Ознакомительная версия.
Слабый ветерок подметал пространство вокруг, убирая все лишнее, ненужное и временное. Утки стартовали с недалекого озера; они летели невысоко и беспечно, не опасаясь выстрелов и злобы.
Он вошел в дом. Таня сидела на табурете возле лежащей на диване хозяйки, та о чем-то говорила ей, поглаживая руку гостьи. Таня обернулась к нему и опять улыбнулась. «Разве можно улыбаться постоянно и так счастливо? – удивился Николай. – Ведь она должна понимать, в какой опасности находится». Он прошел рядом с диваном и обернулся к стенам, на которых висели фотографии незнакомых людей: большая свадебная, подкрашенная цветными карандашами: на ней девушка еле сдерживала улыбку – неужели это хозяйка? Рядом с ней серьезный парень в гимнастерке и тремя медалями на груди. Другие совсем небольшие любительские снимки. По несколько фотографий сразу размещались под стеклом в больших рамах, а некоторые были прикреплены ржавыми кнопками к старым бесцветным обоям с едва проступающими бледными розами. Лица людей, которых Торганов не знал никогда и которых не узнает теперь; но эти лица притягивали его взгляд и волновали своей ушедшей, неведомой ему жизнью. В углу висела икона – Богородица с младенцем на руках. Вместо рамы по краям иконы спускалось полотенце из беленого холста с вышитыми на нем красными узорами и православными крестами. Рядом на стене выгоревшая репродукция, вырезанная, скорее всего, из журнала «Огонек» полувековой давности: «Сикстинская мадонна» Рафаэля.
А на подоконнике в наполненной водой трехлитровой банке стоял большой букет желтых цветов пижмы. Вероятно, для того, чтобы отпугивать мух.
– Отдыхайте, – сказала хозяйка, – а я пойду, ужин соберу. Меня отпустило уже.
Но Татьяна не дала ей подняться и сама вышла из комнаты. Николай поспешил следом, старушка лишь успела сказать ему вслед:
– Не обижай жену: она у тебя ангел. – Улыбнулась и добавила: – Тихий ангел…
Торганов прикрыл уже распахнутую дверь, обернулся к хозяйке и кивнул:
– Я знаю.
Произнес спокойно; от этих слов стало легко и радостно на душе, потому что Николай только сейчас явственно осознал – то, в чем признался сейчас, известно ему давно-давно, только зачем-то он скрывал эту истину, обманывая себя неизвестно зачем все никчемные годы своей не нужной никому жизни.
С ужином решили не спешить. Татьяна продолжала заниматься грибами, а Торганов наколол дров и затопил баньку. Потом и он чистил грибы, нарезал их и нанизывал на ниточки. Хозяйка сидела рядом и делала то же самое, поглядывая изредка на гостей, и улыбалась чему-то. Первой отправилась в баньку Таня с сумкой в руке, и вернулась оттуда уже без парика, в веселенькой маечке и в короткой узкой юбке, которую Николай приобрел для нее в Москве и за которую теперь было неловко: словно он специально выбирал юбочку покороче. Он сразу отвернулся, чтобы Татьяна не подумала, будто он любуется ее ногами.
Но она подошла и стала выкладывать на стол колбасы и сыр в вакуумной упаковке, какие-то рулеты, печенье, пластиковый контейнер со свежей клубникой и бутылку с ананасовым соком – все, что купила для нее в Вологде жена Вальки Серегина.
– Вот, – произнесла Таня, глядя на Торганова, – обнаружила в своей сумке.
Уже смеркалось. А когда Николай, распаренный, вышел из бани, было уже совсем темно и прохладно. Ужинали в доме при бледном свете керосиновой лампы.
Когда сели за стол, хозяйка вспомнила, что у нее есть бутылка беленькой, и если гости хотят, то она сейчас достанет.
– Я хочу, – тут же согласилась Татьяна.
Она в два глотка выпила рюмку и поморщилась.
– Горькая? – спросила старушка.
– Для меня теперь все сладкое, – прошептала Таня и так же тихо рассмеялась.
И попросила больше водки ей не наливать.
Ужинали недолго. Хозяйка честно призналась, что керосин надо экономить. Николай не рассчитывал на то, что они останутся здесь ночевать, но покидать этот дом не хотелось, тем более никто и не гнал их.
– Я вам в спаленке постелила, – сказала старушка.
Спаленка была отгорожена от большой комнаты ситцевой занавеской и походила на тесный альков, в котором едва умещалась кровать с металлическими спинками.
Торганов вышел во двор, нашел в машине пачку сигарет и зажигалку, пристроился на ступеньках крыльца и выкурил подряд штуки три, глядя на звезды. Вокруг было темно и тихо.
