Ознакомительная версия.
Рената, заглянувши в комнату, с порога громко спросила:
– Чай нести? Или кофей?
– Кофе! Господи ты боже мой, кофей! Нет, я точно здесь не останусь.
Ждать пришлось довольно долго, Дина постепенно наливалась раздражением, но выйти из комнаты не смела. Она то принималась говорить, громко, бестолково, размахивая руками, то замолкала и сидела, разглядывая комнату.
– Нет, ну сказочное свинство! – Дина откинулась на спинку стула, светлые локоны на темной обивке дивана смотрелись прелестно, тем паче что больше смотреть было не на что. Ну почти не на что. Изящные, украшенные завитушками, ангелочками, пастушкой с непременным посохом в руке часы были, пожалуй, интересны… правда, за этот час Матвей разглядел и завитки, и ангелочков, и даже все бантики на платье пастушки.
– Прошу прощения. – Ижицын появился из других дверей. И рыжая за ним, но вроде бы как и сама по себе, вид такой, прям словами и не опишешь, отстраненный, пожалуй, задумчивый и сердитый одновременно. А за ней, едва не наступая на пятки, шел раздраженный Градовский. И Казин с ним.
– Прошу садиться. – Сам Ижицын остался стоять. – Чай? Кофе?
– Спасибо, уже напились, – огрызнулась Динка, подвигаясь. – Вась, иди сюда.
Рыжая послушно присела на диван. Ну и нервничает же. Сжатые в кулачки руки на коленях, гораздо более бледное, чем обычно, личико, веснушки темной сыпью, собранные в небрежный узел волосы и высокий, «учительский» воротничок рубашки. Скользнула по комнате взглядом, слабо улыбнувшись, кивнула Матвею и уставилась в пол.
Казин плюхнулся в кресло, икнул и, зажав рот рукой, поспешно сказал:
– Извините…
– Бывает. – Динка подобралась, выпрямила спину и одарила Петра Аркадьевича оценивающим взглядом. – Выходит, вы тоже заинтересованная сторона?
– Тоже? – Градовский поправил очки, как-то смутился вдруг. – А… и вы…
– Все, находящиеся здесь, и более того, не находящиеся, в какой-то мере причастны к нашей истории. – Голос Ижицына сух и деловит. – Матвей, пожалуйста, расскажите о том, что удалось узнать вам. Вы ведь для этого пришли? Тогда прошу, но подробно и с самого начала.
– Ну… я не знаю, насколько я могу подробно. Существует такая вещь, как конфиденциальность.
– Да нет, говорите, – разрешил Градовский, и Казин кивнул. На опухшей покрасневшей физиономии застыло равнодушно-отстраненное выражение.
Тихо тикали часы, отмеряя время, мило улыбалась пастушка, блестели золоченые банты на ее платье, и капельками меда скользили по стрелкам солнечные зайчики.
Матвей откашлялся и, поднявшись, начал рассказ.
– Ну, с самого начала меня смущал способ… все-таки самоубийство – это ненадежно. Куда надежнее, скажем, автомобильная авария, наезд и скрывшийся с места происшествия водитель. Или ограбление со смертельным исходом. Или несчастный случай. Способов море, были бы деньги.
– А они были, – буркнул Казин и снова икнул.
– Были. Если полагать, что за самоубийством стоит Евгений Савельевич, человек весьма состоятельный и…
– Странный, – помог Ижицын. – Не стесняйтесь, я вполне в курсе собственных особенностей.
– Вот именно, странный. Появился в городе, вроде бы как сюда привлекли деловые интересы, но если посмотреть – особняк был куплен раньше, чем пошла речь о строительстве торгового центра, то есть имеем несовпадение. Далее, чуть копнув в историю…
Рыжая густо покраснела, съежилась. Зря это, никто на нее не глядит, кому тут мышь интересна, когда есть более привлекательный объект.
– Я понял, что история со строительством является следствием появления Ижицына в городе, а никак не наоборот. То есть он просто попытался воспользоваться ситуацией.
– Бизнес, – кратко пояснил Евгений Савельевич.
– Вот именно, бизнес, дело, но при этом совсем неделовой подход к преступлению. Хотя, признаюсь, в частном случае он себя оправдал, все-таки смерть девочки признана самоубийством, по большому счету, так оно и было, но…
– Маша не могла сама, не могла! Машенька, она ведь меня любила, она бы…
– Любила. В том-то и дело, что любила, а вот в ответ пустота, – это сказала рыжая, и в малом зале вдруг стало очень тихо, часы и те будто замерли, чтобы не перебивать тиканьем этот голос.
Казин налился багрянцем, засопел, выдвинул вперед челюсть и…
– Сядьте, – вежливо приказал Ижицын. – И прошу вести себя спокойнее.
– Игорь, сиди, – Градовский положил руку на плечо компаньона. – Потом выскажешься. Матвей, давай, продолжай.
