а дальше куда?
— Вот сюда! — Эйнштейн показал на выпуклую металлическую дверь, напоминающую дверь корабельной каюты.
Он повернул штурвал на этой двери.
Внутри что-то щелкнуло, дверь распахнулась…
И тут же в дверном проеме возникла огромная черная собака.
С грозным рычанием она замерла на пороге, готовясь к прыжку…
— Нам здесь явно не рады! — подал реплику Эйнштейн.
— Лелик, давай! — выпалил Сохатый.
Лелик торопливо развязал рюкзак, и из него выскочила рыжая собачонка.
Черный пес изумленно сглотнул, захлопнул пасть с железным лязгом и устремился к рыжей собачке, забыв обо всем на свете…
— То-то же, — удовлетворенно произнес Лелик, — не зря я ее от стаи кобелей отбивал.
— Вперед! — скомандовал Сохатый.
— Эй, подождите! — Эйнштейн перегнулся через порог, повернул кран на стене, из которого хлынула на пол вода, затем передернул очередной рубильник. После этого он достал из своей сумки несколько пар галош и раздал всем присутствующим.
— Теперь можно идти! Только помните — пол под током, в галошах это не опасно, но не вздумайте ничего трогать голыми руками!
Вся команда прошла через дверь и двинулась вперед по коридору.
На полу плескалась вода.
Эйнштейн включил в коридоре свет.
В первый момент Сохатый схватился за оружие — ему показалось, что возле стены стоят какие-то люди.
Однако, приглядевшись, он понял, что это просто три костюма усиленной радиационной защиты, отдаленно похожие на космические скафандры.
Команда гуськом прошла по коридору.
Эйнштейн открыл очередную дверь.
Они оказались в большом подвале, посреди которого в металлическом кресле сидела девушка. Вид у девушки был так себе — волосы растрепаны, на щеке синяк, куртка грязная, однако глаза смотрели живо.
— Аля! — воскликнул Глеб, бросившись ко мне. — Слава богу, ты жива! Мы успели вовремя!
— Пока жива, — отозвалась я, с трудом разлепив пересохшие губы, — но если вы сию же секунду не выключите эту чертову сирену, я ни за что не ручаюсь…
Сохатый подал знак Эйнштейну — и тут же в подвале наступила благословенная тишина.
Я перевела дыхание.
— Дорогая, как же я рад, что ты в порядке! — суетился Глеб и даже пытался меня обнять.
Я хотела рявкнуть, чтобы не валял дурака и, вместо того чтобы причитать, развязал бы меня поскорее, но что-то замешкалась, и парень с планшетом сказал:
— Эй, спаситель, ты бы хоть развязал ее, что ли, а потом уж обниматься лез!
Я посмотрела на него с благодарностью, а он мне подмигнул.
Глеб торопливо перерезал пластиковые стяжки, которыми я была привязана к креслу.
— Слава богу, все кончено! Ты спасена! — и потянулся, чтобы заключить меня в объятия.
— Как это? — возразил Сохатый. — А где тот козел, который убил Жаконю? Мы сюда пришли за его скальпом!
— Где-то спрятался! Уйти он не мог, главный выход охраняется, а на запасном выходе пол под током, да и мы его не встретили! — заволновался Эйнштейн.
Для начала люди Сохатого обыскали подвал, но не нашли никаких следов похитителя.
Эйнштейн выключил рубильник в коридоре, и мы пошли обратно, причем Глеб все порывался подхватить меня под руку. Я вообще-то не люблю, когда меня трогают, но тут не стала демонстративно шарахаться.
Проходя мимо костюмов радиационной защиты, Эйнштейн остановился:
— Эй, по-моему, их было три…
— Ну да, три, — кивнул Сохатый.
— Но сейчас-то их два!
— И правда…
— Вот черт! Он стоял у нас прямо перед носом, а мы на него и не обратили внимания…
— Ну да, и ты ведь сказал, что там пол под током и никто по этому коридору не пройдет.
— Ага, но защитные костюмы резиновые и не пропускают ток!
Эйнштейн подошел к тому месту, где стоял третий костюм, взглянул на стену…
— Тут что-то написано!
Действительно, на стене было написано красной краской:
«Я не прощаюсь».
— Черт! — выругался Глеб, Сохатый же, как человек простой, пустил забористым матом.
Я молчала, потому что поняла: эта фраза была написана для меня. Для меня и никого больше.
— Ушел! — причитал Эйнштейн. — Ну как же я так прокололся…
— Ой, ребята, — сказала я, — это такой гад, что куда угодно пролезет. И хитрый очень, все у него схвачено, везде запасные пути отхода есть, как у лисы в норе. Так что уж извините, но вряд ли вы его теперь найдете. А за мое спасение вам большое спасибо, вот! — и я даже погладила Сохатого по плечу.
— Да ладно… — пробубнил он, — ты насчет полиции не переживай, нам, знаешь, тоже не с руки, чтобы они про взрыв все выяснили и Жаконю определили. Так что мы там поговорим кое с кем, и дело закроют, тебя таскать не станут.
— Вот уж за это точно спасибо! — обрадовалась я.
На улице шел дождь, и я вдруг почувствовала, что, если не встану немедленно под горячий душ, то просто умру.
— Поедем ко мне, отдохнешь там… — предложил Глеб.
— Да я, пожалуй, домой… — как можно мягче заметила я, — нужно в себя прийти, вымыться, переодеться…
И сама себе удивилась: что это я с ним миндальничаю? Выбираю выражения, беспокоюсь, что он обидится… Раньше за мной такого не водилось.
Глеб хотел что-то сказать, но тут у него зазвонил телефон.
— Что? — закричал он в трубку. — Отчего такая срочность? Почему заранее не предупредили? Ну ладно, буду!
— Извини, мне в студию срочно надо! — Глеб повернулся ко мне.
— А мы девушку отвезем! — тут же встрял Эйнштейн, и даже Сохатый кивнул согласно.
Так что меня довезли до дома на шикарном бандитском джипе, напоминающем сарай на колесах. Старуха Морозиха, занимающая бессменный пост на лавочке у подъезда, едва успела подхватить свою выпадающую челюсть. Я побыстрее проскочила мимо, чтобы она не начала задавать вопросы.
В квартире было пусто и тихо. Петровна в больнице, Поганец в психушке, мать, наверно, на работе. Хотя вроде сегодня не ее смена.
Я долго отмывалась в душе, пока не отбила запах подвала. Пахло плесенью и какой-то химией. Потом я сунулась в холодильник и нашла его совершенно пустым. Ну вот что такое, в самом деле, ну не может она в магазин, что ли, сходить хоть раз в неделю? Ну да, теперь Поганец в психушке отдыхает, так что дома его кормить не надо.
Я отыскала у Петровны в шкафу пачку сухарей с маком и напилась сладкого чаю, после чего решила лечь спать, руководствуясь народной мудростью, которую так любит вспоминать Петровна, что утро вечера мудренее.
Однако заснуть никак не получалось.
Стоило мне закрыть глаза — и передо мной вспыхивали три слова, написанные красным на бледно-зеленой стене: «Я не прощаюсь».
Блекло-красная краска казалась мне выцветшей кровью.
И эта надпись сулила
