Что, эта курица увидела знакомую машину товарища капитана, переполошилась и позвонила тебе?
Он кивнул.
– И, чтобы обеспечить алиби, вы инсценировали покушение?
Тот же жест, та же реакция.
– Ну да, и Ниночка стала жертвой. Как талантливо! И дальновидно!
– Ну так сработало ж, – пожал он плечами.
– А рыться в моих вещах, пульку искать? Погано, но сработало?
Я отвернулась. Мне было противно.
– Таня, – позвал он тихо, с огромной нежностью, – соседушка, посмотри на меня.
Я вдруг почувствовала, что сейчас разрыдаюсь.
– Я тебя сейчас огорчу прямо до слез, – ласково сказал Роман, целуя мои руки, – я ее не убивал.
