Ознакомительная версия.
По тому, как он горячо произнес эти слова, Ольга Арчиловна поняла: Саженева действительно волнует свое дело, своя работа.
– Вы в Кедровом не бывали? – все же не удержалась она.
– Не пришлось. А что?
– Да нет, ничего,– ответила следователь, глянула на часы и удивилась: рабочий день подходил к концу…
Потом был обед (или ужин?) в кафе возле станции метро «Дзержинская». И когда Дагурова вышла на площадь, поливаемую упорным, надолго зарядившим дождем, вспомнился родной Ленинград, летний Питер вот с таким же дождем и от этого уютными нарядными улицами с дрожащими на асфальте отблесками витрин магазинов. Захотелось побродить по городу, заглянуть к кому-нибудь из знакомых. Но таковых в Москве не было, разве что кое-кто из приятелей отца. Однако ни адресов, ни телефонов Ольга Арчиловна с собой не прихватила.
«Неужели в гостиницу?» – с тоской подумала она. И вдруг вспомнила: Авдонин, отец Эдгара Евгеньевича. На ее взгляд, встретиться с ним в этот час было вполне прилично. Да и дел на завтра более чем достаточно…
Предупрежденный по телефону о ее приезде, Евгений Пантелеевич встретил Дагурову в старых брюках, в курточке от лыжного костюма и в стоптанных домашних тапочках.
– Сразу нашли? – спросил Авдонин-старший, проводя гостью в маленькую комнатку, где было так тесно, что не хватало места для стульев. Сидеть пришлось на жестком узком диванчике.
Вдоль стен – сплошные стеллажи. На них книги вперемешку с различными инструментами и деталями. Тут же располагался небольшой верстачок. А в довершение всего – большой аквариум, который весело искрился пузырьками воздуха, непрерывно поднимающимися со дна.
– Вы отлично объяснили,– сказала Ольга Арчиловна. Хотя она и растерялась поначалу, сойдя с автобуса: ее обступило скопище стандартных домов.
– А я иногда путаюсь,– признался Авдонин-старший.– Хоть и въехал сюда четыре года назад, представьте себе, на прошлой неделе попал в соседний дом… Они все такие до ужаса одинаковые!
– Как в фильме «С легким паром…».
– Точно. Слава богу, вид отличный.– Евгений Пантелеевич показал в окно. За широкой лентой асфальта, по которой двигался непрерывный поток автомобилей, начинался лес.– Кольцевая дорога. Дальше– Московская область,– объяснил он. И вдруг спросил: – Знаете, как называют москвичи новые районы? Микрорайоны?
– Нет.
– Спальные города.– Он улыбнулся.– Мы здесь не живем. Только спим. В шесть часов утра я уже на остановке автобуса. А после работы домой доберешься, едва успеваешь поесть да прихватить часок телевизора – и на боковую…
Дверь в комнату осторожно отворилась, и на пороге появилась девчушка лет пяти, в брючках и в маечке, с плюшевым львом в руках.
– С Катькой совершено невозможно играть,– заявила она, подражая взрослым.
– Маргарита, вы нам мешаете,– строго сказал Авдонин, хотя в глазах у него светилась добрая улыбка.
Девочка бесшумно закрыла за собой дверь.
– Внучка? – спросила Дагурова.
– Разве я похож на дедушку? – Евгений Пантелеевич провел рукой по темным, почти без седины, волосам. И, не дождавшись ответа, сказал: – Дочь. Младшенькая. А всего их у меня,– он показал на пальцах,– трое. И все девочки.
– Извините, пожалуйста, я не совсем точно выразилась,– стала оправдываться Дагурова за сорвавшегося с языка «дедушку», а про себя удивилась. Если судить по возрасту его погибшего сына, Авдонину-старшему было около шестидесяти, не меньше.
– Жена любит детей,– продолжал Евгений Пантелеевич.– Она на двадцать лет моложе меня. Тут уж приходится подстраиваться… Да и я доволен. Дети в доме – счастье в семье.
«Ну вот, заговорили о детях, пора переходить к делу»,– решила Ольга Арчиловна.
– Они, ваши дочки, дружили с братом? – спросила Дагурова.
– С Эдиком? Даже знакомы не были,– вздохнул Авдонин.– Алла Петровна, первая жена, отрезала: все, словно меня нет… Удивляюсь, что сообщила о похоронах.
– Когда вы расстались с прежней семьей?
– Эдику было шестнадцать.– Евгений Пантелеевич провел по лицу обеими ладонями, словно стирая воспоминания о старых обидах и переживаниях.– Но я потерял сына как сына еще раньше… Мальчик он был смышленый, любознательный.– Авдонин-старший улыбнулся.– Без лишней скромности, наверное, в меня… А вот жизненная философия, что ли, от Аллы Петровны… А может, это вечный конфликт отцов и детей?…
Евгений Пантелеевич замолчал.
– Что вы имеете в виду?-спросила следователь.
Ей нужны были подробности, факты. Авдонин, видимо, понял это.
