Она прильнула к нему, как маленькая обиженная девочка и громко зарыдала. В комнату вбежала мать, за ней отец.
— Я подумала, — что…
Увидев картину представшую перед глазами родители предпочли исчезнуть, не мешать. И это остановило отчаявшуюся Веру.
— Ты спас меня сегодня.
— Поэтому и приехал.
— Ты правда разберёшься?
— Конечно. Ты сейчас отдохни, а завтра…
— Я не могу ждать завтра, иначе сойду с ума. Ты хочешь знать откуда взялось это заявление об отказе от ребёнка?
— Да.
— Я его написала, но для другой женщины, с моими данными, из детского дома она, не могла воспитывать малыша и попросила меня написать это проклятое заявление.
— А почему не сама?
— У неё была сломана рука. Я у главврача в кабинете написала вместе с ней эту бумагу. А он попросил и подпись поставить. У неё правая рука не действовала.
— Ты мне никогда этого не рассказывала.
— Когда было разговаривать, если сына украли. Я вообще не придала этому значения и забыла обо всём.
— Ты помнишь внешность этой женщины?
— Конечно. Как будто сегодня с ней рассталась.
— Ты хорошо рисуешь, не можешь набросать портрет?
— Смогу. Только сейчас руки трясутся.
— А главврач. Это тот самый старичок?
— Нет, он был средних лет, на киноактера похож.
— Ты больше не встречала эту женщину?
— Однажды видела из машины, она садилась в автобус.
— Какого маршрута?
— Не помню. Но он останавливается на площади Победы. В сторону реки.
— Фоторобот создать поможешь?
— Наверное. Хотя черты лица теперь уже нечёткие, размытые, столько лет прошло.
— Ты подумай, а мне пора.
— Ты приедешь? — с надеждой спросила его Вера.
— Обязательно, скоро.
Она осталась одна. Шквал страдания, ненависти, стыда, ужаса вновь зажали в тиски. Она вдруг поняла, что ненавидит жизнь, такую несправедливую. Машинально пошла на кухню и там обнаружила таблетки сильнодействующего успокаивающего средства. Сердце разрывалось от боли за дочь.
— А вдруг и она так же думает, — пришла ей в голову подленькая мысль.
Подошла к телефону, набрала номер. Услышала детский голос.
— Алло.
— Доченька, — заплакала Вера.
— Я тебе не доченька. Ты скверная, продала братика.
Вера уронила трубку. Не мигая, уставилась на свое отражение в зеркале. На нее смотрела бледная, испуганная, сломленная нравственно женщина.
— Она истинная дочь своего отца, — подумала несчастная. — Прекрасно обойдётся без меня. Я всё потеряла и мне нет места в этом подлом обществе. Каждый будет показывать на меня пальцем. Смеяться.
Она даже головой замотала в отрицании представленной картины.
— Нет! Нет! Нет! — закричала она в ужасе и, подойдя к графину с водой, выпила из пузырька горсть горьковатых таблеток.
— А вдруг они не помогут? Надо предпринять что-то более серьёзное.
Вера подошла к бритвенному прибору, отец до сих пор брился, используя станок с лезвиями, вытащила из упаковки новое лезвие и открыла воду в ванной. Легла, положила руку на край, задрала рукав, зажмурилась и полоснула себя по сгибу руки. Потом ещё и ещё для уверенности. Боли она не чувствовала, но увидела как кровь расходится по воде. Вдруг ей стало тошно и мерзко. Какая-то ужасная слабость влилась внутрь, липкий холодный пот выступил на лице. Мгновения превратились в гулко стучащие удары собственного сердца. Наконец, свет померк и ей стало всё безразлично. Угодливое сознание отключилось.
Геннадий Алексеевич отсутствовал недолго. Он сидел в углу двора на скамеечке и не мог подняться. Тяжесть давила его, не тяжесть тела, а тяжесть дум, пережитого в суде. Он видел как уехал Василий. И надо бы пойти, не видеть любопытных глаз, которые скоро начнут окружать его. Он поймал себя на мысли:
— Да ведь я больше боюсь пересудов, чем думаю о состоянии дочери.
Посидев еще некоторое время, он медленно встал, и словно дряхлый старик, потащился по лестнице. У двери полез в карман за ключом, ключа не оказалось. Он вспомнил, что оставил его на столе дома. Позвонил в дверь. Подождал. Ответа не было. Противная мыслишка о дочери скользнула в его голове. Он настойчиво зазвонил, застучал, но ответа не было. Рванул к соседям, их балкон был общим и только отделялся низенькой перегородкой. Дверь открыла соседка. Увидев Геннадия Алексеевича, испугалась.
