что вы мне можете предъявить? Эту нелепую видеозапись, сделанную Мишей? Или твои, Римма, личные показания? Так ведь и он, и ты видели на яхте совсем другого человека! Которого больше нет!
— Можно сверить отпечатки пальцев, — возразила Римма, — а еще в арсенале правоохранителей имеются ДНК-тесты, не слыхали?
— Да кто будет со всем этим возиться? Вы что, еще не поняли, кто за мной стоит? Вряд ли эти мои люди позволят меня вот так взять, да и снова арестовать. Очень у меня нужный бизнес, много я всего знаю. Не станут они меня сдавать. Поэтому здесь и сейчас — в этом городе и этой стране — я могу практически все. И для начала покончу с вами. Как-то вы мне оба успели надоесть — бегать за вами по Москве, Питеру и Подмосковью.
Он, вероятно, нажал тайную кнопку под столом — вошла пара охранников.
— Эвакуируйте их на базу, — приказал Рыжиков, — а там можете закопать.
И тут ситуация резко переменилась. Раздался дикий шум из коридора. Крики. Хлопки.
— Всем лечь на пол! Руки за голову!
Группа захвата вбежала в кабинет и не стала разбираться, кто здесь за «красных», а кто за «белых», — уложила лицами в пол и хозяина, и охрану, и нас с Римкой.
А потом раздался властный голос:
— Поднимите их. — И в комнату вошли три человека.
Один, мне совсем незнакомый, второй — знакомый заочно, по переписке, а третий — известный очень хорошо.
— Этих троих посадите на прежние места, — скомандовал кто-то, — они заслужили, чтобы их разговор продолжился.
Нас с Риммой подняли с пола и усадили на те же стулья.
Вновь прибывшим лицом, которое было мне хорошо знакомо, оказался мой старинный друг Перепелкин.
Второй мужчина, неведомый, судя по властным повадкам и распоряжениям, руководил операцией.
И наконец, женщина — видимо, та самая бывшая жена Ольга Ивановна Ружгина, ныне Борева. Выглядела она, знаете ли, из серии «коня на скаку остановит» — лет пятидесяти пяти, бой-баба, с мощными ручищами и пронзительным взглядом.
Ружгина-Рыжикова тоже подняли, но руки его успели сцепить наручниками, и он стоял, бледный, опираясь спиной на собственный антикварный стол.
Женщина подошла к нему вплотную, усмехнулась:
— Узнаешь?
— Да. Хотя ты очень, очень постарела.
— Ты тоже стал настоящим старпером.
Он презрительно ухмыльнулся.
— А теперь смотрите! — Она обратилась к сопровождающим. Среди них был человек с видеокамерой, который снимал все происходящее.
— Расстегни рубашку, — предложила она Руж-гину.
— Хочешь вспомнить былое? — глумливо ответствовал он. — Увидеть мой мощный торс? Приникнуть к нему своими устами?
— Да боже упаси.
— У меня, ты видишь, руки заняты. Можешь, как в прошлые времена, раздеть меня сама. Ты это любила.
— Ага, когда ты был пьян в зюзю и не мог сам с пуговками справиться.
Дама воспользовалась приглашением и расстегнула рубашку бывшего мужа на три пуговицы, обнажив его грудь. Появилась татуировка — явно не гламурного, а блатного вида: десятиконечная звезда, в нее вписан оскаленный белый лев.
Мой друг Перепелкин пояснил на камеру:
— Подключичная звезда вора в законе. Означает «Держи зону в страхе и повиновении. Дави контриков, фраеров и сук».
— Именно такая тату размещалась на теле моего бывшего мужа, Вадима Ружгина, — проговорила на камеру Ольга Ивановна. — После того как он сбежал, изменился весь, и лицом, и документами. Но, смотрите, татуировку выводить не стал. Пожалел. Наверное, потому, что она для него — как орден. Волшебный знак повелевать людьми. Чтобы слушались.
Римма добавила:
— Миша Маруздин, мой друг и матрос, который стал свидетелем убийств, по ней узнал Ружгина пару недель назад на пляже в Лебяжьем. А тогда, в две тысячи пятом, на яхте, как раз Мишенька стоял к убийце лицом, поэтому разглядел татуху. Я, к сожалению, ее не рассмотрела.
Ружгин-Рыжиков оскалился, точь-в-точь, как лев на его татуировке.
— Кишка у вас тонка сажать меня. Обосретесь.
— Все равно мы с тобой, Вадик, вряд ли когда увидимся, — начала женщина, — передачки я тебе точно таскать не буду и письма на зону писать не стану. Поэтому хочу высказать все, что накопилось. Стало копиться еще тогда, восемнадцать лет назад, при тебе, и вот во что вылилось. Тебе понравится.
Рыжиков сделал презрительную рожу. Дама продолжала:
— Я ведь сначала очень обижена была, когда ты сбежал — ты ведь, не сказав и не попрощавшись, и от меня ноги сделал, не только от хазар. И деньги не только у них украл — мои скоммуниздил тоже. Я ведь тогда, в две тысячи пятом, если помнишь, свой бизнес имела, и успешный, — пояснила она, апеллируя к нам, слушавшим. — И Вадим Ружгин перед бегством из моей доли ухитрился около двухсот тысяч долларов за границу вывести. И драгоценности мои стащил, в том числе фамильное колье, которое в триста тысяч долларов оценивалось. Ты его тогда своему помощнику Каневу передал, который тебя в море ловить должен был? И которого ты сам задушил потом у него на квартире? А колье забрал и вывез или здесь, в России, до поры припрятал? Потом, сменив личину, вернулся сюда и достал его?
— Мне, чтобы тебя тогда, в две тысячи пятом, сыскать, даже частного сыщика посоветовали нанять, — продолжила женщина, — того самого, что на хазар работал — Георгия Степановича. Но потом отношение мое к делу переменилось — как и к тебе, Вадим. Ко мне ведь тогда, за месяц-два до твоего исчезновения, как и к тебе, подъезжал следователь из городской прокуратуры, на допросы вызывал, всякие закидывал вопросики. И еще в ту пору, когда ты здесь был, в городе, проскочила между мной и ним, этим следаком, что называется, искра. Но я тогда с ним ни-ни, хоть он меня и в рестораны звал, и в Мариинку на Вишневу, и в Париж на уик-энд. Я верная жена была, хотя Олег Борев, так его величают, мне очень и очень по сердцу пришелся. А когда ты, мой благоверный, меня обобрал и свалил — тут меня ничто не стало сдерживать. А Борев к тому моменту как раз со своим собственным неудачным браком разобрался, и стали мы с ним вместе жить-поживать, добра наживать. Как поженились семнадцать лет назад, так с тех пор и не расстаемся. И
