— Ну что, что вы на меня смотрите? — Теперь она одарила его ангельской улыбкой. — По-моему, все так и было, разве нет?
Баев, совершенно обессилевший, рухнул на стул. По существу, ему нечего было сказать.
Вика же «поспешила ему на помощь» в свойственной ей инквизиторской манере:
— Да что вы волнуетесь? Ну перепутали вы таблетки, и что с того? Лично я не собираюсь поднимать по этому поводу шума. Так что живите себе спокойно, принимайте пациентов и не беспокойтесь. Вы уважаемый врач, руководите известной частной клиникой, и ваше будущее полно светлых перспектив. Лучше придите домой, примите ванну… Да, советую выпить что-нибудь успокаивающее, а то вон как у вас руки дрожат, бог знает что можно подумать…
У, ведьма, она заметила, что его колотит, хоть он и прятал руки в карманах халата. Да, такая далеко пойдет, даже очень далеко. Не девчонка, а дорожный каток.
Собственно, он так и сказал:
— Ты далеко пойдешь.
Она усмехнулась, и взгляд ее на одно короткое мгновение стал понимающе-холодным:
— Да я и не против. Сами знаете, какая нынче жизнь, — работы локтям хватает.
А потом встала с кушетки, непринужденно и сладко потянулась и повесила на плечо свой рюкзачок:
— Ну, раз уж мы все обсудили, я, пожалуй, пойду. Желаю успехов. И… самое главное, думаю, увидимся мы не скоро, так что не скучайте.
Он и глазом не успел моргнуть, а она уже выскользнула из кабинета, оставив его сидеть с открытым ртом. Что она там сказала: отправляйся домой и прими ванну? Только и осталось. Эта маленькая подленькая дрянь может над ним издеваться с полным на то правом. Дал он таблетки? Дал. На что рассчитывал, спрашивается? Ведь ясно же было, что не для благих целей они ей понадобились. Правда, он думал, что она наркоманка или приятели у нее наркоманы, а они этот препарат используют, чтобы легче выйти из ломки.
Ах, сколько теперь ни ищи себе оправданий, уже ничего не изменишь, только головная боль усиливается, видимо, спазм. Баев поднялся из-за стола и шаткой походкой направился к двери, чтобы позвать медсестру. Пусть укол ему сделает, что ли…
Пехоту похоронили, прямо как партийного бонзу в былые времена, достойно, без суеты, в хорошем гробу. Разве что не у Кремлевской стены, а в подмосковной деревеньке, на родине. Зато в ограде церкви, про которую на табличке, прикрепленной к каменной кладке стены, сообщалось, что она (церковь) является памятником архитектуры XVIII века и охраняется государством. Буханец, он же Буханка, внимательно изучил эту табличку, когда гроб с мертвым Пехотой выносили после отпевания.
Кстати, сам Пехота в гробу выглядел лучше, чем живой, так его санитары в морге подкрасили-подмазали, расстарались за хороший гонорар, мерзавцы, а ведь это было непросто, учитывая то обстоятельство, что Пехота схлопотал две пули и обе в голову. Когда, расплачиваясь, Буханка сделал скромным труженикам морга комплимент за хорошую работу, те, рассовывая деньги по карманам грязных халатов, довольно хмыкнули:
— А че, мы завсегда с нашим большим удовольствием. Так что, в случае чего, милости просим, обслужим по высшей категории.
Шутники, мать их!
Пехоту опустили в могилу, все столпились у ее краев, поочередно набирая в пригоршни комья мокрого глинозема и роняя их на крышку гроба. Мать Пехоты запричитала, но негромко, скорее для порядка, наверное, уже успела его оплакать еще до смерти. Как-никак профессия у сына была опасная — браток. Сестрица его младшая, красивая девка в черном платье до пят, стояла молча, придерживая мать за локоть. Деревенские собрались практически поголовно, благостные, с торжественно-умильными физиономиями. Видно, хорошо организованные похороны рассматривались ими как своеобразное шоу, которое еще долго можно будет вспоминать скучными зимними вечерами. Еще бы, одних только венков десяток, не меньше, и половина из живых цветов, а когда хоронили местного следователя, который по пьянке выскочил на своем «жигуленке» на закрытый железнодорожный переезд и попал под электровоз, поменьше было.
За Буханкиной спиной зашмыгал гайморитным носом Борюсик:
— Все, привалили. Будет теперь Пехота памятник архитектуры охранять, заняться-то все равно нечем. Ску-ука!
Смотри ты, какой оригинал, на кладбище ему, оказывается, скучно. Может, дискотеку для покойников организовать?
Скворец тоже не удержался, сказал мало, зато по существу:
— Все там будем…
И добавил:
— Вмазать охота.
— Вмажешь еще, успеешь, — пообещал ему Буханка.
