сняла бы. (Там, в оранжерее, на ковре оружие развешано: сабли, кинжалы, ружья старинные).
Батоно Эраст записал и это.
- Перейдем к управляющему. Что он за человек? Почему князь не ревновал жену к нему?
Я засмеялся.
- К Ивану Степановичу? Он же русский.
- А что, русский не может понравиться женщине?
- Э, - говорю, - дорогой, вы только не обижайтесь, да? Грузинский мужчина – он бывает как шашлык на остром шампуре, или как сациви – сочный, или как аджабсандал – язык обожжешь. А русский мужчина или каша, или лапша, или пельмень. Иван Степанович – пельмень. Какая грузинка на него посмотрит? Князь еще и поэтому в управляющие русского взял.
Фандорин сдвинул брови.
- А я в вашей г-гастрономии кто?
Я посмотрел на него, вспомнил подходящее русское кушанье.
- Пряник печатный. Но вас бы князь в управляющие не взял.
Тогда он брови раздвинул обратно и больше ни о чем не спрашивал.
Мы немного помолчали, послушали, как поет глухой Илико.
Но я долго молчать не умею. Потому что как это – сидеть рядом и не разговаривать?
- А зачем вы, батоно Эраст, в Синоп едете? Там же одни турки. Они скучные, даже вина не пьют.
- Тамошний губернатор – мой старинный знакомый. Во время сербской войны я попал к туркам в плен. Саид-паша тогда служил в Видине. Он был добр ко мне, отпустил на свободу. Теперь у него случилось несчастье, и он попросил о помощи. Долг благодарности не п-позволил мне отказаться.
- Тоже таинственное преступление?
- В высшей степени. Но рассказать не имею права. А теперь, господин Ладо, если вы не против, мы помолчим. Мне нужно обдумать п-план действий.
Дорога до поместья Гуриани показалась мне ужасно долгой, потому что молчать очень трудно. Но я потягивал вино, подпевал глухому Илико, и ничего, доехали.
Пошли сразу к Ивану Степановичу. Я шепнул ему, как нам повезло, что в Батуми оказался такой великий сыщик, и намекнул, что без моей логики и риторики он бы нипочем к нам в деревню не приехал.
А Фандорин управляющему строго сказал: я-де возьмусь за расследование при одном условии – чтоб все в доме меня слушались. Сейчас пусть сидят каждый в своей комнате, сказал, и чтоб оттуда ни ногой, пока не вызову.
Иван Степанович сходил на Синюю половину к молодому князю, на Розовую половину – к княгине. Те на всё согласились. Очень рады были, что, может, выйдет обойтись без полиции.
Потом батоно Эраст велел отвести его на место преступления. Я тоже пошел, только заглянул на кухню подлить вина в мой мех. Как не выпить за упокой души, даже если она была нехорошая? За нехорошую душу нужно выпить даже больше, ей всякое доброе поминание на пользу.
Когда я пришел в оранжерею, Фандорин и Иван Степанович стояли над чем-то, накрытым косматой буркой. Я догадался, что под буркой лежит покойник, и сразу за него выпил. Пусть на том свете ему будет лучше, чем на этом. А мы с вами выпьем за то, чтобы нам на этом свете тоже было неплохо, и хоть это маленький тост, но за него – до дна.
Дом у князей Гуриани такой.
Оба крыла, Синее и Розовое, в два этажа, а оранжерея между ними одноэтажная. Окна высокие, с обеих сторон. Внутри – красота. Пальмы-шмальмы, фикусы-кактусы, азалии-магнолии, желтофиоли-краснофиоли, анансы-шмананасы.
Иван Степанович говорил, что князь прочитал где-то про остров Ямайка и захотел сделать Ямайку у себя.
На стене нарисовано море, на паркете насыпан белый песок. Князь мечтал, будто он на берегу океана. Гуриани все такие – мечтатели. Вроде всё у людей есть, но папаше хотелось жить на Ямайке, сынку - в Париже, дочке - в Америке. Княгине тоже хотелось какой-то совсем другой жизни, сразу было видно. Но какой - не спросишь. С характером женщина.
Наверно, если б я родился князем и мог не заботиться о пропитании семьи, я бы тоже с утра до вечера мечтал. Но за мечты мы с вами потом выпьем. Сейчас про оранжерею дальше слушайте, не то после ничего не поймете.
По вечерам старый князь запирался в оранжерее. Курил гаванскую сигару, пил ямайский ром, слушал на граммофоне ямайскую музыку. На песке лежал, на потолок смотрел. Там звезды намалеваны, светящейся краской. Называется «фосфорическая». Иногда князь так и засыпал, налакавшись рому.
Иванэ рассказал, что утром увидел – дверь в оранжерею изнутри заперта. Заглянул снаружи в окно – ахнул.
На что Иванэ ахнул, когда заглянул в оранжерею через окно, мы с Фандориным увидели, подняв бурку.
Не приведи вам Господь такое увидеть, что мы увидели.
Луарсаб Гуриани лежал на спине с закрытыми глазами и открытым ртом. Он и при жизни был сильно некрасивый, а теперь стал совсем страшилище, я даже зажмурился.
Из груди у него торчала рукоятка очень большого кинжала – это она оттопыривала бурку.
Батоно Эраст наклонился, попробовал сдвинуть мертвеца – не получилось.
- Благодарю, Иван Степанович. Вы мне пока не понадобитесь. Даже п-помешаете. Подождите, пожалуйста, за дверью.
Управляющего уговаривать не пришлось – так и шмыгнул из оранжереи, подальше от жути. А Фандорин вынул лупу, стал осматривать тело, кинжал, пол вокруг.
- Каков однако удар! Клинок п-пригвоздил тело к паркету... Ну-с, господин Ладо, что вы про это думаете?
- Князь лежал на полу, - говорю. - Наверно убийца сшиб его с ног. Потом взял со стены кинжал. Размахнулся и проткнул беднягу Луарсаба. Преступник очень сильный человек. В доме таких нет. Это кто-то чужой.
- Вы знаете, что такое «состояние аффекта»? – спросил сыщик. - Это когда под воздействием очень сильного чувства – скажем, ярости или страха – человек совершает вещи, для которых в обычном состоянии у него, казалось бы, нет физических возможностей.
- Очень знаю, - говорю. - Один раз за мной бешеный бык погнался, на рога поднять хотел. У меня такое состояние аффекта было - я через забор в полторы сажени перескочил. Потом попробовал – даже доверху дотянуться не смог.
- А в моей практике был случай, когда хрупкая женщина, спасая своего ребенка, выкинула из окна г-громилу вдвое больше ее.
Я догадался, к чему он клонит.
- Значит что? На подозрении все?
- Пока да. Нужно