Он вернулся в дом, в котором тоже властвовала тишина, едва брезжила лампадка перед иконой, ничего не освещая вокруг себя. Николай на ощупь пересек комнату, оказался за ситцевой занавеской, разделся в темноте, сбросив одежду на пол. Лег в постель и шепнул:
– Спокойной ночи!
– Боюсь заснуть, – так же тихо ответила Таня, – вдруг проснусь, а вокруг те страшные стены. Но все равно этот сон – самый лучший в моей жизни. Такого счастья у меня никогда не было.
– Потом будет еще лучше, – шепнул он.
– Я помолилась перед сном, попросила счастья и добра для всех. Для Алексея Романовича особенно, ведь он так много сделал для меня.
Николай вспомнил Шамина, и ему стало вдруг обидно, горько, вдруг жалко Таню, которая рано или поздно узнает о смерти единственного человека, который бился за ее свободу все эти годы и погиб ради нее. Но ведь еще ничего не закончилось, опасность по-прежнему идет по пятам и подкарауливает за каждым углом. Теперь надо скрываться, по крайней мере, Татьяне надо будет где-то прятаться. Он постарается добиться помилования, а если ничего не получится, то должен помочь ей скрыться за границей.
Зазвонил телефон. Торганов опустил с кровати руку, нащупал на полу брюки, вытащил мобильник, посмотрел на номер, высветившийся на экране. Звонила Алиса.
– Слушаю, – ответил он.
Но Алиса молчала в ответ.
– Говори, – потребовал он приглушенным шепотом.
– Прости меня, если можешь, – услышал он. – А если не можешь, то не надо презирать. Я сама страдаю от своей глупости.
– Никто тебя не презирает.
Неожиданно Торганов понял, что Алиса, пожалуй, единственный человек, который может помочь Татьяне. Не она сама, конечно, но она сможет упросить отца. Человек он очень влиятельный, тем более что занимается юридическими вопросами. Шабанов наверняка не откажет дочери и поможет. Он ей ни в чем не отказывает: Николай знал это точно.
– Я тебя не презираю, – повторил он, – я даже кое о чем хочу тебя попросить, когда вернусь.
– Когда ты вернешься?
– Может быть, завтра.
– Я буду тебя ждать. У меня еще и сестра завтра прилетает.
– Какая еще сестра? – удивился Торганов, зная, что еще совсем недавно никакой сестры у Алисы не было.
Это он знал точно.
– Дочь отца от другого брака, – объяснила Алиса. – На шесть лет меня старше. Она с мужем за границей работает. Теперь их переводят в Венесуэлу. И они прилетают завтра утром.
– Пока, – шепнул Торганов.
Он опустил мобильник на пол. Знал, что Татьяна наверняка слышала весь разговор – то, что говорил он, и то, что говорила Алиса. Надо было бы объяснить, что звонила знакомая, а он хотел попросить ее о помощи, но промолчал.
Но Таня, вероятно, уже спала; она дышала едва слышно.
Бородавкин появился в отделении милиции в грязной спецовке. Он подошел к пыльной перегородке из плотного оргстекла, отделяющей дежурное помещение от всего остального мира, переполненного криминальными страстями. На него не обратили внимания.
– Эй! – позвал Бородавкин.
И постучал в перегородку пальцами, перемазанными машинным маслом.
– Чего тебе? – отозвался дежурный капитан.
– А где заявление подавать надо?
Капитан наклонился к вырезанному в перегородке окошку и ответил спокойно:
– Заявление надо в ЗАГСе подавать.
Бородавкин непонимающе посмотрел на него.
– Мне другое надо: у меня автобус угнали.
Капитан потянул носом воздух.
– Иди отсюда, пока я тебя на пятнадцать суток не упаковал.
– Не, начальник, – погрозил Бородавкин дежурному капитану грязным пальцем, – ты сначала заявление мое прими, а потом пакуй кого-нибудь другого. У меня микроавтобус – лично мой – со двора угнали, а меня еще за это паковать.
– Ты иди домой и проспись, а утром, глядишь, и отыщется твой микроавтобус.
Бородавкин резко вскинул руку, едва не угодил часами по собственному носу, после чего уставился в циферблат.
– Зачем спать: еще только восемь вечера, то есть без восьми минут семь, кажется. Нет, спать еще рано. Вы мне автобус мой найдите, а я тебя за это отблагодарю.
Последнее слово Бородавкин выговорил с превеликим трудом. И улыбнулся во весь рот, довольный от того, что справился.
– О, как!
– Ну, ты меня достал! – не выдержал дежурный. – И крикнул, вызывая кого-то: – Никифоров!
– Никифоров!! – еще громче поддержал его Бородавкин.
В коридоре отделения появился высокий сержант с резиновой дубинкой в руке. Сержант ткнул дубинкой Бородавкина в грудь, после чего спросил:
Ознакомительная версия.
