квартиры убитой. В руках у него была бейсбольная бита. Мужик ушел, оставив квартиру открытой. Окунев туда заглянул. Увидел убитую. И в его голове мгновенно созрел план, как меня можно подставить. Я в этот момент спал в его квартире в невозможно пьяном состоянии. – Карелин погладил рыжего кота за ушами. Произнес со вздохом: – Правильно говорил начальник колонии: даже если я никого не убивал, я все равно виновен. Не с тем человеком пил. Не тому излил свою боль.
– Ты же не знал, что он тебя ненавидит, – возразила Маша, чистя овощи к ужину. – Что завидует тебе. Ты считал его соседом по подъезду. Другом почти. Он восхищался тобой вслух.
– Да. И жилеткой стал, когда мне нужно было выплакаться. Знаешь, что странно… – Карелин поднял на нее взгляд, полный обиды. – Никто даже ни разу не заподозрил Окунева, хотя восемь лет назад женщину убили на его лестничной клетке. Никто! Я валяюсь на ее диване. Руки сбиты. Под ее ногтями моя кожа. Эта сволочь Окунев даже не побрезговал, подтащил меня к телу и несколько раз царапнул мертвой рукой по мне…
– Знаешь, если бы не было вокруг тебя столько предвзятости, до суда дело бы не дошло. А так они все подчистили, все сделали как надо, и случилось то, что случилось…
Маша отвернулась, сосредоточившись на помидорах, с которых снимала кожицу.
Она пригласила его к себе. Он согласился. Но Дима приехал раньше на полтора часа. И она ничего не успела. Ни с ужином, ни с прической. Встретила его в прихожей с тюрбаном на голове и маской из жирного крема на щеках. Засмущалась до слез буквально.
– Ты красавица, – улыбнулся ей Дима, целуя в шею. – Я приехал раньше. Извини. Просто хотел тебя поскорее увидеть. Соскучился. И новостей уйма…
Пока она смывала маску, сушила голову, переодевалась, Дима терпеливо ее ждал. Сидел на кухне и общался с ее котом.
– Вот как бывает, Рыжий, в жизни… Дружишь с человеком, считаешь его вполне адекватным, а он за пазухой держит целую дюжину камней, чтобы запускать их тебе в спину при каждом удобном случае, – негромко рассказывал Карелин коту. – Жена предала. Друг тоже…
– Окунев не был тебе другом, – поправила его Маша, заходя на кухню в джинсовых шортах и футболке. – Сосед… Он был просто завистливым соседом, с которым ты неосторожно делился своими успехами. А счастье, как известно, любит тишину, Карелин.
Он оглядел ее с улыбкой. Протяжно вздохнул. И на выдохе произнес:
– Какая же ты красивая, Мария Сергеевна Климова. Как же мне повезло с участковым. И умница, и красавица.
– И влюбилась к тому же в тебя без памяти. – Она перегнулась через стол, поцеловала его. – И оберегала тебя от козней врагов как могла.
– Да-а… Окунев старательно готовился снова меня отправить на зону. Он даже от следствия этого не скрывает. Да, говорит, готовил мне очередную подставу. Боялся, что Лиза ко мне вернется. И он снова останется ни с чем. Дом, хоть и оформлен на него, все равно будет делиться пополам. Он боялся снова стать нищим.
– Сволочь какая!
– Поначалу не знал как. А потом, выходя из лифта, увидел Пачкина, который после удара мне по голове убирал биту под пуховик. Окунев сразу понял, кто был тем мужиком, который убил его соседку. Сложил два и два. И стал издалека тревожить Пачкина. Начал звонить и молчать. До того не особо доходило. И тогда он послал ему письмо в конверте, который нашел у меня в рабочем столе, еще когда я на зоне был. Нашел, прибрал до случая. Даже не знал, когда пригодится и понадобится ли вообще. Но все равно прибрал. Не знал, гад, что я его руками не трогал. Лиза в дом принесла для каких-то своих целей.
– Можно предположить, что он начал готовить тебя к новому сроку, когда ты еще предыдущий не отсидел?!
– Нет. Вряд ли. Просто взял. Просто прибрал до случая. Этот случай мог и для Лизы приберечь.
Маша ахнула и прижала руки к груди.
– Дима… У меня просто слов нет!
– Зато у меня есть ты! – улыбнулся Карелин, вешая себе на плечо ее кота, как воротник. – И благодаря тебе у меня было алиби на момент убийства Сироткиной. А так бы не отвертеться! Все бы молчали.
– А сейчас? Молчат?
– Дочь Зинаиды Павловны и ее муж под стражей. Результатов допросов не знаю. Осипов меня избегает.
– Меня тоже! – фыркнула Маша. – Если идет по коридору в отделе мне навстречу, сразу куда-нибудь сворачивает. Боится, что ты возобновишь дело и…
– Это вряд ли, Маша.
– Почему? – возмутилась она. – Ты же никого не убивал!
– Главный подозреваемый умер. Кто докажет? Мне начать бороться с системой? Представляешь, сколько подписей на документах того времени? Какие люди подписывали заключения, протоколы, приговор! Мне пустить всех их по кругу допросов? Что это изменит?
– Вернешь себе доброе имя.
– Я его и так верну. Я хорошим делом сейчас занимаюсь. Забочусь о стариках. Мне это нравится. Мы ведь тоже с тобой когда-нибудь состаримся, так? И… В общем, власти мне обещали помогать. Доверие дорогого стоит. Много больше шумихи в прессе. Годы прошли, Маша. Зачем все начинать заново? Окунев за все ответит. К слову, он мне моего нового дела простить не смог. Ругался как сапожник. Говорит, идиот, меценат хренов.
– А ты что?
– А я сказал, что я долго зарабатывал. Теперь хочу начать тратить. На добрые дела. Да и не ушел я в минус, если что. У меня такой грамотный старший бухгалтер! Уверяет, что к лету мы в плюсе будем. Если, конечно, я с бассейном не заморочусь. А я ведь заморочусь, Машка.
Они рассмеялись. И Маша поймала себя на мысли, что впервые слышит, чтобы Дима так беззаботно счастливо смеялся. И настороженность из его взгляда исчезла. И за спину себе смотрит все реже.
– А это Окунев сунул Пачкина в петлю?
– Уверяет, что нет. Петля уже была. И записка. Что он только откровения его слушал невнятные, когда биту в его квартире искал. Дед напился окуневского чая, тормозил. Окунев, мол, думал, что дед уснет и вешаться передумает.
– Как он вообще чай его стал пить? Знал же про Сироткину. История не научила?
– Окунев не откровенничал на этот счет. Но клянется, что не вешал деда. И записку видел. Просто слушал, как тот плачет и кается невнятно.
– Не записал?
– Не знаю. Осипов меня избегает. – Карелин стащил с плеча кота, опустил его на пол. – Все, рыжий, иди гуляй. Я по твоей хозяйке соскучился.
– Я же рядом, –
