– Ты сердишься, Юпитер, значит, ты не прав!
– Да что ты вообще понимаешь! – Локи швырнул первую попавшуюся вещь в стену.
Вещь оказалась черной керамической пепельницей, которая от столкновения со стеной разлетелась на тысячу осколков. Идиотизм: курить в номере категорически запрещалось, а пепельницы стояли. Грег не шелохнулся, только укоризненно покачал головой, и этот простой жест стал последней каплей.
– Ее отец резал маленьких девочек, а дядя на этих же девочках зарабатывал! А за эти преступления посадили моего брата! Ты это понимаешь?! Или нет?! Она – дочь убийцы!
– В таком случае, ты тоже… внук человека, который отбирал у людей последнее. Эти люди потом умирали. Их было больше, чем семь человек. Выходит, ты – внук убийцы, – спокойно ответил Грег.
Смысл сказанного Грегом дошел до Локи не сразу, одурманенный алкоголем мозг усиленно отбивался от новой информации. Но когда Локи понял, ЧТО сказал Гера… Схватка была короткой и завершилась абсолютной победой американца.
– Видишь, – наставительно произнес он, заламывая руку соперника за спину, – ты и ударить как следует уже не способен. Алкоголь очень вреден для здоровья!
– Пусти!
– Ты же опять драться полезешь.
– А ты всякую ерунду не болтай! – Локи дернулся было, но Грег держал крепко. Вот тебе и адвокат с аккуратно подведенными глазками и розовым лаком на ногтях!
– Это не ерунда. Я тебя отпущу, но ты должен выслушать меня до конца и внимательно. Ты ведь никогда не интересовался, за какие такие заслуги Василий Короефф завещал свое состояние твоему деду? Немалое состояние!
– Мне не нужны были…
– Конечно, тебе деньги были не нужны, тебе вообще ничего не было нужно. Ты же у нас одержимый, последний мститель! Найти и уничтожить! А меня Базиль подобрал на улице, вырастил, выкормил, дал образование. Он мне и объяснил, почему деньги достанутся какому-то русскому. Это – долг. Он назвал это Ленинградским долгом. А после смерти Базиля у меня даже мысли не возникло забрать себе хотя бы доллар! Я нашел тебя. Я хотел рассказать тебе все – сразу, но… Не смог. Ты и так взвалил себе на плечи непосильный груз, и я не стал добавлять тебе еще. В конце концов, ни ты, ни я, ни Базиль или твой дед не в силах были изменить прошлое. Так зачем его трогать?
– Ты стал очень хорошо говорить по-русски, – заметил Локи. – Отпусти, обещаю выслушать.
– Нет уж, вы, русские – такие вспыльчивые, особенно когда пьяные. Но это даже хорошо, алкоголь притупляет шок.
Гера, как и обещал, отпустил его, только закончив рассказ. А Локи понял, что он выпил слишком мало.
– Зачем ты…
– Зачем я рассказал это теперь? Чтобы ты понял, наконец: ты – это ты. Твои поступки – это твои поступки. Прошлое – это история. Я не хотел, чтобы ты страдал из-за того, что уедешь. В конце концов, все закончилось, не так ли?
– Так.
– Йен, люди не в силах изменить мир или прошлое, но твое будущее зависит только от тебя.
– Собирай вещи, Макконли. Мы уезжаем.
Прошло больше месяца. Достаточно, чтобы детали скандала забылись, но сам скандал, а тем более его участников память человеческая еще в себе сохраняла. Если бы только память: кроме памяти, с которой кое-как все же можно было мириться, существовали еще и слухи. Вот они-то и росли на благодатной почве разгулявшегося народного воображения, словно сорняки на недавно прополотой грядке. Я не знала этих людей, зато они, они все меня знали: и водители трамваев, и продавщицы в разноцветных киосках, и бабульки на лавочках в парке… Их взгляды – любопытные, завистливые, а порой и откровенно ненавидящие, – преследовали меня везде. Первое время я храбрилась, но время шло, а ничего не менялось. Теперь я старалась как можно реже покидать квартиру, но… Я должна была давать показания, искать работу, есть что-то, в конце концов. И каждый мой выход «в люди» сопровождался их колючими взглядами и захлебывающимся шепотком за моей спиной. Еще бы, ведь это – ТА САМАЯ! Именно так, большие буквы и восклицательный знак в конце.
Если бы я была той, которая едва не стала жертвой оголтелой банды сумасшедших, возомнивших себя апостолами двадцатого века, с этим еще можно было бы смириться.
Если бы я была той, чьи показания помогли разоблачить организованную преступную группировку, обосновавшуюся в городе, это еще можно было бы пережить.
Но нет, я была ТОЙ САМОЙ, которая предала собственного отца.
Я была ТОЙ САМОЙ, от которой прилюдно отреклась мать. Я всегда считала Маргариту своей матерью – и продолжаю считать, если уже на то пошло.
