— Ну так что? — Эта самоуверенная нахалка продолжала буравить Машку придирчивым взглядом. Подумаешь, какая хозяйка выискалась.
— Измайлов звонил… — доложилась Машка, поправляя фартук.
— А этому-то чего? — недовольно фыркнула Вика, открыла холодильник и достала оттуда пакет томатного сока, наполнила им стакан, как всегда неряшливо, залив чуть не полстола. Конечно, ей же не убирать!
— Так… Интересовался, — безразлично пожала плечами Машка.
— Уже пронюхал… Стервятник… — презрительно скривилась Вика. — Прикидывает, с какого боку подкатиться.
— Ну, я не знаю, дело, конечно, не мое, но он тебе все-таки брат, — прикинулась дурочкой Машка, хотя была прекрасно осведомлена, что отношения у отпрысков Татьяны Измайловой далеко не родственные. И испортились они сразу после смерти маменьки-актрисы. Впрочем, что до Вики, то у нее они просто так и не зародились. Ей ведь было всего четыре года, когда двадцатилетнего Игоря, сына Татьяны Измайловой, овдовевший Андриевский отвадил от дома. Из-за чего? Да из-за денег, конечно.
Молодой Измайлов уж очень прытко претендовал на матушкино наследство, на что Андриевский неизменно отвечал, что таковое отсутствует. Раздосадованный Игорь даже в суд подавал и шумиху в прессе поднять пытался, но ничего у него так и не вышло. Кстати, второй раз он подъезжал уже после смерти Андриевского к его молодой вдове, но и та, какая ни была дурочка, быстро его отшила, заявив твердое и решительное «нет». Впрочем, тогда ведь, кажется, на ее горизонте уже замаячил красавчик угодничек Филипп, а у того свои виды на наследство Андриевских-Измайловых имелись. Как говорится, кто бы сомневался. Кусок-то, поди, лакомый! Со временем, правда, Измайлов перестал надоедать вдовушке, и все подумали, что он успокоился, но Машка, Машка-то знала, что это не так, совсем не так!
— И чего же конкретно нужно было этому… братцу? — Вика медленно цедила сок из стакана. — Небось говорил, что хочет позаботиться обо мне, я ведь такая несовершеннолетняя и беззащитная?
— Говорил, что хочет увидеться.
— Хотеть не вредно, — Вика разразилась противным трескучим смехом. Тоже мне, лицеистка, посмотреть-то на нее со стороны, привокзальная шлюха, а не дочка известного художника и некогда знаменитой актрисы.
— Еще звонил этот… Доктор…
— Баев? — Вика отодвинула стакан и утерла рот тыльной стороной ладони. — Тоже справлялся о нашей заблудшей душе, надо полагать? Надо же, как быстро слухи распространяются!
Нашла чему удивляться!
— И чего сказал?
— Сказал, что хочет с кем-нибудь из вас поговорить. Перезвонит, наверное. — Чтобы имитировать бурную трудовую деятельность, Машка принялась драить стекло в кухонной двери.
— Понятно, понятно, — задумчиво пробормотала Вика и начала усердно тереть указательным пальцем переносицу.
Хорошо изучившая соплячку, Машка сразу догадалась: что-то замышляет.
— А наш молодой козлик еще не появлялся? — наконец выдала она на-гора.
Машка отрицательно покачала головой.
Молодым козликом Вика величала Филиппа, нового Юлькиного мужа. Филипп появился в доме через год после смерти Андриевского, и определенно сказать о нем можно было только, что он на семь лет моложе Юльки и хорош собою, остальное — сплошной туман, а может, и похуже. Машка, во всяком случае, была уверена, что он удачливый охотник за чужими денежками. В частности, за Юлькиными, а еще точнее, за денежками, оставленными Юльке Андриевским, а он оставил ей немало, это уж точно. Хотя Машка завещания не читала, в этом вопросе она была подкована. Не за воздух же в конце концов Измайлов уже столько лет судится, а уж он дока в таких делах.
— Может, он в больницу поехал? — высказала предположение Машка, имея в виду «молодого козлика».
— Щас… — скривилась Вика. — Очень она ему нужна, тоже мне, нашла любящего муженька…
— Ну не знаю, — закрыла тему Машка, у которой возникло подозрение, что Вика неспроста так долго торчит на кухне и поддерживает этот вроде бы ничего не значащий разговор.
Так оно и оказалось, потому что после непродолжительной паузы Вика задала новый вопрос:
— А что вообще говорят?
— Насчет чего? — упорно не понимала Машка.
— Насчет вчерашнего! — зыркнула злыми глазами Вика.
— По… понятия не имею, — Машка отступила назад и придирчиво осмотрела результаты своего показного усердия: стекло блестело. — Мне болтать некогда. Во дворе, конечно, языками треплют, что им еще делать…
— Да? — недоверчиво переспросила Вика. Все-таки странная она сегодня какая-то, что, конечно же, вполне объяснимо. — А вчера… Как все было?
