Здесь, в темноте - Алексис Солоски

Видео исчезает. Я ставлю бутылку на место.

– Все равно нет сисек, – слышу я его бормотание.

– Я ухожу, – говорю я. – Отдай мне флешку. – Его пальцы порхают по клавиатуре. – Даже не думай копировать файлы, или я вернусь сюда со стопкой магнитов и молотком в десять раз больше твоего крошечного бессильного члена. И если я когда-нибудь обнаружу что-либо из этого загруженным на какой-либо веб-сайт, то я расскажу своему очень близкому другу в полиции о тебе и твоем маленьком бизнесе. Вопросы?

Через несколько мгновений я снова на улице, флека у меня в кармане, небо чистое, а в голове метель, я так потрясена, что едва могу идти. Из сумочки я достаю свой аварийный флакон и вытряхиваю на ладонь лоразепам, чуть не роняя его в слякоть. Я хрущу им между зубами, давясь, когда горечь наполняет мой рот и стекает в горло. Видео предполагает, что кто-то был в моей квартире, что кто-то установил там камеру. Я уверена, что у меня есть враги. Продюсеры, актеры, драматурги. Даже вечно улыбающийся Калеб не мой фанат. Но никто из них не смог бы проникнуть внутрь, даже с помощью стратегии или хитрости. Когда я переехала, я установила дополнительные замки. У домовладельца нет необходимых ключей, и потребовалось бы намного больше, чем видео на YouTube, чтобы разобраться с моими засовами. Я ни разу не пускала за порог ни одного доставщика, даже того симпатичного парня из винного магазина на Первой. Фотографии, похоже, датированы несколькими месяцами назад. За это время в мою квартиру заходили только три человека: Жюстин, Дестайн и Чарли.

Не верю, что Жюстин могла сделать подобное. Но я уже не знаю, чему верить. Я звоню ей, и только после нескольких гудков вспоминаю, что завтра у ее шоу первый предварительный прогон. Она либо в театре на отчаянной ночной репетиции, либо в постели с выключенным телефоном, на глазах маска, лицо намазано увлажняющим кремом, а содержимое снотворной таблетки – чего бы я только не отдала, чтобы спать, спать и еще раз спать – тихо течет по ее венам. Или она заблокировала мои звонки. Но это не так. Она отвечает после пятого гудка.

– Жюстин, – говорю я. – Послушай, я знаю, это прозвучит безумно…

– Безумно? От тебя? Какой волнующий сюрприз от девушки, чьи фотографии есть на нескольких страницах последнего DSM [26].

– Прости. Но послушай. Кто-то установил камеру в моей квартире. Они записывали меня. Они…

– О, вау. Так весело. Мы серьезно добавляем параноидальную шизофрению к этому списку?

– Я не параноик, Жюстин, – мотаю я головой, прячась под навесом закрытого магазина уцененных товаров. – Там куча папок. Я могу тебе показать. Фотографии. Видео. Уже несколько месяцев. Никто не просил тебя ничего подкладывать в мою квартиру, верно? Может, даже непохожее на камеру. Может, ручку или…

Она смеется. Только смех звучит странно. Наигранно.

– Нет, Вивиан, – произносит она. – Если бы кто-то попросил меня установить камеру в твоей квартире или даже подкинуть гребаную ручку, я бы определенно пнула этого кого-то по яйцам, а затем начала бы свою старую добрую песню об изнасиловании. Так что можешь вычеркнуть меня из своего списка. Люблю тебя, психованная. – Ее голос стал ниже и мягче. – Я бы никогда не причинила тебе боль. Умышленно. Ты сама неплохо справляешься.

– Знаю, знаю, – отвечаю я. – Просто надо было убедиться.

– Ты уже должна была быть убеждена. Послушай, детка. Я чертовски устала от костюма и так же полезна, как подержанный тампон. Позволь мне прогнать пару предпросмотров, и, если ты все еще будешь думать, что кто-то следит за тобой, мы с этим разберемся. Ты ведь все равно придешь завтра, верно?

– Да. Конечно. Но, Жюстин, есть еще кое-что. Два дня назад, на вечеринке, мне показалось, что я видела Дэвида Адлера, человека, который исчез. За ним я и побежала. И теперь я думаю, что Дэвид Адлер – это даже не его имя. Но «плохой доктор» – то есть Крейг… Ты когда-нибудь видела его с мужчиной с вьющимися каштановыми волосами и в очках? Только, может быть, очки даже не…

Она останавливает меня.

– Ви-ви-ан! – Она произносит мое имя медленно и четко, между каждым слогом целая вечность. – Я чертовски занята. Вали спать. Увидимся завтра после шоу, когда ты принесешь мне самый большой букет, который только возможно легально купить в винном магазине на углу, и тогда мы сможем поговорить обо всех твоих захватывающих иллюзиях. Тебе ясно?

– Как летом на Ямайке, – откликаюсь я. Но звонок уже завершен.

Я никогда всерьез не думала, что Жюстин может быть замешана. И ничто в этом звонке не убедило меня в обратном. Остаются Дестайн и Чарли. Дестайн обладает врожденной жестокостью и отстраненностью для подобного. И он, должно быть, когда-то обучался слежке. Но я встретила его случайно. Потому что я вышла пообедать, что делаю достаточно редко, и нашла Винни Мендосу. Тело, по крайней мере, было настоящим. Так говорилось в криминальной хронике, так сказала бармен из Джиггера. Никто не мог подбросить его или запланировать, что я найду его, что Дестайн будет на смене именно в этот момент. Что оставляет Дестайна вне подозрений.

Чарли. Мой дорогой Чарли. Человек, который, казалось, не умел хитрить, замышлять или притворяться. Я запланировала интервью о «зимних эффектах» спустя несколько недель после встречи с Дэвидом Адлером. Но Чарли работает в театре. Нам нравятся одни и те же драматурги-экспериментаторы. А это значит, что он мог найти подход ко мне несколькими способами. И насколько я помню, я запланировала интервью только потому, что Jack Frost прислали мне пресс-релиз, анонсирующий их новую линейку сценических эффектов. Несколько пресс-релизов. Так Чарли познакомился со мной. А потом, когда я не захотела сводить его в тот вечер на спектакль, он снова нашел меня на блошином рынке. Он подумал, что я отвезу его домой, что он сможет оставить камеру в моей комнате, вероятно, пока я была в ванной, смывая его с своих бедер. Чарли. Мужчина, который, как я верила, видел во мне что-то вроде девушки, которой я когда-то была. Я так легко вспоминаю те первые мгновения с ним – его улыбку, мягкий рокот его голоса, его аромат, цитрусовый и сладкий. И то, что произошло позже, то, что увидела камера: его щека прижалась к моей, наши ноги переплелись, его губы произносили мое имя, когда он сжимал простыню