В конце концов, я была дочерью убийцы.
Я разрушила жизни многих людей, и все ради человека, о котором не знала ничего, даже его имени. А самое-то пикантное: ОН ЕЕ БРОСИЛ – именно об этом шептались за моей спиной. Не о наркотиках, убийствах и Чертовом кладбище, не о скандальном процессе, а о том, что Локи меня бросил. Ха-ха три раза! Именно это обсуждали пенсионерки на лавочке перед моим подъездом. Когда я проходила мимо них, шепоток усиливался, а старушки осуждающе качали головами. Об этом пересвистывались воробьи на подоконнике, и даже Рафинад не в силах был прогнать наглых птиц. Именно это бросила мне в лицо Лариса, когда я наивно попыталась вернуться домой.
Злой бог сыграл свою очередную злую шутку, а я попалась, повелась, как глупая рыба на яркую блесну. Но я еще жива, и все не так уж и плохо. У меня есть я и белый глухой кот с голубыми глазами. Не так уж много, но и не мало. А еще: при разделе имущества мне досталась боль и дурацкий детский стишок, в котором эта боль теперь и сидит:
Вот дом, который построил Джек…
Стишок вертится в моей голове, как веселый моторчик в игрушечной машинке.
Вот это пшеница, которая в темном чулане хранится, в доме, который построил Джек…
Дядя Захар часто читал мне этот стишок. Зачем он умер? Или он раньше меня, еще тогда, двадцать лет назад, понял, что не сможет жить вот так – со смешками за спиной, громким шепотом и колючими взглядами? Как и жить за решеткой.
В темном чулане.
Вот это синица, которая нагло ворует пшеницу, которая в темном чулане хранится, в доме, который построил Джек…
Или он не хотел, чтобы так жила Марго? Тюрьма, передачи, предательство ближайших друзей… У него получилась, теперь его семья – пострадавшие, жертвы моих злобных наветов… Так считают все. Ну почему дядя Захар не подумал обо мне?! Или он подумал? Он считал меня взрослым человеком, способным сделать свой выбор, и, что гораздо важнее, ответить за этот выбор.
Дядя Захар за свой выбор отвечал теперь перед Богом. А я? Я проиграла.
Локи не мог остаться с дочерью убийцы.
Парадокс! Мой родной отец был сумасшедшим и убил семерых. Мой приемный отец, находясь в здравом уме, погубил неисчислимо больше народу…
Локи можно понять.
А простить? Понять можно любого, а с прощением всегда все получается гораздо сложнее и хуже. Так я и сказала. Вслух. «И к чему эти глупые метания, кому они нужны?» – Глазами ответил мне Рафинад. У моего домашнего сфинкса голубые, как небо над Аустерлицем, глаза и узкие вертикальные зрачки. Мой домашний сфинкс всегда меня выслушивает, а под настроение и отвечает, как сегодня, например. «Ты ведь давно его простила, уже тогда, когда он ничего еще не сделал», – Рафинад, как всегда, был прав. В этом мире все были правы – все, кроме меня.
Сегодня я снова искала работу. Пусто. Ноль. Кто захочет видеть в своем сплоченном коллективе дочь убийцы? Кому нужен предатель?
Никому.
Может быть, потом…
Когда все забудется.
А еще сегодня было жарко, невыносимо душно, как случается только вначале июня, перед грозой, когда воздух становится тягучим и липким на ощупь. Пбрит так, что даже работящие пчелы опасаются покидать свои ульи… И рябина зацвела. В этом году рябина зацвела не в мае, как полагается, а в июне. В этом году все не так, как в прошлом.
Первая рябиновая ночь. Лютая гроза с рваными лохматыми тучами, молниями, громом и тяжелыми дождевыми каплями, разлетающимися на пыльной земле сотнями мелких брызг. Ночь, когда на землю возвращаются старые боги и новые демоны. Ночь, когда исполняются желания. Если в тот момент, когда грузное низкое небо прочертит первая молния, загадать желание, оно обязательно исполнится. Я не помню, кто мне сказал об этом. А, вероятно, я сама все это выдумала, но стоило первым каплям робко постучать в мое окно, как я выбежала на балкон: ждать молнию.
«Вот дурочка», – промолчал Рафинад, устраиваясь на кровати. Я не дурочка, просто гроза – это удивительно красиво, особенно гроза на стыке дня и ночи, когда все еще видно, но уже – темно. Жаль, что сфинксы не любят воду.
А я дождалась своей молнии и желание загадала, какое – не скажу, иначе не исполнится. Гроза убрала жару, пыль, а самое главное – тяжесть с моей души. Впервые за долгое время я заснула спокойно. И проснулась оттого, что на грудь мне села птица-демон с рваными, как у летучей мыши, крыльями и разноцветными глазами. Мокрое крыло закрыло мне рот, а знакомый голос произнес:
