И Сильвестр получил душу отца, такую маленькую и исстрадавшуюся, что, казалось, она вот-вот умрет.
Монсеньор Караколли отпихнул от себя рукопись с видимым отвращением. Последние страницы он переводил с трудом и не потому, что они были исписаны менее разборчивым почерком, нежели предыдущие, а потому, что их содержание не могло не вывести из себя искренне верующего человека.
— Это смесь гностицизма и досужих измышлений, цель которых — покрыть нашу Церковь позором.
— Я узнаю здесь целые абзацы из «Жития Гамальдона», — сказал отец Мореше. — Некоторые комментаторы полагают, что они написаны под влиянием тех страниц из Гомера, где рассказывается о сошествии в Ад.
Во время чтения Сальва превратил свою потухшую сигару в подобие кисти, которой он сейчас начал энергично размахивать.
— Господа, мы приближаемся к цели!
— Заметили ли вы какую-нибудь необычную деталь, которая поможет нам разгадать шифр? — поинтересовался Бэтем.
— Все в этой истории не только необычно, но и абсурдно, — заметил Караколли, даже не пытаясь скрыть своей ярости. — Una bestialita[55].
— А не в том ли разгадка, что Сильвестр, пораженный болезнью, которую принесла ему спирохета… — предположил Мореше неуверенным голосом, — теряет сознание, как это всегда происходит в подобных случаях, и в бреду воображает встречу с Люцифером?
Адриан Сальва порывисто встал. Его величественный силуэт напомнил статую Командора, вынырнувший из кладбищенского тумана.
— Господа, — сказал он голосом торжественным и не терпящим возражений, — я знаю, где находится то, что мы ищем, и, больше того, я знаю, что это такое.
В библиотеке воцарилось длительное и тяжелое молчание. На лице нунция появилось выражение недоверия, на лице Мореше — интереса, тогда как Бэтем не отрывал внимательного взгляда от мухи, ползавшей по темно-бурой обложке рукописи. Сальва затушил остатки сигары в пепельнице, украшенной папским гербом, и, набрав полную грудь воздуха, словно оперный певец перед главной арией заключительного действия, заговорил:
— Только что мы слышали, как Люцифер напомнил, что дьяволы из окружения Сатаны осуждены на вечное проклятие. «Все осуждены» — кажется, он сказал так. А почему? Цитирую по памяти: «Расшифруй их настоящие имена, и ты поймешь, какие роли они исполняли в Раю». Так вот, эта фраза отсылает нас к другому месту из «Жития» — я говорю о первом сошествии Базофона в Ад. Именно там — вы, конечно, помните — в тексте перечисляется целая вереница дьявольских имен, таких невероятных, что мы только посмеялись над ними, восприняв это как некую гротескную шутку.
— Проклятие! — воскликнул Мореше. — Я, кажется, начинаю тебя понимать… Совершенно бессмысленные имена, такие, как Ронольфаз, Сексопотам… Да, я это место хорошо помню!
Нунций открыл рукопись и нервными движениями отыскал абзац, который запомнился и ему. Он начал читать:
— «Горбун Рогатый, Мудрагель Четвероногий, Клеветник Кислый, Обжора Пестрый, Хромоног Тусклый…»
— Этого достаточно, — прервал его Сальва. — А теперь напомните мне, что там написано ниже, несколькими строчками ниже.
— «Они взяли себе такие имена, как Князь Благодатный, Маленький Лис Левантийский, Великий-в-Шелках, Эрцграф де Листва…»
— Понятно, — констатировал Сирил Бэтем, — это шифрованный список. Как раз то, что мы с вами ищем. Монсеньор, пожалуйста доверьте мне эту страницу. Тайна всей истории спрятана в ней. Браво, Адриан! Ты попал в точку!
— Но, — возразил нунций, — какой интерес представляет для нас этот список?
В которой Адриан Сальва встречается со своим прошлым, что позволяет ему разрешить загадку, но не избавляет от растерянности перед непостижимостью бытия
Сальва понял, что никогда уже больше не сможет он возвращаться в свое прошлое. Но сейчас он просто был обязан преодолеть свое отвращение. Да, было необходимо, чтобы логика его рассуждений проникла в самую глубь болезни и, подобно скальпелю, вскрыла нарыв, не боясь гноя, который оттуда брызнет в виде мучительных воспоминаний, давно погребенных в его памяти.