Матвей и продолжил:
– Итак, как выяснилось, довести неуравновешенного, неуверенного в себе и обделенного вниманием подростка не так и сложно, особенно если за дело возьмется профессионал. К примеру, школьный психолог, Валентин Витальевич Марков. Он сразу как-то привлек мое внимание – личность новая, но успевшая завоевать симпатии. – Матвей отчего-то припомнил квадратную и некрасивую директрису с ее кактусами. Вот уж, верно, переживает и за репутацию, и за Маркова. – Интересное совпадение: самоубийство и человек, профессиональные навыки которого вполне могли помочь это самоубийство организовать.
Слушают молча, внимательно, рыжая снова бледна, но смотрит уже не на пол, а на Матвея. Щурится запухшими глазками, никак плакала. Точно плакала, вон и нос покрасневший, губы пообкусанные, и ногти на руках тоже.
Блондинка же глядит на Градовского. Полуопущенные веки, тени от ресниц скрывают ледяную синеву глаз, белый локон романтичным завитком прикоснулся к щеке и тянет потрогать, убрать, как бы невзначай коснувшись фарфоровой кожи. А Градовский ведется, разрывается между Диной и компаньоном, мечется взглядом. Казин же развалился в кресле, разъехавшиеся полы пиджака, мятая рубашка, воротничок расстегнут, видно горло, серое, с темными волосками недосбритой щетины. А глаза мутные, непонимающие. Ну да, Матвей и сам-то не сразу понял.
– Но если разобраться, то зачем школьному психологу убивать ученицу? Если, конечно, он не психопат. И опять же совпадение какое – убить единственную наследницу конкурентов господина Ижицына, тем самым предоставляя тому шанс поучаствовать в проекте. Еще одно совпадение. Но психом Марков не был.
– Он был полным психом, – Анжелка вытаращила глаза так, что сама стала похожа на сумасшедшую. Вытащив из пакета мандарин, ловко очистила от кожуры и, разломав пополам, протянула Юльке: – Будешь?
– Не-а.
– Горло болит, да? Мамка сказала, что у тебя воспаление легких и вообще беспокоить нельзя, а потом про Мозголома нашего позвонили. Чего было! Ты не представляешь! – Анжелка сунула мандариновую дольку в рот и пальцы облизала. – Как они орали!
– Кто? – Юлька даже попробовала подвинуться, чтоб повыше на подушки лечь, слушать лежа было все-таки неудобно.
– Мамка на отца твоего! А он на нее! И еще потом приехал этот, который из охраны вроде, ну лысый такой и уши торчат, а в одном сережка. Прикольный тип.
Прикольный, если это тот самый, который ночью Маркова повязал. И письмо читал, Юлькино письмо, личное… никакое не личное. Не было личных писем, шутка это.
– В общем, они меня, конечно, вон погнали. – Анжелка завернула мандариновую кожуру в салфетку и сунула в карман. – Потом выкину. А я через розетку, ну знаешь, если стакан приложить, то слышно все, да и орали они не хило. Тот, который из охраны, начал объяснять, что, типа, это была…
Она нахмурилась, вспоминая нужные слова.
– А, организованная акция на устранение какого-то там… Ижина вроде. Или Ижицына. Ну, я не запомнила, но ты, типа, как ни при чем, тебя вообще выбрали, типа, как неустойчивую психически и легко внушаемую, ну такую вроде легче довести до нужной кондиции. А Милочку наоборот, она живою должна была остаться, и чтобы ниточки от нее пошли к этому, который Ижин. Или Ижицын. Точно мандарина не хочешь?
– Нет. А дальше что?
– Дальше… вроде ничего. Папаша твой матом обложил… я и не знала, что он так умеет. А мамка ему – типа, сам виноват, и если так, то разводиться нужно, потому как мало ли чего еще ты вытворишь.
Ничего. Уже ничего, ведь на самом-то деле не было Духа, и там, за порогом, ничего нет. И никого. И письма все – не взаправду, и умирать больше незачем и не для кого… и жить тоже. А что Верка с отцом разводится, то хорошо.
Наверное.
Или плохо? Юльке все равно. Снова все равно, лучше бы она умерла, так ничего и не узнав… у одиночества вкус ежевики… и еще если любишь, то не бросишь. Отец Верку бросит. Или она его. Значит, не любят друг друга?
– Ты чего ревешь? – Анжелка вдруг всхлипнула. – Чего ревешь, а? Ну… ну хочешь, я Кляксу принесу? Нельзя, но принесу. В сумке. У меня сумка большая… или в рюкзаке твоем?
Юлька покачала головой. Кляксу, зачем ей Клякса, когда все так… не по-настоящему. Пусть в покое оставят, пусть позволят хотя бы подумать. А думается лучше, когда лицом к стене.
Анжелка обидится.
– Там это, – Анжелка сползла со стула. – К тебе отец приехал. Поговорить… но он сначала сказал, чтоб я шла, а он подождет. Ты только не плачь, хорошо? А то еще подумает, что я виновата. А я ведь не виновата, правда?
Ознакомительная версия.
