— Ну, как наше самочувствие? — бодрым баритоном осведомился незнакомец. — И сам же за меня ответил: — Вижу, что получше, намного получше.
Я хотела спросить, кто он такой, но из горла против моей воли вырвалось плаксивое:
— Только не запирайте… Только не запирайте меня в шкаф!..
При этом мой собственный голос показался мне каким-то чужим, низким и скрипучим. Может, из-за странной сухости во рту?
— Ну конечно, мы не будем вас запирать в шкафу, — оптимистично заверил меня незнакомец. — Зачем нам запирать вас в шкаф, если вы будете хорошо себя вести?
— Я буду хорошо себя вести, только не сажайте меня в шкаф! — пообещала я и, чтобы он, не дай бог, не передумал, хотела схватить его за руки, но, оказалось, это невозможно. Мои собственные руки, лежащие под одеялом, мне не подчинялись.
— Ну-ну, не переживайте, — перехватил мой растерянный взгляд незнакомец. — Мы вас связали, но это временно.
— Связали? Почему?
— Потому что у вас был приступ, и вы могли навредить самой себе, — ответствовал неизвестный в белом халате. — Понятно?
— Понятно, — кивнула я, хотя на самом деле ничего не понимала. Зато во мне откуда-то взялось неоспоримое знание, что ему нужно верить, просто верить всему, что бы он ни сказал.
— Вот и прекрасно, — обрадовался незнакомец, — значит, дело пойдет на лад. Да, кстати, я, кажется, не представился. Меня зовут Леонид Борисович, и я ваш лечащий врач. Понятно?
— Понятно, — снова безропотно согласилась я.
И тут снова откуда-то взялась эта странная баюкающая песнь:
— А-а-а… А-а-а…
— Кто это? — шепотом спросила я Леонида Борисовича.
— А это ваша соседка, — без промедления пояснил он, — Тамара. Вы с ней подружитесь, она тихая и покладистая.
— Да, мы подружимся, — повторила я, — потом подружимся, а пока я посплю, можно? Страшно хочется спать…
— Конечно, конечно, — разрешил добрый Леонид Борисович, обещавший не запирать меня в шкаф с тараканами. — Вам нужно спать, чтобы восстановить силы.
— Ага, — буркнула я и вернула собственную голову в первоначальное положение. Булыжники, которыми она была набита, с грохотом перекатились вместе с ней.
Последними словами, что я с трудом расслышала сквозь этот грохот, были:
— Ниночка, больше не колите ее, в этом нет необходимости. Пока обойдемся микстурами, а там посмотрим.
* * *
— Ну что, очухалась?
На этот раз у меня в ногах сидела женщина. Халат у нее был не белый, а темно-синий, с голубым воротничком и такими же отворотами на рукавах.
— А вы кто? — Голова у меня больше не болела, но сухость во рту не исчезла.
— Я Тамара.
— А… Тамара… — вспомнила я. — Моя соседка…
«Надо бы ее как следует рассмотреть, раз она моя соседка», — подумала я и попыталась сосредоточить взгляд на ее лице. Признаться, последнее далось мне с трудом. То есть я прекрасно видела ее глаза, рот, нос, волосы, но цельный портрет из этого необходимого и достаточного набора почему-то не получился. В конце концов я заключила, что лицо у нее слишком широкое, на чем и успокоилась.
А она еще немного посидела на моей постели, сильно качая ногой, закинутой на другую, потом вытянула шею, явно к чему-то прислушиваясь, и, неожиданно приблизив ко мне свое широкое лицо, отрывисто бросила:
— Не пей таблетки…
— Почему? — спросила я, но она уже упорхнула. Растянутые пружины моей кровати немедленно на это отреагировали — я закачалась, как дохлая муха в паутине.
А в комнату вошла высокая худая женщина в белом — новое действующее лицо в моей жизни, если вести отсчет от… В самом деле, от чего же мне вести отсчет?
Женщина была очень хмурая и неприветливая, она даже не поздоровалась. Остановилась у кровати моей соседки Тамары и молча протянула ей какой-то пузырек. Та, также молча, что-то вытряхнула из этого пузырька на ладонь, а потом сунула в рот. Хмурая женщина в белом еще немного постояла возле нее, а затем повернулась ко мне.
Мне она тоже подала пузырек, кажется, другой. Я инстинктивно протянула руку, осознав наконец, что меня, как и обещал добрый доктор, распеленали. На дне пузырька лежала большая желтая таблетка, похожая на витамины. Я замешкалась, хмурая женщина нетерпеливо приказала: «Глотай», и это было первое слово, которое я от нее услышала.
