И вот свершилось то, казалось, обычное событие, которое перевернуло дальнейшую жизнь "доходяги".
В день своего рождения - пятнадцать лет - он не рискнул пропустить уроки, несмотря на совет матери полежать, отдохнуть, упрямо поплелся в школу. Кроме немощного отца он боялся буквально всех: сверстников, учителей, пионервожатую, секретаря комсомольской организации, классного руководителя. Даже добрую бабушку-уборщицу.
Первый урок - литература. Читать Марк любил, но вот с пересказами прочитаного, тем более, анализом произведений ничего не получалось. Дополниительно ко всем своим болячкам он страдал заиканием, когда волновался - невозможно понять ни одного слова. Поэтому учительница литературы, тощая пожилая женщина с очками, сидящими на кончике носа. старалась не трогать больного мальчика, без опросов и экзаменов выводила ему в табели аккуратную четверку.
Сидел страдалец, ничем не занимаясь, за партой и с завистью, полученной в наследство от отца, слушал бойкие ответы вызванных к доске соучеников.
Неожиданно в класс вошел директор школы. Извинился перед педагогом и вызвал в свой кабинет ученика Сидякина. У того в голове забегали тревожные мысли, в глазах помутнело, и без того слабые ноги превратились в ватные придатки. Поднялся из-за парты и, покачиваясь, пошел за директором.
В кабинете сидел... отец. Несмотря на то, что он видел паралитика в госпитале всего несколько раз, Марк узнал его с первого взгляда. По суровому взгляду, выпирающему подбородку, выложенным на колено мозолистым рукам. Вместе с удивлением его охватила тревога.
-- Что с мамой? - заикаясь, спросил он.
-- Ничего с твоей мамашей не произошло - жива и здорова, - с недоброй улыбкой успокоил старшина. - Я попросил вызвать тебя с уроков для серьезного разговора. Сейчас прогуляемся, поговорим... Надеюсь, вы разрешите? - повернулся он к директору.
-- Конечно, - поспешно разрешил тот, с уважением оглядывая разноцветную гирлянду наградных планок на груди фронтовика. - В школу можешь сегодня не возвращаться, - обратился он к ученику. - Если возникнет необходимость, завтра тоже.
Ответная благодарность - нечто среднее между ворчанием собаки, получившей вкусную кость, и мяуканьем голодной кошки. Что-нибудь понять из этой смеси попросту невозможно. Но оба, и директор школы и отец заики, сделали вид - все поняли.
-- Как живешь, сынок? - скрывая отвращение, спросил Сидякин вихляющегося рядом сына, когда они покинули школьный двор и пошли по многолюдной улице. - Как учишься?
-- Все в порядке, отец, - более или менее внятно ответил успокоившийся Марк. - Двоек не получаю.
-- Молодец! Только я думаю, что восемь классов в наше время - вполне достаточно. Теперь надо научиться самому зарабатывать на хлеб.
Марк с восторгом слушал необычные отцовские наставления. Мать ежедневно твердит ему совсем другое. Ученье, мол, - свет, неученье - тьма, без высшего образования все пути-дороги перекрыты, закончит школу институт, потом, дай-то Бог, аспирантура. В результате - крупный ученый, уважаемый человек. К тому времени ученые найдут средство лечения гепатитов, выздоровеет Маркуша, заведет семью, появятся внучата.
Если признаться честно, Марку больше по душе отцовский вариант, школа прискучила ему, сверстники в классе и во дворе вызывают устойчивую антипатию, круто замешанную на боязни. А тут - самостоятельность, деньги!
-- Мать не позволит бросить школу, - с тайной надеждой на отцовскую поддержку проскрипел "доходяга". - Ни за что не разрешит!
-- А мы ее и спрашивать не станем! Мужики мы с тобой или не мужики!
Казалось, тема разговора исчерпана, достигнуто полное взаимопонимание. Если отец прикажет, мать противиться не станет. Единственный, еще не раскрытый секрет - куда предстоит переселиться, чем заниматься?
Отец с сыном молча миновали один перекресток, другой. Так же молчком сели в автобус, потом пересели на трамвай. Цель поездки для Марка неизвестна, но спрашивать об этом отца он считал недопустимой дерзостью. Вдруг эта дерзость нарушит хрупкую доброту старшины, он озлится и пошлет сына-глупца... по известному адресу. Тогда придется возвращаться в опостылевшую школу и по вечерам выслушивать нудные нравоучения матери.
Через полтора часа Сидякины, наконец, достигли намеченной цели Бауманского парка. Почему именно этот парк избрал Прохор для нелегкого разговора с сыном - неизвестно.
Прочно утвердившись на скамейке, дождавшись, когда Марк осторожно присел на ее край, он начал издалека.
