Я, конечно, ни отступать, ни кланяться не стала. Поздоровалась, вежливо спросила:
– Как ваше здоровье, Аркадий Семенович?
Хотя можно было не спрашивать: у больных людей такой ряхи не увидишь. Впрочем, он на мой вопрос не ответил. Презрительно дернул плечом (отчего все могучее тулово заколыхалось) и констатировал:
– Опять опаздываешь, Кузьмина.
Вот это приветствие – а ведь мы столько не виделись, и я за него беспокоилась, и искренне желала, чтобы Ряха выздоровел!
– Я не опаздываю, Аркадий Семенович. Я у вас больше не работаю.
Он так и замер: стоит недвижим, только жирные щеки трясутся. Осложнение, что ли, после болезни? Не понимает с первого раза? И я повторила:
– Я в вашем отделе больше не работаю.
– Вот как, – наконец отреагировал Ряхин.
По его лицу пробежала целая гамма настроений: недоумение, досада… и наконец торжество. А я-то, дура, надеялась хоть на искорку сожаления! И на вопрос: «Но почему, Кузьмина?! Почему ты уходишь? Чем мы тебе не угодили?»
Но вместо этого Ряхин хмуро спросил:
– А зачем ты тогда явилась?
Вот это разговор у нас получается! Я изо всех сил постаралась скрыть и разочарование, и обиду. Сухо ответила:
– Хочу забрать свои вещи и попрощаться.
Против этого ему возразить было нечего. Кивнул, процедил сквозь зубы:
– Что ж… тогда пошли.
Вот и плакала моя «неспешная прогулка по коридорам» – пришлось сразу семенить в отдел, поспешая за могучими шагами Ряхина, да еще и беседу вести. А все мои беседы с шефом – хоть до увольнения, хоть после – никогда не проходили мирно и гладко. И хотя Ряха уже не имел права на меня наезжать, он хмуро изрек:
– Концепцию по Усачевой ты так и не переработала.
Да разве до его дурацкой концепции мне было в последние дни?! Больше всего хотелось ответить коротко и ясно: «Да пошел ты!» Но не буду же я в последний день в головном офисе устраивать склоку! Воспитание не позволяет, да и, честно говоря, смелости недостает. Вот и пришлось виновато улыбаться и блеять:
– Нет, Аркадий Семенович, я не успела. Но я не сомневаюсь: Антонина Кирилловна с этой задачей справится лучше.
Ряхин твердо ответил:
– Я в этом тоже не сомневаюсь.
А я пригляделась к самодовольной физиономии шефа и увидела, как по ней пробежала тень. И порадовалась: похоже, соврал мне Ряхин. Понимает он, кажется, что за никчемная штучка эта Дроздова. Въехал, что Кирилловна годится на роль сиделки или ретранслятора начальственных указаний. А вот чтобы концепцию разработать – у нее мозгов явно не хватит.
Но разве Ряхин когда признается, что не прав? Нет, тут же снова начал кусаться. С презрением спросил:
– Могу я узнать причины, по которым ты уходишь?
– Можете, – кротко ответила я. – Я выхожу замуж и уезжаю в Вену.
Ни тени интереса – только новый ушат презрения.
– Значит, свою карьеру ты завершила?
– Завершила? С чего вы взяли? – искренне удивилась я.
– Ну, а как же иначе? – снисходительно произнес шеф. – Раз замуж, да еще и в Европу, значит, у тебя теперь другая планида будет. Кирха, киндер, – он замялся – видно, забыл, как будет по-немецки окончание фразы, и добавил на русском: – Кухня.
Вот проклятый шовинист! Но неужели я ни разу в жизни этого противного Ряхина так и не отбрею?
– В кирху я не хожу. Киндера мне заводить пока рано, а на кухню возьму помощницу по хозяйству, – спокойно ответила я.
– А сама чем заниматься будешь? – В ряхинских заплывших глазках впервые мелькнули искорки любопытства.
– Как – чем? Работать. – Мне с трудом удалось скрыть злорадство в голосе.
– Работать? В Вене? И кем же? Посудомойкой? – С каждым новым вопросом тон Ряхина становился все надменнее.
– Ну почему же сразу посудомойкой, – спокойно ответила я. – Главой австрийского представительства «Стил-Оникса».
– Ты шутишь, – утвердительно произнес Ряхин.
Его румянец, усилившийся за время болезни, таял на глазах.
– Я никогда не шучу, когда дело касается работы, – заверила я. – Вчера генеральный подписал приказ.
В этот момент мы и подошли к отделу маркетинга.
Ряхин – кажется, мне все-таки удалось его прошибить – так разозлился, что не только дверь передо мной не распахнул, но и для верности оттеснил на входе плечом. Вот и он, мой отдел, такие милые, привычные лица. Даже Дроздову – и ту приятно повидать, если практически в последний раз…
Впрочем, она на меня не обратила никакого внимания. Тут же вскочила из-за стола, радостно запищала:
– Доброе утро, Аркадий Семенович!
Коллеги – вот противные карьеристы! – тоже заблеяли: «Здравствуйте, Аркадий Семенович!» А меня будто и нет. И только верный Мишка Берг не предал – его бас легко перекрыл писк Дроздовой и поддакивание остальных прихлебателей:
– Привет, Лизка! Рад тебя видеть!
Ряхин хмуро посмотрел на Берга, но тот бесстрашно выдержал его взгляд и еще громче сказал:
– Я тут макетик по Усачевой нарисовал… Подходи, покажу!
Дроздова немедленно скорчила кислейшую мину и напустилась на Берга:
– Михаил! Не будете ли вы так любезны продемонстрировать свой макет прежде всего Аркадию Семеновичу?
Тут уж даже Ряхин не выдержал – метнул в подхалимку Дроздову уничижительный взгляд. И коллеги-карьеристы не удержались: принялись хихикать. А Мишка послушно откликнулся:
– Ой, здравствуйте, Аркадий Семенович! Не угодно ли вам посмотреть макет по Усачевой?
Ряхин ему, конечно, не ответил. Сухо приказал:
– Попрошу прекратить балаган.
И, ни на кого не глядя, прошествовал в свой кабинет.
А Дроздова патетически воскликнула:
– Как ты можешь, Миша! Аркадий Семенович после болезни, ему нельзя нервничать!.. А ты так себя ведешь!
«Ну и цирк!» – подумала я.
И, наконец, поняла, какой была дурой.
Да гораздо раньше нужно было уходить из этого отдела! Потому что, как только в нем воцарились Дроздова и Ряхин, сразу стало ясно, что нормальной работы не получится – одни подковерные игры в духе советских парткомов. А бедного Мишку жаль ужасно – он талантливый, но, как и все творцы, не понимает, что никакой талант не спасет, если будешь начальство злить…
Я подошла к его столу и тихо сказала:
– Зря ты их дразнишь, Мишка…
А он грустно посмотрел мне в глаза и вдруг ответил:
– Но это же… это же ради тебя! – И горячо добавил: – А для тебя я что угодно сделаю!
Я так и опешила: Мишка, такой иронично-циничный и равнодушный… Он, так я всегда думала, просто хорошо ко мне относится – но сейчас, вглядываясь в его глаза, я вдруг прозрела: да он же в меня влюблен! А я работала с ним бок о бок и ничего не замечала… И сейчас стою, как глупая корова, назидательно повторяю:
– Нельзя так, Мишенька. Власть-то – у них, так что играть надо по их правилам.
– Да плевать мне на власть! – горячо зашептал Берг. – Они не имеют права над тобой издеваться! И я всегда буду тебя защищать!
И тут – в самый неподходящий момент – я и ляпнула:
– Все, Мишка, проехали. Я теперь в отделе больше не работаю.
И объяснила, почему: замуж, Вена…
Никогда не забуду Мишкиного лица. Что оно выражало? Обиду, разочарование, гнев? Я этого так и не поняла… Но мне очень захотелось как можно быстрей собрать со стола свои фотки с безделушками и немедленно ретироваться. И больше никогда сюда не приходить.
Я только пробормотала напоследок Мишке: «Я буду тебе писать. И звонить».
Так что не получилось у меня никакого душевного прощания, и скорби на лицах начальства я тоже не дождалась… Даже с «самой последней» чашечкой кофе в нашем буфете и то вышел полный облом. Едва я заглянула туда, как увидела: за центральным столиком восседает предмет моего недавнего вожделения – красавчик Ник. А рядом с ним – кокетка Люська из отдела продаж. Обволакивают друг дружку томными взглядами, а Люськина лапка покоится в сильной руке Ника… Я этого Ника, конечно, в гробу видала – но пить кофе рядом со сладкой парочкой мне, разумеется, не захотелось. Я тихо выскользнула из буфета и быстренько пошла прочь. В общем, не задалось у меня прощание с родным офисом. Совсем не таким получилось, как я представляла…
…Прощальный ужин с Сашхен тоже пошел не так, как я планировала.
Перед встречей с ней я долго думала, как построить разговор. Во-первых, мне очень надо было выведать у нее одну вещь. А кроме того, я решила: развязка нашей с Сашкой дружбы получается несправедливой. Я уезжаю, вся на подъеме и на белом коне: Вена, замужество, грядущая карьера в европейской столице… А лучшая подруга остается в холодной, неуютной Москве. Без мужа и на рядовой, в общем-то, должности. Разве так будет честно? И я постановила: не брошу Сашку, не забуду ее. И пообещаю ей: как только закреплюсь в Австрии, то обязательно подберу вакансию и подруге. Вызову ее в Вену. Найду для нее недорогую, но уютную квартирку. И помогу получить рабочую визу. В общем, дам подружке шанс.
