— Смотри-ка, никогда не думал... Работа ни при чем. Тренировка? Без этого нам нельзя, преступник, как правило, защищается, выходит, и мы должны уметь... А дыхалка в порядке потому, что не курю, почти не пью, а таких, как ты, до сих пор еще не встречал. Либо не везло, либо, как говорят, не судьба. Но с тобой недолго и сорвать. Это как кочевать на вулкане.
— Будет врать-то, — возразила Дарья, хотя было видно, что она польщена. Но, помолчав немного, нахмурилась. — Не знаю, какой меня черт за язык дергает... Вот скажу, ляпну сейчас, а потом сама же всю жизнь и жалеть буду...
— Так промолчи.
— Ну да, это ж ведь тебе надо, я чувствую...
— Тогда говори, я не обижусь. И тебя не обижу.
— Тут же, милый, такое дело... Он мне поначалу то же самое сказал. Уж лучше б...
— Он — это кто? — спросил Владимир, почему-то уже догадываясь об ответе. И слегка отстранился от Даши, чтобы видеть ее взгляд.
— Он — это он и есть. Максимом его зовут. Любовник Светкин... которого она бросила. Ну почему там, зачем — мне без разницы: бросила и бросила. Другой приглянулся, бывает. Опять же — Москва, Большой театр... дивиденды, одним словом. А Максим, был момент, почти совсем озверел. Мы-то с ней — ближе некуда, он это знал. Ну, встретились. Привез к себе. Для душевного разговора, говорит, совета. А договорились до того, что он и в самом деле озверел. И я жива осталась, потому что исхитрилась как-то в нем того зверя погасить... Вот видишь, и ты уже другими глазами на меня глядишь, а ведь обещал...
— Глупости, — смутился Владимир, действительно ощутивший почти незаметный холодок в душе, — смотрю, как смотрел. — И потянулся к ней руками.
— Погоди, — она тоже отстранилась от него, — успеется еще. Ночка-то наша пока не кончилась. Ты за окно не смотри, на то она и белая ночь. Привидения всякие... духи бродят... Так тебе что, сам Максим, я понимаю, нужен? А зачем, он ведь очень злой. Это мне, можно сказать, повезло еще. А в том, что он в Светку стрелять приказал, я и не сомневаюсь. И в дядьку своего, родного. Он злой и мстительный. И обид своих никогда не забывает и не прощает. Вот, к примеру, узнает, что мы сейчас с тобой, и мне — не жить, веришь? Полный кирдык, как он однажды сказал. Не потому, что я ему зачем-нибудь нужна, нет, просто это — мое, не трожь руками. Вполне возможно, что он считает, будто и я стала теперь как бы его собственностью, вроде вещи, которая нужна от случая к случаю. Так в чем же я-то виновата? А он ничего и слушать не захочет.
— И он тебя что же, каждый раз к себе силой и угрозами заставлял? — Владимир поставил вопрос так, чтобы не обидеть Дарью в ее тяжкой роли сексуальной рабыни, но все же и внести некоторую ясность в их с Масленниковым отношения. Да и потом, заботы о ее безопасности пока как-то не очень волновали его — до сих пор причины не было, но теперь можно и подумать, отчего же — нет?
— Почему каждый раз? Их и было-то всего три... встречи таких. И последняя — совсем недавно. Позавчера. Но ты не ревнуй, милый, я с ним никакой радости не испытала. Одна боль. И страх... живой не уйти. А я еще, дура, Светке завидовала... — Она замолчала, отвернулась и продолжила потеплевшим голосом: — А как тебя увидела, прямо током дернуло, обожгло: вот, думаю, с кем бы мне клин-то клином! Ой, и хорошо ведь сразу стало!.. Да ты и сам все чувствовал, я ж видела, как смотрел! Дышал как... Вот где настоящая девке радость...
— Ага, только сам я ничего не различал. И где мозги находились — тоже не помню. И произошло все, будто вспышка, взрыв, ну, мать честная! Даже сообразить не успел.
— А это потому, что все твои мысли как раз и утекли в нужном направлении. Что, не так, скажешь? — Она расслабилась, раскинулась на кровати, сказала мечтательно: — Это и славно, что ничего не помнишь, значит, от души, от большого желания. Если б соображал, я думаю, получилось бы как обычно. Как у всех. А так точно — вспышка... И свобода...
«Хорошо... свобода... радость...»— такие слова, наверное, про себя всякому мужику приятно слышать от благодарной женщины, но в них, увы, одни эмоции. Они действительно сердце ласкают, но их к делу не пришьешь. Так же как и Дашину боль со страхом. А вот «недавно»? За это слово вдруг зацепилась какая-то надежда. И теперь Поремский, боясь спугнуть удачу, не стал акцентировать на ней своего внимания, решив подойти к проблеме не напролом, а со стороны. И ведь, между прочим, «позавчера» могло означать, что Масленников действительно никуда не уезжал, не убегал, а попросту отсиживается в одной из своих квартир — в городе или за городом, — которых у него наверняка с добрый десяток и знает о которых весьма узкий круг лиц. Но тогда почему бы и Даше не знать об одном из таких тайных пристанищ? Захочет ли сказать — вот вопрос. Не сочтет ли такой поступок предательством? В самом деле, не цитировать же ей статью Уголовного кодекса по поводу укрывательства преступлений, уж она-то к этому делу не имеет ни малейшего отношения.