— Можно мне на балкон, я ключ забыл, — а сам уже шагал по комнате.
— Что случилось, Гена? — спрашивала она, едва поспевая следом. Он вошел через балкон и пробежался по комнатам. Веры не было. Заглянул в ванную и увидел мертвенно-бледное лицо в кроваво-красной воде, набравшейся до краев. Идущая следом соседка, медицинская сестра, немедленно отключила воду. Пережала место над раной попавшимся под руку матерчатым жгутом и крикнула оцепеневшему Геннадию Алексеевичу:
— Неотложку, срочно. Скажите срочно!
Она что-то там колдовала над распростертым телом Веры. Вода стекала с дивана на ковер. Рёв неотложки известил о прибытии. Почему-то вместе с ними приехала милиция, незнакомые люди. Врач объявил:
— Пока жива, срочная госпитализация.
Веру погрузили на носилки. Геннадий Алексеевич поехал с ней.
В операционной Вере зашили порезанные вены. В палате её окружили соседки и она словно из-под земли слышала их голоса, далекие и ей казалось, что слова опускаются на голову маленькими молотами и бьют её. Зловещий шёпот начинал звучать громче по мере вливания в неё содержимого капельницы.
— Это та, которая продала своего ребёнка в роддоме, — услышала она.
— Ну и сдохла бы, нашли кого спасать.
— Тише вы, она уже понимает.
— Ну и пусть понимает, волчица.
По щекам Веры потекли слезы. Она не смогла выдержать досужих переговоров. Волна поднявшегося изнутри гнева невинности собрали все силы. Она приподняла голову, потом руки, так, что иглы вышли из её вен и завыла по-звериному. Прибежавший врач понял ситуацию и выгнал всех из палаты. Но Вера потеряла над собой контроль и билась как большая рыба на берегу, которой нужен был воздух. Пришлось приглашать на помощь санитарку и медсестру. Ей срочно вкололи успокоительное и когда она заснула, возобновили вливания. Никакие уговоры не действовали на активных кумушек. Они потребовали убрать из палаты эту даму, или им придется уйти из больницы.
— Какие вы жестокие и несправедливые, — урезонивал их главврач.
Но он знал одно. Состояние пациентки было неудовлетворительным и эмоциональное и физическое и решил направить ее в психиатрическую больницу. Другого выхода не было. По крайней мере там не будет демонстраций. Веру на носилках, с капельницей, перевезли в психушку и поместили в одноместную палату.
— Случай неординарный, видимо ему есть объяснение. Нельзя травмировать больную.
— Я понаблюдаю за ней, не беспокойтесь, — пояснил психиатр коллегам из городской больницы.
Просмотрев историю болезни новой пациентки, Георгий Емельянович, ведущий психиатр больницы, задумался. Нежелание жить трудно поддается лечению, скорее рецидивы все-таки иногда доделывают начатое задуманное. А тут примешано чувство стыда, общего морального площадного избиения. Еще не разобравшись в сути происходящего, люди вынесли свой беспощадный приговор. Её нужно поберечь от контактов, которые снова могут нанести непоправимый вред. Внешне женщина выглядела чистой, прекрасной, одухотворенной нервной натурой. Но жизнь показывала контрасты между внешностью и содеянным. Через несколько часов, вполне достаточных для сна, он вошел в палату. Вера уже проснулась и смотрела на него. Санитарка, дежурившая в палате, встала и вышла.
— Меня зовут Георгий Емельянович, я врач-психиатр.
— Психиатр, — повторила Вера тихо.
— Не бойтесь этого звания. Сейчас я именно тот, кто больше всего нужен.
Вера слушала молча. Она решила свою судьбу и сейчас ей было безразлично, что скажет этот приятный человек с глазами, проникающими в душу, среднего возраста, с хорошими манерами.
— Вы решили, что ваша жизнь закончена и всё это, благодаря мнению кумушек, рассуждающих о неведомых им явлениях со своего потолка. Я уверяю вас, время разберется, кто прав, кто виноват. Я абсолютно отторгаю людскую молву и понимаю вас.
— Вы, доктор, а это как священник-утешитель, — мрачно промолвила Вера. — Не заткнёшь рот каждому, кто захочет посудачить обо мне.
— Но жизнь одна, вы можете продолжить её где-нибудь далеко отсюда.
— От себя не убежишь.
— Вы можете рассказать мне всё?
— Сейчас нет.
— Хорошо, я подожду. Мы с вами разберемся вместе в ситуации и я помогу вам.
— Мне может помочь только Господь Бог.
— Вот и хорошо, что вы верите. Может случиться чудо, которое сразу же излечит вас.
— Я жду этого чуда уже двенадцать лет. Оно пока задерживается.
