Ознакомительная версия.
– «Поющие в терновнике», – прочитал Юрай. – Модный роман…
– Листай…
Юрай перелистнул. В книжке лежала поздравительная открытка из Москвы с обратным адресом.
– Это подруга-детдомовка, – пояснил Михайло. – К ней Иванова и ездила.
– Здорово, – обрадовался Юрай. – Вот это здорово! Адрес и фамилия. Шакурова Майя. Ты молоток, круглоголовый! Давай вторую.
– Смотри. – Михайло протянул книгу.
– «Всегда в форме», – прочитал Юрай. На титуле размашисто написано: «Ирме! Соответствуй. Олдос».
– Кто такая Ирма? Кто такой Олдос? У хахаля имя было? Или?
– Было, – твердо ответил Михайло. – Было. Его звали Лодя.
– Лодя? Это как?
– Я знал одного Лодю. Еще в детском саду. Он был Володя.
– Володя – не Олдос, – вздохнул Юрай. – Эта книжка бесполезная. Она вообще краденая. У Ирмы. Ты знаешь какую-нибудь Ирму?
– Они, должно быть, прибалты, – ответил Михайло. – А книжку Иванова у них притырила. Я узнавал. Она там отдыхала.
– Чего бы я хотел, – сказал Юрай, – так это увидеть Лодину фотку.
– Не увидишь. Но есть описание: в бороде, с веслом и рыбиной с полчеловека. Иванова рядом. Рыбине чешет брюхо.
– Откуда такие подробности?
– От Зины Карповны. Она говорила, что Лодя этот очень представительный, а у Ивановой, мол, раздетой, никакого вида. Рыба выглядела лучше. На ней, мол, мяса больше.
– Лодя-Олдос, – сказал Юрай. – Вполне, если переделать на русский манер.
И тут вдруг его как стукнуло. Он ведь только вчера видел высокого и бородатого мужика с веслом. У которого повышенный порог слуха. Карел. Почти то же, что прибалт. Он смотрел ему, Юраю, вслед, а рядом мельтешила Алена. Рыбы, правда, не было. Но без нее он – не человек, сказала Алена. Олдос? Лодя?
– Есть мысли? – спросил Михайло.
– Есть одна. Или я совсем идиот.
Михайло оставил Юраю открытку.
– У нас это дело не проходит. Так что владей.
Бросить обматывать штакетник и мчаться в Горловск Юрай не мог. Тетка и мама стояли на веранде и подозрительно смотрели, пока шел разговор с Михайлой.
– Что это за человек? – спросила мама.
– Милиционер, – ответила за Юрая тетка. – Что у тебя может быть с ним общего?
– В душе я тоже милиционер, – засмеялся Юрай.
– Иногда ты очень неостроумен, – заметила мама. – Завтра мы едем домой.
– Завтра так завтра, – согласился Юрай. Он ведь все равно еще не знает вопросов, какие задаст карелу. «Олдос, – скажет он ему. – Где фотографии?»
Почему-то стало неудобно перед Аленой. Хотя почему, собственно? Если разобраться – стала бы она целоваться с чужим парнем в первом же вагонном переходе, если бы у Лоди-Олдоса-карела не было за душой чего-то, что искренняя баба Алена на дух не принимала бы? От хороших разве целуются с другими? Но там ведь еще семеро по лавкам… Им-то за что?
К вечеру же родилась дурная идея. Самому пошариться у Маши Ивановой в комнате. Полы уже вымыты, а Зины Карповны нет. Есть вредный мужик и собака. Надо было провентилировать идею.
* * *
Юрай медленно обходил забор, обтянутый колючкой. Штакетник в этом дворе был прилажен аккуратненько и часто, колючка сидела на остриях строго и не прерывалась нигде. Собака была на цепи. И цепь длинной не казалась. Юрай вошел в узкий проулочек, в который, видимо, въезжала ассенизационная машина.
«Самоочевидно, Ватсон, – думал Юрай, – тут вам и колея, тут и приближение запаха». Возле уборной штакетник был сломан. Это особенно бросалось в глаза по сравнению с аккуратностью предыдущего забора. С другой же стороны дыра была сделана в таком месте, что сразу ее обнаружить никак нельзя. Впритык к уборной и за кусточками. Хозяину, чтоб найти пролом, надо было бы совершить внешний обход или зачем-то полезть за уборную. Слом был свежий, доски изнутри чистые и даже еще пахли деревом. Были примяты трава и кустарник, а одна ветка зацеплена за гвоздь и неестественно вытянута не в свою сторону. Сразу представилось, как он – некто – прикрепляет первую попавшуюся ветку, чтобы скрыть ею поруху. Юрай отцепил ветку от гвоздя, и она радостно хлестнулась вбок и затрепыхалась освобожденными листьями. Тявкнула собака, но тявкнула так, на всякий случай. Из разлома хорошо виднелись крылечко и дверь покойной жилички. Было ясно, что разговоры о воротах с хозяйкой, мол, закрой-открой, в сущности, смысла не имели. К Ивановой можно было прийти тайно, собачка бы даже не заметила.
Этим ходом и решил воспользоваться Юрай.