Ага, вот к чему она подбиралась, так бы сразу и сказала.
— Да что было… — вздохнула Машка. — М…много чего. Я, правда, не с самого начала видела, уже когда лестницу выдвинули. М…можно сказать, к шапочному разбору поспела. Зрителей было больше, чем в театре. Лучше Филиппа расспроси, он раньше подъехал. По крайней мере, когда я пришла, он уже был…
— А что она говорила? Ну… она как-нибудь объясняла, почему на крышу полезла?
— Лично я ничего не слышала, ничего, — отрезала Машка. — Потом ей быстро укол сделали, и она успокоилась.
— Да уж, успокоилась… — многозначительно произнесла Вика, выдержала паузу и добавила: — А ты не находишь, что она уже давно была какая-то странная?
Рука с тряпкой на мгновение замерла. Машка прекрасно понимала, куда клонит Вика, но облегчать ей задачу не собиралась:
— Ой, а я почем знаю… Я в таких тонкостях не разбираюсь… За… за хозяевами следить. Да оно мне на что, голову всяким-разным забивать… Мое дело — тряпка да веник, а уж вы сами тут…
— Ну да, разумеется, твоя хата с краю, — с презрением выдавила из себя Вика.
— Вот именно, — с готовностью подхватила Машка, довольная тем, как ловко она отшила въедливую соплячку.
Она сказала: «И это все?», выскользнула из-под простыни и буквально впрыгнула в черные трикотажные брючки. Баев понял, что он влип по самые уши. С этой маленькой дрянью он еще намучается. Из молодых, да ранних штучка.
— Пос-слушай… м-м-м, Вика, — предпринял он попытку как-то объясниться. — Ты уже большая, разумная девушка и, конечно же, понимаешь…
— He-а, я не понимаю, — капризно вытянула она губки трубочкой. — Как я могу понять, я же несовершеннолетняя!
Это было еще при жизни Андриевского, и Баев тогда каждую ночь просыпался в холодном поту: вдруг она все выложит отцу? Стал позорно избегать Андриевского, как будто это что-то могло изменить, а на звонки секретарша заученно отвечала:
— Анатолий Петрович только что вышел, когда будет, не сказал…
Или:
— Анатолий Петрович на обходе, перезвоните попозже…
Иногда, впрочем, он выходил-таки из подполья, понимая, что подобная хроническая занятость кого угодно заставит задуматься, и, превозмогая страх, звонил сам. Спрашивал, как дела, как самочувствие. Андриевский отвечал, что все нормально, конкретных жалоб у него не было. Тогда Баев дежурно напоминал ему, мол, хорошо бы сделать кардиограмму и вообще мало-мальски обследоваться.
— Выберусь как-нибудь, — обещал Андриевский и переключался на работу. Рассказывал, что на носу выставка, что дел невпроворот, а Баев интересовался житьем-бытьем Юлии, а заодно и Вики, о которой он знал много больше, чем Андриевский, хотя предпочел бы не знать ничего. Потом они обменивались взаимными пожеланиями о скорейшей встрече и прощались. Баев клал трубку с тяжелым вздохом и замирал, уткнувшись лицом в ладони. «Сколько это может продолжаться, — думал он, — и чем кончится?»
Кончилось тем, что умер Андриевский, от сердечного приступа, прямо за рулем, и его машина, уже неуправляемая, долго катилась по проспекту, преследуемая милицией, пока не уткнулась капотом в мачту освещения. Так что гнева Андриевского Баев мог теперь не опасаться, но сама проблема этим обстоятельством не разрешилась. Вика-то существовала, с ней ничего не случилось, и она по-прежнему являлась к нему когда вздумается. Порочная девчонка, ну что из такой получится? Впрочем, сие не его забота и, кажется, уже ничья. Юлия, добрейшая незлобивая Юлия, еще пыталась привести падчерицу к какому-то знаменателю, но ей и раньше это не удавалось, что уж говорить о нынешних раскладах?
Сегодня у Баева было особенно скверное настроение, потому что до него дошла гнусная сплетня о Юлии. Да, гнусная сплетня, по-другому он и думать не хотел. Не могло с ней такого случиться, просто не могло. Он сразу позвонил к ним на Кутузовский. Трубку взяла эта безобразная гарпия Машка — редкий случай, когда внутреннее содержание полностью соответствует форме, — притворилась, что не узнала его по голосу, а на просьбу позвать к телефону Юлию стала нести какую-то околесицу. С большим трудом он от нее добился, что Юлия заболела и уже два дня как в больнице, а в какой — она не в курсе. Кроме Машки, дома никого не оказалось, если, конечно, она не соврала, что, по мнению Баева, было вполне в ее репертуаре. Тогда он попросил, чтобы кто-нибудь из домашних с ним связался, и оборвал разговор, даже не попрощавшись, а потом с хрустом сломал карандаш, который сжимал в руках, пока выпытывал у Машки, что же случилось.
