до плеч, алый бант на шее и на голове бархатный блин, «берет» называется. Одно слово – художник. Парижанин.
- Господин Фандорин? – воскликнул Котэ в дверях. Он всегда не говорил и даже не кричал, а восклицал. - Рад, очень рад… То есть не рад, конечно, а раздавлен, совершенно раздавлен! Кель кошмар! Бедный папá! Господи, упокой его грешную душу! И сжалься надо мной, несчастным!
Вытер платком глаза. Платок большой, как пол-скатерти, и тоже алый.
- Вы ведь скульптор? – спросил батоно Эраст без «здрасьте-очень-приятно». С художниками это необязательно. Они люди невежливые и не любят, когда с ними по-вежливому. У меня есть тост про моего знакомого художника Нико из Тбилиси, очень хороший, средней длины. Потом произнесу, если захотите. Вам понравится.
- Я скульптор-импрессионист, единственный в мире, - важно отвечал Котэ. - В Париже сейчас импрессионистов пруд пруди, но все они пишут картины. А я придумал пластический импрессионизм. Пойдемте, я покажу вам, как я леплю моих ангелов и святых пуантилистскими штрихами. Никто такого не делает!
- Ангелов и с-святых? А мне г-говорили...
Фандорин покосился на меня. Я пожал плечами. Что поделать, если у этого горе-скульптора даже ангелы выходят уродами?
- Да. И это тоже новаторство. В Париже все безбожники, а я придумал новое направление – религиозный импрессионизм. Я человек глубоко верующий. В старинные времена я писал бы иконы. Право, посмотрите на моих ангелов! Я налепил их целый сонм, мечтал устроить в Париже выставку. Она произвела бы фурор! Но теперь я надолго застряну в этой дыре! Придется погрузиться в нудные хозяйственные заботы. Поместье, бухгалтерия, счета, сто тысяч юридических процедур! И это еще не самое ужасное. Ведь надо вынести уголовное разбирательство. Скандал, жадное внимание толпы, репортеры… За что мне это, за что?
На глазах у князя выступили слезы – такой чувствительный. Я смотрел, как этот парижанин трясет своими кудрями, заламывает руки, закатывает глаза, и пытался представить, что он убивает папашу.
Старый князь открывает дверь, говорит: «Здравствуй, сынок». А Котэ ему с размаху – бац кулаком в зубы! Сшиб с ног, схватил со стены кинжал Мамуки Великого, хрясь по рукоятку в грудь...
Не очень у меня получалось это представить.
Молодому князю после этого короткого разговора Фандорин тоже велел подождать, когда снова вызовут.
- Ну-с, - говорит. - Теперь осталось с к-княжной поговорить, и первичное знакомство с подозреваемыми закончено.
Очень вкусно сказал, словно собирался сесть за хорошо накрытый стол и как следует закусить.
Явилась хромая княжна. Я и от своих-то дочерей, когда им было по пятнадцать-шестнадцать лет, всегда подальше держался, такой уж это возраст, но по сравнению с Нателлой Гуриани они у меня были лебедушки.
Эта не то что ее мамаша – сразу на мертвое тело уставилась.
- Ой, а это там папá валяется? Можно я пойду посмотрю?
- Не сейчас, - остановил ее Фандорин. - Мне нужно задать вам несколько вопросов. Надеюсь, они вас не слишком разволнуют…
Девчонка его перебила.
- Я тоже хочу вас спросить. Вы по свету много ездили?
- Изрядно.
- А в Северо-Американских Штатах бывали?
- Бывал.
Я обрадовался, хотел спросить, как там мой брат Лука, но с Нателлой Гуриани и слова не вставишь.
- И в Чикаго бывали? – затараторила она. - И в Нью-Йорке?
- Да. А с-собственно почему вас...
- А небоскребы видели? Пулитцер-билдинг видели?
- Его т-трудно не увидеть. Двадцать два этажа.
Она вздохнула, мечтательно.
- Я уеду в Америку и тоже построю себе небоскреб. Буду жить на самом верху и смотреть, как внизу ползают люди-букашки. А подниматься буду на лифте! Ненавижу лестницы! Сколько стоит построить небоскреб?
- Я читал, что Пулитцер-билдинг обошелся в два миллиона долларов, - ответил батоно Эраст, внимательно глядя на бойкую барышню. - В рублях это…
- Я знаю. Я выписываю «Биржевые ведомости». Ну, столько денег мне, конечно, после папаши не достанется, но я буду играть на бирже и жутко разбогатею. Я прочитала, как спекулировать на акциях. Я буду первая женщина-брокер!
Тут я не выдержал.
- Девочка, говорю, у тебя отец богу душу отдал - вон лежит. Как можно над покойником про деньги! Это эрти. Наследство твое станет приданым, и распоряжаться им будет твой муж. Это ори. Если ты выйдешь замуж. И это сами.
Она повернулась ко мне, зубы оскалила – маленькие и острые, как у хорька.
- Эту чушь вам мамá рассказала? Она в подобных делах ничего не смыслит. Такое было при царе Горохе. А сейчас в двадцать один год – совершеннолетие. Извольте отдать всё, что мне положено. Правда, еще долго ждать, пять с половиной лет. Ненавижу ждать! Зато, раз папашу укокошил кто-то из них двоих – или мамочка, или братец – мне достанется не треть, а половина. Согласно законам российской империи, мужеубийцы и отцеубийцы лишаются права наследства «в пользу остальных поименованных в завещании лиц», а это я!
Батоно Эраст вздохнул.
- …Что ж, мадемуазель, благодарю. Возвращайтесь к себе. Скоро я вас снова вызову.
Понял всё про Нателлу Гуриани, а и что тут было не понять? Если бы у меня была такая дочка, я бы с утра до вечера пил не вино, а чачу - как запойные пьяницы, которым страшно быть трезвыми.
Княжна оттопырила юбку, присела.
- А тре бьенто, мсье.
(Не знаю, что это значит).
Подхромала к покойнику, опять присела. Это «книксен» называется, я вспомнил.
- Адьё, папá.
И поковыляла себе, маленькое чудовище.
- Батоно Эраст, - говорю, - вы же ее ни о чем не спросили!
- Она и так сообщила всё, что нужно.
- Про что? Про небоскребы и про биржу?
- Про то, что ее нельзя исключать из числа п-подозреваемых. Переходный возраст – это омут, в котором черти водятся.
- Мне ли это не знать? – говорю. - У меня две дочери выросли. В пятнадцать-шестнадцать лет всех вокруг ненавидели. А потом начали во всех подряд влюбляться… Не знаю, что хуже. Но по сравнению с княжной Гуриани мои девочки были две белые овечки.
- Подведем предварительные итоги, - сказал Фандорин. - Самый очевидный фигурант – главный б-благополучатель Константин Гуриани. Насильственная смерть отца, во-первых, делает его владельцем состояния, а во-вторых, лишает мачеху ее доли. К тому