Я торопливо подчинилась, но проглотить таблетку, не запивая, было непросто. А она все стояла рядом и не отходила, словно ей доставляло удовольствие наблюдать, как я давлюсь. Потом она ушла, и, едва за ней захлопнулась дверь, на моей кровати вновь очутилась Тамара.
— Зачем ты пила таблетку, я же тебе сказала — не пей! — обиженно попеняла мне она. — А моя — вот! — Она достала таблетку из кармана, продемонстрировала ее мне и пояснила: — Я ее прячу во рту, а когда она уходит, выплевываю и… вот сюда. — Она подбежала к раковине в углу, бросила в нее таблетку и смыла струей воды из крана.
— А почему их нельзя пить? — спросила я наконец, когда она снова вернулась на мою кровать.
— Потому что они их на нас испытывают! — решительно заявила Тамара.
— Как? — не поверила я.
— Очень просто, — зловеще усмехнулась Тамара, — про подопытных кроликов слышала? Вот мы у них вместо этих кроликов. Поэтому нужно таблетки выплевывать, уколы — ладно, от них не отвертеться.
— Но ведь это же больница? — обвела я взглядом комнату, невольно задержавшись на стенном шкафу.
— Ага, дурдом, — беззаботно отозвалась Тамара и добавила, зыркнув на дверь: — Ничего, я отсюда скоро сбегу. Я не хочу быть подопытным кроликом.
Дурдом, дурдом… Конечно, я знала, что это такое — психиатрическая больница. Добрый доктор сказал, что у меня был приступ…
— А… А давно ты здесь?
— Два месяца, — после минутной паузы ответила Тамара, — два месяца и четыре дня. Столько же моему сыну.
— Сыну?
Тамара наклонилась надо мной:
— У меня отняли сына, а чтобы я не возмущалась, меня засунули в дурдом… А тебя они за что законопатили?
— Законопатили… — повторила я и задумалась, силясь вспомнить, что же со мной произошло. Ах да, у меня был приступ, но что было ему причиной? Шкаф? — Меня хотели закрыть в шкафу… Меня много раз там запирали… Там… Там ужасно…
— В шкафу? — сочувственно пробормотала Тамара. — И что только не делают, чтобы навредить человеку!
— А здесь… Доктор сказал, что меня не будут закрывать в шкаф.
— А здесь в шкаф и не закрывают, — хмыкнула Тамара, — только в изолятор. И начинают колоть, колоть…
* * *
Я быстро освоилась в больнице, просто удивительно быстро. Тамара зудела и зудела, была всем недовольна, а я воспринимала происходящее как должное. К вечеру я уже знала распорядок, что можно, что нельзя, когда приносят лекарства и кто сменяет хмурую медсестру. Ее сменяет веселая, общительная Ниночка с голубыми глазами и замечательно-уютными ямочками на щеках. Она-то и повела меня к доктору, по длинному-длинному, сумрачному и гулкому коридору, в котором было много дверей.
— Ну вот, Леонид Борисович, я вам ее привела, — объявила Ниночка, открывая дальнюю дверь, как бы в тупичке, и уже ко мне: — Ну же, не стесняйтесь.
А я и не стеснялась, потому что сразу узнала доброго доктора, приходившего ко мне, когда я была еще в полусне. Я его, конечно, тогда не запомнила как следует, и у меня от него осталось только общее ощущение, вроде карандашного наброска. Теперь я могла его рассмотреть. Лет сорока, с приятным лицом, в котором угадывалось нечто неуловимо восточное, с карими, чуть навыкате глазами и небольшими лобными залысинами.
— Пожалуйста, присаживайтесь, — он показал мне на кушетку у стены. Сам он сидел за массивным канцелярским столом.
Я села и посмотрела в окно. Оно было зарешечено, так же, как и в нашей с Тамарой комнате. Нет, не комнате, палате.
Леонид Борисович придвинул к себе какие-то бумаги, развернул их, какое-то время рассматривал, а потом убрал в сторону.
— Будем знакомиться ближе. Я Леонид Борисович, ваш лечащий врач…
Я не удержалась и перебила его:
— А я помню, вы уже приходили.
— Вот и отлично, — он крутил в крупных руках карандаш, — значит, вы про меня уже все знаете. А я про вас — тоже. Вы — Юлия Станиславовна Андриевская.
Это имя отозвалось во мне каким-то невнятным эхом. Не то чтобы оно показалось мне совсем чужим, нет, не так, просто я могла бы принять и другое. Мне было без разницы.
— А что со мной случилось? — не удержалась я от вопроса. — Вы сказали, что у меня был приступ…
Леонид Борисович одарил меня долгим задумчивым взглядом:
— Об этом мы поговорим как-нибудь попозже, пока рано.
Этот ответ меня озадачил, но я почему-то не решилась спорить, поинтересовалась другим:
— По-вашему, то, что со мной… Это очень серьезно?