-- Человек, прыгнувший со скалы в воду, глубина которой ему неизвестна, рискует расшибить голову о подводный камень... Верно? - Марк, недоумевая, осторожно кивнул: действительно так. - Я это к тому, что нужно начинать с малого. У тебя за душой - ни знаний жизни, ни опыта... Только не вздумай возражать, что и как делать, мне лучше знать, - раздраженно прикрикнул он, будто сын уже осмелился противиться. - На первых порах станешь просить на улицах милостыню. Как это делать - научат...
-- Мать говорит - просить стыдно, - заикнулся было "доходяга". - Я не могу...
-- Сможешь! Прямо сейчас поедем ко мне, у матери больше не появишься. Там и решим все остальное. Гляди, недоносок, не сделаешь так, как скажу изувечу. Я - отец, мне все дозволено.
Насмерть перепуганный Марк не стал возражать или снова ссылаться на материские советы, ограничился бессмысленным шипением...
* * *
Семенчук с восторгом вертел-крутил нового своего подшефного. Сидящий рядом Сидякин недовольно взирал на сцену представления. Он старался приглушить приступы жалости, но они то и дело мучили его. А Марк покорно поворачивался - лицом к "экзаменатору", боком, спиной. Все это ему знакомо по визитым в поликлинику, только теперь вместо врача - колченогий мужичонка.
-- Ежели натянуть на него рванье, все кошельки мигом раскроются. Как не пожалеть несчастного мальчика... Ну-ка, согнись и покашляй! Да не так, немтырь, хватайся руками за грудь, тряси головой... Гляди, - показывал он страдальческую позу "умирающего". - Теперь повтори! Не позабудь усилить заикание!
Марк покорно повторял. На первых порах осмотр походил на интересную игру, в которой он был главным действующим лицом.
-- Не так, - поморщился Семенчук. - Никто тебе не поверит... Впрочем, на первых порах поработаешь с Хмырем, тот научит - ловкий пацаненок, хитрый до невозможности.
-- Только накажи своим мордоворотам не бить Марка, вообще обходить его стороной, - угрюмо потребовал Сидякин. - Узнаю про побои - зубы выдеру через задницу!
-- Конечно, конечно, дружище! - заторопился Федька. - Пальцем не тронут твоего сына, мало того, станут защищать.
Марк слушал и недоумевал. За что его должны избивать, за какую провинность? Мать никогда пальцем не трогала, даже голоса не повышала. А тут - защищать? От кого? И вообще "игра" постепенно перестала ему нравиться, он не понимал ее значения, а настойчивые требования изображать умирающего, хвататься за больную грудь, трясти головой и сучить ногами вызывали обиду и отвращение.
Впрочем, дальнейшая жизнь подскажет, прояснит. Главное - независимость и возможность покупать сладости, которые Марк безумно любит. А, ежели не понравится, всегда можно сбежать к матери, она пожалеет и простит.
-- Завтра же отведу тебя к Хмырю, - твердо решил Семенчук. - Где он нынче работает? - развернул школьную тетрадку, вдумчиво прошелся взглядом по кличкам нищих попрошаек и наименованиям улиц. - Ага, вот, на Самотеке!
-- Сам отведешь? - недоверчиво спросил старшина, зная нелюбовь друга светиться.
-- Почему сам? - удивился Федька. - Что у меня других дел нету? Поручу Зайцу, проинструктирую - сделает, как надо...
Всю ночь Марк провел без сна. Старые стены дома потрескивали, по полу бегали мыши, пищали, шуршали, будто переговаривались, ветер стучал веткой дерева в окно, лежанка, на которой он лежал, казалась непривычно жесткой, набитый сеном матрац не помогал. Какой уж тут сон!
Утром поднялся еще более слабым. Болела голова, ныла поясница, в животе
- будто туда натолкали камни.
-- Быстро умывайся и - за стол, - приказал вошедший отец. - Время подпирает, транспорт уже - у ворот.
Марк рассеянно глянул в окно. Действительно, на улице меланхолично пережевывает жвачку худой мерин, запряженный в телегу. Возница читает растрепанную книгу, изредка вопросительно поглядывает на дом. Умываться? А как это делается в деревне? В московской квартире - никаких проблем, заходи в ванную и мойся, сколько хочешь, а здесь - ни водопрвода, ни канализации?
-- Вдобавок ко всем болячкам ты еще и глупец, - пробурчал Сидякин. Во дворе - бадья, в комнате возьмешь полотенце. Кому сказано?
Кое-как смочив лицо колодезной водой, мальчишка торопливо натянул купленную недавно матерью курточку и остановился возле входа на кухню.
-- Скромник ты, паря, - с первого взгляда определила Настька. Особого приглашения дожидаешься или жрать неохота? Проходь, садись на лавку, испей молочка, испробуй моего творожку - сама готовила, не покупная дрянь.