Он знал, почему Изиана решила умереть и почему в течение сорока лет, минувших после ее гибели, он отказывался понять трагический урок ее последнего напутствия «Никогда не верь в то, во что ты веришь». Теперь колесо сделало полный оборот, и он опять оказался в самом центре загадки — и не вследствие простого совпадения обстоятельств, а потому, что с самого начала расследования он знал: события неизбежно приведут его к этой точке, казалось бы, навеки скрытой во тьме прошлого, к этой доселе невидимой пропасти, которую теперь можно только перепрыгнуть, так как засыпать ее никому и никогда не удастся.
Через три дня папа Иоанн Павел II тайно встретится с верховным раввином Рима у князя Ринальди да Понте. Но почему встреча состоится у этого аристократа? Потому что старик (ему уже было восемьдесят) владел ключом от весьма деликатной тайны, покрывавшей стратегию, которой придерживался Ватикан во время последней мировой войны. Было необходимо, чтобы папа и раввин примирились, выслушав признание, которое мог им сделать только князь Ринальди да Понте, отец Изианы. Той самой Изианы да Понте, которую он когда-то случайно встретил в поезде и которую любил как сестру, хотя все отдал бы, чтобы соединить свою жизнь с ее жизнью. Изианы, утонувшей в водах Тибра. О, сколько раз потом мелькала у него в памяти эта картина! Она соскользнула в реку так тихо, что не было даже брызг. Она легла в ее воды, как укладываются на ночь в постель. А он остался на берегу, растерянный, словно околдованный, внезапно охваченный ощущением спокойствия и красоты, принявший эту удивительную судьбу, свершившуюся посреди многочисленных отблесков лунного света на зеркале вод. И только гораздо позже, намного позже осознал он, что Изиана от него ушла. Ему показали ее лежащей в выдвижном металлическом ящике, и он чуть было не рассмеялся — таким нелепым представилось ему это зрелище. Он тогда возвратился к себе в гостиницу и, выключив свет, почувствовал, что ранен и что эта рана не закроется до конца его дней.
Сегодня, по прошествии стольких лет, изъездив весь мир, опросив множество сфинксов, навоевавшись с самыми разнообразными призраками невежества и иллюзий, он возвратился к месту той неотвратимой истины, которая вынудила Изиану броситься в вечную реку тайны, а его, осиротевшего, оставила на берегу.
Сальва позвонил секретарю князя, и встреча была назначена на этот же день. Аристократ находился на своей вилле Аричча на берегу озера Альбано, неподалеку от Кастель Гандольфо — летней резиденции Святейшего Отца. Вскоре он уже садился в «роллс-ройс», подъехавший к его гостинице. Они пересекли чуть ли не весь Рим и, выехав через ворота Санто-Джованни, продолжили свой путь по виа Аппиа Нуова, в направлении Веллетри, а после Фраттокье свернули на древнюю виа Аппиа.
Вилла Аричча больше напоминала дворец, чем летний загородный дом. Подражая стилю Андреа Палладио, белое здание вытянуло два одноэтажных крыла вокруг роскошного фронтона с большими окнами. Слегка возвышаясь над парком с бассейнами и лужайками, украшенными статуями в античном стиле, оно тем не менее оставалось гармонично скромным, что делало его еще более элегантным.
Сальва с трудом мог представить себе Изиану в таком монументальном дворце. В те далекие времена они встречались только в общественных местах Рима, и он понимал, почему, при всем великолепии своего рода, она пыталась по возможности о нем не упоминать. Именно эта тяжеловесная ноша вынудила ее уйти навсегда, причем сначала она попросила молодого Адриана помочь ей скрыться от светской суеты, которую ненавидела. Но что он мог тогда предложить ей, кроме своей любви?
Лакей провел Адриана в библиотеку, где его уже ждал князь. Восьмидесятилетний старик имел очень гордый вид и был отмечен своеобразной печатью аристократизма. Он знаком пригласил профессора садиться, а сам устроился в кресле напротив него. И тогда начался удивительный разговор.
— Профессор, я тем более рад вашему желанию встретиться со мной, что именно я посоветовал кардиналу Бонино пригласить вас в Ватикан под предлогом разрешить загадку «Жития святого Сильвестра». На самом деле, я хотел иметь вас здесь в надежде, что вам удастся предотвратить готовящуюся катастрофу.
— Что конкретно вы имеете в виду, ваше сиятельство?
— Кардинал и я пришли к выводу, что Москва готовит покушение на жизнь верховного понтифика.
Французский язык, на котором изъяснялся князь, был окрашен едва заметным английским акцентом, напоминавшем о том, что вся первая половина его жизни прошла в Великобритании и, в частности, что он учился в Оксфорде.