Вечером он постучал в ворота хозяину, тот угрюмо подошел, но засовом не клацнул.
– Чего тебе?
– Я завтра уезжаю, – вежливо сказал Юрай, – пришел попрощаться.
– Ну и прощайся, – сказал хозяин. – Ты мне не гость.
– На несчастье встретились, – продолжал Юрай. – Кто же знал? Она мне в поезде говорит, заезжайте, заезжайте. У меня хозяева очень хорошие люди, как свои.
– Чего это она разговорилась? – спросил хозяин. – Вроде не такая…
– В поезде, знаете как? С чужим легче найдешь язык. Про парня мне своего говорила. Имя у него не наше… Ол… Ол…
– Катись, – угрюмо буркнул хозяин. – Меня это не касается.
– Олдос, – как бы вспомнил Юрай.
– Ну, ты даешь! Такого и имени нет. Хотя, если даже есть… Тебе-то что? Или мне?
– Да я так, – сказал Юрай. – Мне ее жалко… По-человечески. Хорошенькая ведь с виду. Как мисс Менд. Помните старое кино?
Хозяин тупо смотрел на Юрая. Видимо, долго смотрел, потому что вдруг увидел Юрай, что в глазах его не тупость вовсе, – а тоска, а может, и не тоска – живое горе? И трепыхается оно, трепыхается, как рыбка на песке, в сухой и мутной роговице глаза. Одним словом, глаз-взгляд тупой, а внутри горе.
Юрай повернулся и ушел. Потому что никакой он не милиционер, чтоб быть там выше или ниже личных эмоций, ему стало жалко мужика – и он ушел.
* * *
Юрай шел уже знакомым путем. Света в доме не было. Проходя мимо ворот, он нарочно ударил ногой по забору, собака зашлась, но тут же замолчала и к воротам не кинулась, значит, сидела на цепи. От разлома до двери было девять шагов. Еще на поминках Юрай приметил, что замок тут навесной и, как говорится, от честного человека. Юрай сковырнул его перочинным ножом в два счета. Изнутри же как раз был большой засов, более годящийся для сарая, чем для легкой фанерованной двери. Сейчас засов холодно висел по бокам двери.
С огрызком свечи Юрай сел на пол. И тут, в комнате, на полу, он понял всю абсурдность своей вылазки. Что и как он собирается искать? Через тонкую стенку он слышал звук радио. Хозяин слушал или спал под него? Но если он, Юрай, так хорошо слышит негромкое радио, значит, и его будет хорошо слышно? Как он сможет бесшумно открыть «Хельгу», наполненную посудой? Юрай с пола провел рукой по плоскому дивану, на котором и умерла Иванова. «Я полный идиот, – подумал Юрай. – Если меня тут прихватят, мне ничего не объяснить. Ничего!» Он водил рукой по дивану и чувствовал, как дрожат пальцы. Не было другой мысли, как тихо уйти. На коленях, погасив так и не понадобившуюся свечу, Юрай пополз к выходу. У ножки «Хельги» рука зацепила на полу, видимо, с мясом вырванную пуговицу. Юрай про себя рассмеялся. «Мегрэ чертов. Сейчас все знатоки МУРа кинутся считывать для меня эту пуговицу». Он вздохнул облегченно, оказавшись на крылечке, просто возликовал, увидев небо и луну, он хотел встать – не на четвереньках же брести к пролому, но тут-то его и шандарахнуло по голове. Когда Юрай пришел в себя, небо над ним было уже другим. И луна светила справа, а не слева, и медвежий ковш был не так повернут, а это значило, что либо прошло много времени, либо он совсем в другом месте. Но то, что он видел небо, уже равнялось счастью. Потому что Юрай, оказывается, продолжал думать ту же самую мысль, что, если его схватят…
Его не схватили. Просто крепко дали по голове. И куда-то перенесли. Юрай ощупал землю. Травы не было. Была глина. Песок. Рука огладила гладкую от лопаты стенку. Он был в яме, и его снова охватил ужас, что его присыпят тут навсегда. «С концами», – произнес он вслух. Но произнесенное слово – такое у него оказалось свойство – вдруг отодвинуло липкий страх и ужас, и пришла здравая мысль, что если бы его хотели прикопать, то прикопали бы уже, а не дожидались, пока луна перейдет слева направо, если считать его, Юрая, центром мироздания. В общем, он выкарабкался из ямы и даже сообразил, что яма эта не так уж далеко от дома и от того места, где его шмякнули, тоже недалеко. Короче, выволокли злоумышленника из чужого двора, дали по кумполу для острастки и кинули в яму. Живи, дурак. Живи и помни, как написано во вчерашней классике.
Дома, конечно, горел свет. Мама и тетка в беспамятстве бегали по двору, и первое, что закричала мама, увидев Юрая:
– Ты соображаешь, что уже три часа ночи?
Ну а потом они увидели голову, и так далее.
Юрай категорически запретил вызывать «Скорую» и милицию. Он стоически вытерпел дезинфекцию, промывание, он сказал им, что упал в яму, на что тетка заявила:
Ознакомительная версия.
