уже говорил, не терпелось купить соседний участок. Кажется, у него были какие-то садово-парковые планы. А может, просто стремление к захвату новых территорий. Меня все время занимал вопрос, собирается ли он когда-нибудь остановиться, и если собирается — то когда? Ведь должен же быть какой-то предел у этой экспансии! Впрочем, все это неважно и не имеет прямого отношения к делу. А предел, кстати, обнаружился раньше, чем можно было предположить…
Проблема, как я уже говорил, состояла в том, что соседская дача с начала лета стояла пустая. Больше того: несмотря на жару, там никого не было до самой середины июня. После десятого отец стал подумывать о том, чтобы разыскать хозяев в городе. Но утром 14-го дача подала, наконец, признаки жизни: у калитки остановилась «газель», и какие-то люди, невидные нам из окна, начали разгружать и перетаскивать вещи. Часа в четыре, после того как суета окончательно улеглась, отец предложил мне сыграть лазутчика — зайти к соседям и сказать, что родители ждут их завтра к обеду, а заодно выяснить, все ли семейство приехало, на месте ли хозяин с хозяйкою и какие у кого планы. Отец всегда предпочитал вести переговоры с прекрасной половиной.
Не могу сказать, что мне нравилось быть у него на посылках, но я исходил из того, что худой мир лучше доброй ссоры, и по возможности соблюдал нейтралитет. Короче говоря, я пошел. Официально, через калитку. Чтобы подойти к двери, ведущей на веранду, нужно было обогнуть дом. Огромные, почти до полу, окна были распахнуты, и в одном из них я увидел странную сцену, тотчас же полностью приковавшую мое внимание. Высокий, широкоплечий человек, лет тридцати, с военной выправкой, старательно двигал с места на место тяжелую мебель. Странным было, разумеется, не это, а выражение его лица. Создавалось впечатление, что ему абсолютно безразлично, куда и что двигать. Он смотрел не туда, куда перемещал очередной шкаф, а совсем в другую сторону. Оставалось только удивляться, как это он до сих пор ничего не порушил. Я переместился чуть дальше вдоль окна и понял, куда он смотрит. В нескольких шагах от него стояла девушка и, не говоря ни слова, указывала пальцем на тот или иной предмет, а потом тыкала тем же пальцем в пространство, указывая направление перемещения. Ну вот как это объяснить? Уже в одном этом жесте было что-то такое, что заставило меня остановиться, разинув рот.
В конце концов она меня заметила и удивленно подняла брови. Темно-шоколадные глаза уставились прямо на меня. Я вздрогнул — и опомнился. Мне не оставалось ничего другого, как войти в дверь и представиться официально. Так состоялось наше с Ольгой знакомство.
Теперь, по законам жанра, следует описать ее внешность. А это для меня как раз большая трудность. Во-первых, я вообще не умею описывать внешность. А во-вторых — и в-главных — Ольгин образ в моем сознании двоится, расслаивается, распадается на две части — до и после. Ольга «до» — беззаботная, кокетливая, бесконечно уверенная в себе… Хозяйка «салона», повелевающая рабами мужского пола — и все в таком духе… Ольга «после» — маленькая заплутавшая девочка, заплаканная, перепуганная, жаждущая помощи и совета. Мадам Рекамье в одночасье превратилась в Красную Шапочку. Вторая Ольга заслонила в моем сознании первую, и сквозь эту, вторую, я уже не мог понять, что сводило меня с ума в первой. Морок, не иначе… В свое оправдание могу сказать, что тот же морок одолел людей постарше и поопытнее меня.
У нее были густые волосы, очень светлые, какие-то золотисто-белые, не знаю, как иначе сказать — короткая, всегда немного растрепанная стрижка — и совершенно неожиданные при таких волосах темно-коричневые, «шоколадные» глаза. Этот контраст сразу привлекал внимание, хотелось спросить: «Как же так?» — и рассмотреть ее повнимательнее. Что еще? Еще, наверное, рот — большой, красивый и яркий… И вот, между прочим, какой странный эффект: она казалась мне высокой, а потом выяснилось, что она на полголовы ниже меня.
Не знаю, что еще сказать… Я даже не знаю, красота ли это, но зато я совершенно уверен, что ни один из нас, застрявших на той дачке, как мухи на липучке, этим вопросом не задавался. Ольга хотела и умела быть королевой. Что-то такое было дано ей от бога, и она это «что-то» нещадно эксплуатировала. Между прочим, по части вкуса там были большие проколы, это я каким-то краем сознания понимал и тогда и, кстати, думаю, не я один, но ей все охотно прощалось. Куда как охотно! Это я теперь так рассуждаю — аналитично, спокойно, а тогда был совсем как чокнутый. Между прочим, хотя это не имеет прямого отношения к делу, у меня в это время был роман — с чудесной Машкой, моей сокурсницей. Так вот, я обалдел настолько, что перестал звонить, не пришел, когда меня ждали, — и роман кончился, плавно сошел на нет. Ух, как я потом кусал локти! И только гораздо позже… когда я дошел до ручки… Впрочем, это неважно, и об этом — потом.
Ольгин «салон» сложился как-то на удивление быстро. Большая часть гостей приезжала из города, это были давние Ольгины знакомые. Время от времени кто-нибудь из них прихватывал с собой своих знакомых, и те, раз заехав, как правило, попадали на ту же липучку. Другая, меньшая часть состояла из местной, дачной публики, тем или иным образом — вроде меня — забредшей на огонек. Были там, между прочим, два-три наших с Сонькой старых приятеля, а вот женщины заглядывали туда крайне редко. Не то чтобы Ольга их не приглашала. Приглашала. Но те, что приходили, как правило, чувствовали себя неуютно, быстро стушевывались и потом уже больше не появлялись. Были, впрочем, два-три веселых исключения — школьные подружки, что ли — которым все было до фени, но это опять-таки не имеет прямого отношения к делу… Женатые гости либо переставали появляться, если у жен хватало сил настоять на своем, либо приходили одни.
А теперь скажите, часто ли вам приходилось сталкиваться с чем-то подобным? Я хочу сказать, что все это, в сущности, просто удивительно. Не девятнадцатый же век за окном, когда барышни сидели взаперти, а если уж и отваживались на что-то подобное, да еще и ручку давали поцеловать, то мужики слетались, как мухи на варенье. Сейчас барышни свободны, конкуренция, стало быть, возрастает в геометрической прогрессии — спрашивается, легко ли при таких условиях окружить себя десятком поклонников и держать их всех на коротком поводке? Ей-богу, нелегко!