Двадцатитрехлетнего Пехоту, прозванного так за привычку к месту и не к месту вставлять «Вперед, пехота!», прикончили во время разборки на автомобильном рынке, который все никак не удавалось поделить, уж больно много на него желающих было. Началось же все с обычной стрелки, потолковали, стали расходиться, и вдруг загремели выстрелы. Пехота рухнул лицом прямо в масляную лужу, натекшую из-под чьей-то тачки, а когда его подняли, то увидели, что одну пулю ему влепили прямо в глаз, а другую — в висок.
Поминки прошли не хуже похорон. Буханка с приятелями захватили с собой три ящика водки, закуску, все как водится. Выставили это дело родне, так что им и тратиться особенно не пришлось, как говорится, фирма взяла все расходы по организации мероприятия на себя. И за столом — а для траурного застолья сняли зал в местном кафе — Буханку с приятелями посадили на лучшие места. Деревенские молча работали челюстями, а Буханка, Борюсик и Скворец особенно не наваливались, неторопливо выпивали и закусывали, чай не голодные. Борюсик все пялился на младшую сестрицу новопреставленного, того и гляди слюна по подбородку побежит. Оно и понятно, девка аппетитная, ничего не скажешь. Не тощая и не толстая, а как раз то, что надо, пучеглазенькая, только как будто немного сонная. Может, успокоительных каких наглоталась?
Скворец уже минут пять гонял по тарелке скользкий маринованный шампиньон, все никак не мог его подцепить, и уже начал тихо материться.
— Ну ты, я смотрю, не снайпер, — хмыкнул Буханка, наблюдая за его маневрами.
— Ага, из «калаша» ты бы его быстрей уложил, — подключился к обсуждению Борюсик, не переставая при этом бросать хищные взгляды в сторону Пехотиной сеструхи.
Скворец, никак не отреагировав на эти замечания, уныло продолжил охоту на шампиньон.
Бодрящийся деревенский дедок с профессиональным малиновым румянцем на впалых щечках поднес к лиловым губам рюмку: «Ну, чтобы ему там, Витальке, не жестко лежать было», и осушил родимую залпом. Это свое пожелание Пехоте он повторил уже раз шесть, не меньше, неизменно вспоминая при этом одну и ту же историю:
— Он, Виталька, такой шустрый пацан был. Как-то залез ко мне в сад, целую пазуху яблок набил и сигак через забор. А я его уже за двором догнал и нажигал крапивой. А он отбежал на угол и кулаком мне грозит: я тебе, мол, зубы пересчитаю. Главное, че лез, не пойму, у самого ж дома яблок полно…
Буханка посмотрел на дедка с презрением. Чем-то он ему напомнил собственного дядьку, еще того жлоба, обчистившего их с матерью, когда Буханка еще под стол пешком ходил. Тоже был живчик и весельчак и словечки всякие простонародные в употреблении имел, а родную сестру с малолетним племянником выставил за порог и бровью не повел. Мать еще пыталась судиться за наследство, да ничего не отсудила, потому что быстро померла от нефрита, Буханку же отправили в детдом, а этот гад, ну, дядька, за год все пропил и подох под чужим забором.
Прочая публика, широко представленная на поминках, тоже не вызывала у Буханки особенных симпатий, типичные халявщики, ишь рожи какие. И на Пехоту им, конечно, наплевать, и жалости к нему никакой. Когда он живой-то был, они от него шарахались как от прокаженного и перешептывались по углам, а теперь пьют дармовую водку за упокой его души, в существование которой, поди, и не верят. А-а-а, хрен с ними и с Пехотой тоже хрен, сам виноват, все время лез на рожон, хотел быть самым крутым. Может, в нем Чечня говорила — вроде его контузило в первую кампанию, куда Пехоту законопатили салагой-срочником, — а может, он такой дурной с рождения. В такой пьяной деревне небось одни дураки и рождаются.
— Ну че, мужики, по коням? — осведомился Буханка, покосившись на Скворца с Борюсиком.
— Хорошо бы, — одобрил Скворец, заскучавший не меньше Буханки, и они поднялись из-за стола.
— Уже уходите? — встрепенулась мамаша Пехоты.
— Пора нам, мать, — вздохнул Буханка.
— Ну пора так пора, — отозвалась она, и ее блеклые глаза наполнились дежурной влагой. — Приходите еще как-нибудь…
— Не бойся, мать, мы тебя не забудем. Если какие проблемы, обращайся, — заверил ее Буханка. — А мы этого… козла, который Пехоту застрелил, из-под земли достанем.
Борюсик облизал губы и бросил прощальный взгляд в тот угол, где сидела Пехотина сеструха. А потом они вышли из кафе, уселись в джип и поехали в Москву. Дорогой они уже не вспоминали усопшего, только Борюсик отпустил смачный и весьма недвусмысленный комплимент его аппетитной сестрице. Остальные загоготали.
