«Шлепнуть бы их всех прямо здесь, — подумал Матвеев, — и концы в воДу. А он и без Донского не пропадет. Милицейская крыша без работы никогда не останется. Бизнесменов много, а заместитель начальника ГУВД Москвы один. Пока еще заместитель начальника, — мрачно подумал Матвеев, — а чем кончится дело, еще неизвестно».
— Прошу прощения, господа, — Игорь Иванович Донской призвал всех к тишине. — Сейчас мне предстоит важный телефонный разговор, способный поставить точку в карьере Александра Борисовича Турецкого. Поэтому будьте любезны помолчать.
В гостиной воцарилась тишина, и Игорь Иванович набрал телефонный номер.
— Да? Добрый вечер, — бодро начал он. — Это Игорь. Я сделал так, что Генпрокуратура от нас отстанет. Обязательно смотрите на днях телевизор — разразится огромный скандал. Самый принципиальный следователь прокуратуры Александр Борисович Турецкий предстанет перед изумленными зрителями в неожиданном амплуа. В качестве большого любителя детей. Голых. Одиннадцать-двенадцать лет. Конечно, монтаж, но такого высокого класса я не видел ни разу. Одного показа хватит, чтобы взорвать все. Я думаю, что за Турецкого нам многие потом скажут спасибо.
Игорь Иванович довольно замолчал и подмигнул соратникам.
Молодчиков и Андрейченко заулыбались в ответ.
Однако чем дольше Донской слушал ответ, тем больше вытягивалось его лицо. Пару раз он попытался вставить слово, но, судя по всему, неизвестный собеседник его резко обрывал. Вслед за лицом Игоря Ивановича менялись лица и сидящих в гостиной людей. Все уже понимали, что что-то пошло не так. Один только Цезарь Аркадьевич Матвеев испытывал нечто вроде тупого удовлетворения. Ему было приятно видеть заискивающего Игоря Ивановича Донского, которого в данный момент распекали по полной программе.
««А я с самого начала говорил, что эта идея с пленкой дурацкая, — думал Цезарь Аркадьевич, — но ведь вокруг все умные! Сами знают, что делать надо».
Сейчас он совершенно не помнил о том, что «все они в одной лодке» и неудача Игоря Донского — это и его собственный, Цезаря Аркадьевича, провал. Ему просто было приятно видеть совершившего ошибку Донского. И может быть, ошибку роковую.
Наконец телефонный разговор закончился, и Игорь Иванович обвел всех недоуменным взглядом.
— Ничего не понимаю, — наконец произнес он. — Это черт знает что.
Галя с Володей ехали в институт имени Склифо-совского. Наверное, впервые за всю свою жизнь они ехали в больницу в хорошем настроении. Полчаса назад им сообщили, что Герман Городецкий после нескольких недель комы пришел в себя.
Естественно, о переводе его домой говорить было рано, но произошло действительно чудо.
Придя в себя, Герман первым делом заявил, что хочет дать показания.
— Вам тоже досталось? — спросил он у Яковлева, глядя на его огромный синяк.
— Пустяки, — улыбнулся Володя. — Бандитская пуля. Ты сам-то как?
— Вроде ничего. — Герман слегка приподнялся на больничной койке. — До свадьбы заживет. Вы их арестовали?
— Кого, Герман?
— Тех, кто стрелял в меня?
— Никто не смог их опознать. Мы получили данные с камер слежения на вокзале, но изображение очень нечеткое. Они шли боком, так что лиц не видно. Мы знаем только, что их было двое.
— Значит, я вовремя очухался, — серьезно улыбнулся Герман. — Я видел этих людей. Они паршиво стреляют. Я готов сейчас же дать показания.
— Хочешь сказать, что ты узнал их? — спросил Яковлев.
— Конечно, я их никогда не забуду. Помните, самый первый случай, на «Проспекте Мира»? С которого все началось? Это были те двое милиционеров — Цигикало и Петров. В меня стрелял тот, который здоровее, — Цигикало. Этот козел даже попасть куда надо не смог! — жестко закончил Герман.
Дверь в палату отворилась, и на пороге показалась мама Германа. Следом за ней стояла девушка.
— Мама! — обрадовался Герман. — Привет, Света. Я рад, что с тобой все в порядке.
— Вы Светлана Архангельская? — удивленно спросила Галя. — А мы вас обыскались. Где вы были?
— Извините, но я правда была очень напугана. Все это время я жила на даче у мамы Германа. Но сегодня я просто не могла не приехать. Если я могу чем-нибудь помочь в расследовании, я готова.
