редко спускались сюда после поимки преступников. Но каждый помнил нас, меня в особенности. Главного, как они думают, виновника их ужасной жизни, не понимая, что тот всегда рядом. В зеркале. Между прутьев засверкали желтые хищные белки глаз и желто-коричневые зубы. Кулаки обхватили металл и крепко сжали, будто пытаясь раздвинуть. Интересно, даже полностью лишенные обзора заключенные заскребли ногтями. Услышали стук каблуков? Помнили меня по запаху? Знали о приходе внутренним чувством? Кричали мне вслед, били всеми частями тела по металлу. На такое я никогда не обращал внимания, а сейчас мысли были заняты другим. Одним из них.
Коридор незначительно опускался по глубине. Мэд Кэптив находился в конце, на 11–13 сантиметров ниже других, приближаясь к аду, что в извращенном роде возвышало его над остальными. Лучший из худших. Единственный обманувший меня. Камера заключения с ним располагалась слева. Справа место пустовало, будто никто не мог сравниться с ним в грехах. У стены стоял голый письменный стол и пару стульев.
Первые 4 минуты мне казалось, я наблюдаю за вольером животного. Двуногого и нелепо одетого в человеческую одежду. Вечером после экспертизы его больничное тряпье и нижнее белье забрали на исследование, выдав привычную оранжевую форму. Это было чуждо ему. Он, будто намеренно, опорочил грязью, утренней жидкой кашей, а также растянул в области ворота, пытаясь снять. Часто дергал плечами из-за стеснения. Волосы лишились сальной пленки и отслоенных пластин эпидермиса, кожа посветлела на тон. Я был рад не морщиться от вони, которая плотным облаком запахов окружала его вчера. Чувствовал даже тонкий мыльный запах. Внешне теперь выглядел даже лучше остальных. Чего нельзя было сказать о действиях.
Язык — уникальный орган чувств. Можно потерять счастье в зрении, слухе, обонянии, если пейзаж, звук, запах будет монотонным. Вкусовые рецепторы всегда неутолимо посылают импульсы удовольствия, пока что-нибудь касается сосочков языка. Мэд Кэптив жаждал любых вкусовых ощущений. Непрерывно, каждую секунду, по возможности. Вытянутый заостренный язык скоблил прутья решетки с особым упорством, сантиметр за сантиметром. Было видно, как на фиолетовой поверхности остается серый след грязи, исчезающей в глотке. Когда даже эти рецепторы снижали восприятие, переходил на другой объект: обсасывал пальцы, лизал руку, спускался на пол, доходя до отверстия туалета.
— О, детектив… — прорычал он, не отрываясь от действия.
Все-таки одним вкусом не ограничивался. Глаза жадно смотрели на меня 5 секунд, пока мой вид не наскучил. Тюремный сектор уже не возбуждал его чувствительной мании, а меня он видел вчера. Звуки интересовали его больше: стук каблуков, трение ножки стула о бетонный пол, шорохи моей одежды, дыхание, тяжелые вздохи. Во время каждого нового впечатления закрывал глаза, концентрируясь на нем, получая все мыслимое удовольствие. Скалился, несмотря на непрерывность работы языка. Иногда кусал металл, при этом звонко щелкал зубами, причмокивал, кряхтел. Как пес, которому дали мясную кость.
Среднестатистический человек обращает внимание только на более-менее концентрированные запахи. От меня ничем не пахло. Возможно, салоном автомобиля и потом от волнения. Очень слабо. Это существо прекратило занятие, глубоко вдохнуло, увеличив грудь вдвое; либо оно могло чувствовать запахи тонко, как и я, либо воображало что-то свое, непостижимое никому. Длилось это 3 секунды, после чего показалась кривая безумная ухмылка.
Я много чего повидал в полицейской практике, но это затмевало все.
Слух и обоняние оказались хорошими для сумасшедшего, но не удивительными. Я предсказал приход Пятого по звукам быстрее. Он обратил обратил внимание на шуршание сумки с личными делами, думное дыхание и грузные шаги через 6 секунд. Последнее, кстати, действовало на нервы: ставил подошву плашмя и с силой, будто давил насекомых, хотя напоминал высокий тонкий столб. Даже я при весе в 1,5 раза больше не смог бы повторить. Наш подозреваемый отошел к ближнему краю решетки, испытывая экстаз от каждого шага-выстрела.
Интересно: природа забрала у него ясность мыслей, подарив полноту ощущений.
Пятый не обошелся без того, чтобы испортить что-нибудь. Мне неизвестно, как в его голове могла возникнуть мысль обрушить тяжелую сумку на стол. На самый край. Столешница выскочила из пазов, упала на пол одной стороной, сбоку откололся кусок. Поспешил вернуть на место, приговаривая, по меньшей мере, 13 неловких извинений.
Я успел схватить лямки сумки до того, как она упала, и аккуратно поставил на стул. Просмотрел папки: яркая белизна резала глаз, ни одна не выделялась голубым цветом.
— Где дело на Мэда Кэптива?
— Вы не говорили…
— Это не очевидно? — перебил я раздраженно. — Значит, еще раз в архив!
Заключение экспертизы вкладывают в личное дело. Мне нужно обязательно ознакомиться с ним. Даже если я не сказал, можно было сопоставить два факта. Его просчет, поэтому придется побегать в наказание. А вот бесчестным с моей стороны было послать его в архив, потому что папка лежала с вероятностью 95 % в кабинете Роуча. У меня не было мыслей издеваться, тратить его время. Но хотелось изучить улики спокойно, в относительном одиночестве.
Костлявые пальцы показались между прутьями решетки, как умноженное на 5 жало скорпиона. Потянулись к близстоящему Пятому, который и сам почувствовал приближение беды, успел обернуться. Я толкнул его плечом, но клешня сомкнулась быстрее и резко потянула темно-зеленую полицейскую рубашку. Пятый едва ли не стукнулся головой о решетку, выставив руки в последний момент. Ситуация выглядела серьезной, и я достал пистолет, снял с предохранителя. Мэд Кэптив несколько раз провел острым носом по грудной клетке до уровня пупка, не слышав моих предупреждений. В следующий момент испуганный парень отпрянул от него, как от страшного монстра, побежал на всех парах к выдоху. Под смех других заключенных.
Взгляд превратился в хитрый, всезнающий, будто он пророчил ужасное будущее Пятому, но не спешил говорить. Но я видел: мысль в неожиданно ясных глазах была направлена на того, кто в них отражался. Запах его успокоил, перенасытил некой информацией, которая заняла весь слабый мозг. Язык некоторое время висел на нижней губе, потом исчез во рту. Мэд Кэптив осел на нары и застыл с опустевшими глазами, повисшими руками, но дьявольской усмешкой, будто растянутой нитями.
Безжизненный оскал. Жуткий, но таким меня не испугаешь.
Разложил папки на дальней половине стола, 5 стопок по 6 штук. Заметил, что последней было дело Владиславы Дрогович. Я сказал не приносить его прямым текстом. Даже здесь предоставил повод злиться на него. Пришлось отложить в сторону. Не суть: 29 похищений должны сказать не меньше. Нужно проверить еще раз, все до одного. Каждую крупицу информации, каждое слово.
18 минут изучал внешние и внутренние данные похищенных детей. Выделил важные характеристики, пытаясь найти моду выборки.