А может, не выдумывать проблем, а спросить напрямик? Что ж она, девочка? Не понимает, что происходит рядом с ней?
— Я тебе не говорил, что Светлана в Москве не исчезла, ее похитили? — спросил как можно спокойно, но Дарья вскинулась. Даже села, уставившись на него, и Владимир, почувствовав неудобство от своего не соответствующего затронутой теме внешнего вида, прикрылся краем простыни.
— Что ж ты все молчал? А я-то подумала... Кто похитил, известно? Когда это случилось?
— На днях, а что?
— Скажи точно, это очень важно, — продолжала настаивать Дарья, и глаза ее при этом странно сверкнули.
Владимир мысленно просчитал дни и назвал число. Даша задумалась, но буквально на одну минуту.
— Ия тебе скажу. Это сделал он, Максим. Он говорил: на денек отъеду, дело одно важное закончу и вернусь. Тогда поговорим, как жить дальше... Господи, а я-то подумала, какая уж с ним-то жизнь?! Кошмар полуночный... Мало того что сам грубый и неотесанный, так еще и вредный. Сделает больно и улыбается, удовольствие испытывает, если кто на его глазах мучается до слез. А то вдруг совсем как нормальный, даже и не верится, что подобное вообще могло быть.
— Он — параноик, это — точный диагноз. Убивая, испытывает наслаждение.
— Мама моя... — прошептала Даша и зябко поежилась. — Я поняла теперь... Знаешь, у него был вид зверя, только что напившегося горячей крови. Сытый будто, но страшный. Так это значит, что и я?.. И меня — тоже?
— Ты за себя больше не беспокойся. Только слушайся и какое-то время не проявляй самостоятельности. Нам бы только поймать его. А уж с его шавками, с бандитами, как-нибудь справимся, разделаемся. Это я тебе твердо могу обещать. Только бы знать, где эта сволочь прячется... Мы уж его и за границей искали, и в Москве. Пока все мимо.
— За границей его нет, там мать его проживает. В Дюссельдорфе, он говорил. А сам он?.. А если я скажу, ты со своими сыщиками меня к нему в сообщники не зачислите?
— Да ты что, Дашуня?! — искренне возмутился Владимир. — Да мы все за тебя ему пасть порвем! Ты что?!
— Ну вы — ему или он — вам, — рассудительно и печально заметила Даша, — это надо еще посмотреть. Но только и я не уверена, что он в одном месте прячется. Несколько у него квартир. Я на двух у него была.
Еще одну он Светке снимал, но — тайно, не любил афишировать свою заботу... Ох, чую, убьет он меня, зря я все это придумала...
Но Поремский был готов уже вскочить, одеваться и мчаться к Гоголеву — за немедленной помощью. Чтобы, не откладывая дела в долгий ящик, высылать опергруппы по названным Дашей адресам, блокировать все входы и выходы, а если гад окажет вооруженное сопротивление, стрелять безо всякой жалости.
Это его настроение Дарья, видно, и почувствовала. Ну да, пусти гончую по следу, она все забудет и умчится, бросив хозяина. Или того, кто отстегнул поводок. Но слово было уже сказано, и это она тоже прекрасно понимала, а видя его глаза, загоревшиеся охотничьим азартом, осознала, что и она сама сейчас для него лишь повод догнать и... отличиться. И он уже не отстанет, пока она не назовет адресов.
Но Даша ошиблась. Узнав то, что ему требовалось, и записав три адреса, Владимир посмотрел на часы и удовлетворенно отметил, что времени для любви у них еще оставалось навалом. Так вот прямо и сказал ей: «Время для любви». Она даже не поверила. А как же азарт погони?
— Дашенька, детка! — рассмеялся он. — Ну кто, сама подумай, станет в начале четвертого гоняться за бандитами? Спят же все. И сладкие сны видят. Да и нам с тобой сейчас выходить на улицу совсем не с руки. Бандитский же город! Сами пугаете приезжих.
— Это кто ж тебе такое сказал? — В Даше взыграл сварливый патриотизм.
— Те, кто их ловят. А ты успокойся, давай и мы с тобой приляжем, обнимемся, ты Немного поспишь у меня вот здесь, — он пошлепал себя ладонью по левой стороне груди, — а то ведь за всю ночь так и не сомкнула глаз. С другой стороны, никто ж нас не заставлял, не насиловал — все сами, верно? А когда настанет утро, я позвоню куда следует, потом мы решим вопрос твоей безопасности, ну а уж потом займутся делом те люди, которым это положено по штату. Самодеятельность в нашей работе исключается полностью. А воспринимается только художественная. А теперь иди сюда, обними меня, коленку-то приподними, вот так, сюда... Ох, Дашка, ну до чего ж ты, зараза, сладкая, черт меня побери!