— Если можно, не афишируйте пока, что состояние Германа улучшилось. Все-таки преступники все еще находятся на свободе. Хотя теперь им недолго осталось гулять.
На станции метро «Проспект Мира», как всегда, было море народа. Людские потоки медленно двигались в обе стороны, не обращая никакого внимания на все, что происходит вокруг. У каждого человека была своя цель, и эта цель заключалась в том, чтобы как можно быстрее выбраться из этого унылого перехода. На улицу, в поезд — куда угодно, лишь бы выбраться из этой вялой толпы себе подобных.
Иван Цигикало проверял документы у очередной приглянувшейся ему девушки. Девушка заметно нервничала, и это, разумеется, не укрылось от внимания большого знатока женской психологии в милицейской форме.
— Боюсь, вам придется пройти со мной. Я должен буду проверить вас по компьютеру.
Девушка даже не попробовала возмутиться и обреченно зашагала впереди милиционера.
Украинская прописка. Вот уже третий месяц в Москве без регистрации. Естественно, рано или поздно ее должны были остановить.
— Кто у нас на этот раз? — поинтересовался лейтенант Петров.
— Вильна Украина, — засмеялся Цигикало, закрывая дверь на замок. — Разумеется, регистрацией и не пахнет.
Петров довольно оглядел девушку с ног до головы. Он даже не пытался скрыть своего чисто физиологического интереса.
— Объяснять что-нибудь нужно? — поинтересовался он.
Побледневшая девушка отрицательно покачала головой.
— Ну вот и хорошо, — одобрил Петров. — А то некоторые попадаются такие непонятливые. Приходится их потом разыскивать и объяснять все на пальцах. А ты молодец. Я таких люблю.
Цигикало во время монолога стоял, прислонившись к двери, и улыбался.
— Вань, — обратился к нему Петров, — проводи нашу гостью столицы. А я сейчас подойду.
Девушка в сопровождении Цигикало направилась во вторую комнату отделения. В дверь постучали.
«Ну кто еще там, — раздраженно подумал Петров, — ни минуты покоя».
Он подошел к двери и открыл замок.
На пороге стоял мужчина с огромным синяком под глазом. Явно алкаш, недавно подравшийся.
— В чем проблема, приятель? — брезгливо спросил Петров.
Из задней комнаты показался Цигикало.
— Ты чего тут копаешься? — спросил он у Петрова.
Тот указал ладонью на неожиданного посетителя.
— Тебе чего надо? — резко спросил Цигикало. — Ступай в травмопункт, а потом в местное ОВД.
Однако обладатель гигантского синяка как-то неожиданно настойчиво двинулся вперед и оказался внутри отделения. И уж совсем неожиданным оказалось то, что буквально за одну минуту все отделение заполнилось бойцами ОМОНа. Через несколько секунд Цигикало и Петров оказались в наручниках.
— Капитан Владимир Яковлев, — наконец-то представился настойчивый «алкаш», — ГУСБ. Вы арестованы по обвинению в убийстве Аллы Родичевой и в покушении на убийство Георгия Виноградова и
Германа Городецкого., Я уже не говорю про сексуальные домогательства. Похоже, что на этот раз вас наконец-то застали с поличным.
Семену Семеновичу Моисееву не понадобилось много времени, чтобы выяснить, что выстрелы в Аллу Родичеву и Германа Городецкого были произведены из табельного пистолета Макарова, принадлежащего Ивану Цигикало. А обладателем ботинок, оставившим свои следы в квартире Георгия Виноградова, оказался лейтенант Петров. Кроме того, в его доме при обыске был обнаружен портфель Виноградова. Так что недостатка в доказательствах их вины не было.
Группа Александра Борисовича Турецкого могла праздновать еще одну победу. Особенно довольным выглядел Славка Грязнов.
Поняв, что отпираться дальше не имеет смысла, Цигикало наконец-то сообщил ему имя и должность того самого крупного милицейского начальника, о котором Грязнов и Турецкий договорились раньше времени не думать. Того, кто отдал фактический приказ об устранении Аллы и Георгия.
И теперь Славка, будучи не в состоянии скрыть своего нетерпения, довольно потирал руки.
Но чем дальше двигалось расследование, тем острее чувствовал Александр Борисович Турецкий приближение рокового момента. Образ Арнольда постоянно маячил у него перед глазами, и каждый раз это был образ не нынешнего Арнольда, а того старого, с которым они пили портвейн на берегу Черного моря и который вынес его из горящей казармы, чуть не потеряв при этом руки.
Самым тяжелым было то, что об этом было некому рассказать. Ни Ире, Косте Меркулову, ни даже Славке.