– Эдик очень меня любил. Часами мог наблюдать, как я мастерю… Жили мы в коммуналке, я под мастерскую чуланчик приспособил. Это было его любимым местом. Думал, помощник растет. Инженером станет… Аллу Петровну это бесило. Для нее инженер не человек – зарплата не устраивает. Странно, не правда ли? Вы, конечно, не знаете, молоды. А в те времена, когда я получил диплом, инженер – звучало. В инженерные вузы были самые большие конкурсы. В торговый шли те, кто провалился в технический. Теперь – наоборот. Женщина, по-моему, наперед видит, будет она жить с мужчиной всегда или они разойдутся… Не хочу возводить напраслину, но мне кажется, Алла Петровна терпела меня только потому, что надо было поставить на ноги сына… На это я не обижаюсь. Сын общий, общая и ответственность. Но лет этак с десяти я почувствовал, что Эдик отходит, отдаляется от меня. Методы использовались самые действенные. Мать настаивает, чтобы у него были часы, я – против. Не потому, что жалко денег, но часы в десять лет, для чего? Дальше – больше. Алла Петровна собирается на курорт. Это понятно, уставала она сильно: целый день на ногах. Пусть едет, отдыхает, главное – здоровье. Но зачем брать Эдика? Ему бы в пионерлагерь, в походы с рюкзаком, а не на пляже валяться.
– Море – это хорошо для детского организма. Тем более мы – дети северные,– пыталась как-то защитить Аллу Петровну следователь.
– Понимаю, болел бы. Грудь слабая или, к примеру, рахит… Кровь с молоком! Тоже, между прочим, в меня. А я, не поверите, Черное море только по телевизору видел. И ничего! Лифт есть, а я поднимаюсь на наш десятый этаж пешком. Да еще с полными авоськами… Нет, это не блажь… Тренирую сердце. В общем, мать готовила Эдика к другой жизни…
Авдонин снова замолчал.
– К какой?– спросила следователь, явно желая продолжения разговора.
– А я знаю,– усмехнулся Евгений Пантелеевич.– Чтобы в доме – только дорогие вещи… О, о вещах Алла Петровна могла говорить часами! Ее любимое занятие – хождение по комиссионкам. А когда она стала модным парикмахером – к ней недельная очередь стояла,– дома только и слышалось: у такого-то не дача, а дворец, не собака, а какое-то чудо животного царства, из самой Англии… В четырнадцать лет Эдик на день рождения получил от матери в подарок какой-то иностранный суперпроигрыватель с набором западных шлягеров. А от меня – четырехтомник Гоголя. Победили шлягеры… Мы с сыном, как две льдины в море, расходились все дальше и дальше… Перед нашим разрывом с Аллой Петровной у меня с ней состоялся крупный разговор. Кого, спрашиваю, ты растишь? Она накинулась на меня. Ты, говорит, хочешь, чтобы он весь свой век был в кабале. Чуть свет – на службу, от звонка до звонка, забота о каждом куске хлеба… Я ей втолковываю: страсть к вещам – вот настоящее рабство. Их хочется все больше и лучше, чем у других. И предела этому рабству нет. Погоня за призраком. А душа гибнет. И начинается: работа – для карьеры, знакомые – только для блата, не дружба, а связи… Когда я понял, что стал в тягость не только жене, но и сыну, взял и ушел. Поверьте, было очень тяжело. Семнадцать лет прожито с человеком – не шутка. Пес и тот к своей конуре привыкает. Признаюсь, через полгода не выдержал, позвонил. Думал, наладится… А меня уже вычеркнули. Знаете, как демобилизованного солдата: из списков, с довольствия и так далее.
– И вы больше не виделись с сыном? – спросила Дагурова.
– Два раза. Когда он защитил кандидатскую, позвонил. Посидим, говорит, где-нибудь. Как я обрадовался. Пошли в ресторан. Эдик подвыпил. Говорит, у меня теперь такой мощный поплавок, в смысле – диплом кандидата. Ты, мол, тоже имеешь к этому отношение, но какое, объяснять не стал… Я ему о своей жизни рассказал, как раз вторая дочурка родилась, Катенька. Он взял мои координаты, обещал навестить, познакомиться с кузинами, как он выразился. Хотя какие они ему кузины? Не двоюродные ведь, родные… И на прощанье попросил, чтобы я ненароком не проговорился Алле Петровне о нашей пирушке. А я даже не знал, где и как она живет… По-моему, эта встреча нас окончательно разъединила. Может, у него были надежды, что я стал наконец начальником. Не знаю. Но звонков не последовало. Ни домой, ни на работу… Второй раз и последний видел я Эдика на похоронах… Покойником…
Ехала Дагурова в свою гостиницу с дальнего микрорайона, буквально засыпая. Еще бы, у них дома было уже утро, а в Москве начиналась ночь. Сквозь нестерпимую дрему в автобусе и метро она припоминала разговор с Евгением Пантелеевичем и не могла понять: симпатизировала она ему или нет?
Ознакомительная версия.
