же спокойно сообщил Громов.
Я уставился на него с нескрываемым удивлением, да и с упреком тоже. Понятно, что это шутка, но какая-то уж очень дебильная! Смешного в ней ничего нет, а оскорблять собственного мертвого отца — так себе идея.
— При чем здесь ваш отец? — только и сумел спросить я.
— При том, что это действительно он. Присмотритесь — и вы увидите, что это не имитация. Это настоящая человеческая кость. Так что кость в вашей правой руке не единственная, которую создал тот мир.
Я действительно подошел поближе, присматриваясь к уродцу. Быть может, это несколько наивно с моей стороны, потому что «на глаз» я бы не отличил настоящую кость от подделки. Но это была чертовски качественная подделка! Настолько, что я даже не решился притронуться к ней. От этой штуки веяло смертью, и воображение против моей воли рисовало несчастного искаженного человека, которым это существо могло быть.
— Я упоминал, что мой отец умер далеко не при нормальных обстоятельствах, — сказал Громов.
— Да, это, кажется, было при попытке открыть портал…
— Именно так. При попытке, инициированной Арсением Батраком до его собственного перехода. Тогда он вышел сухим из воды. А вот мой отец, наивно поверивший ему, — нет. Он не попал в тот мир, но оказался в зоне действия портала.
— И он превратился… вот в это?
— Да. Прямо на моих глазах.
Голос Громова при этом оставался безжизненным, взгляд — ледяным, и я не брался даже предположить, что он чувствует сейчас, глядя на изуродованные кости. А уж что чувствовал тогда — тем более.
— Это произошло не мгновенно, — продолжил он. — Это длилось ровно до тех пор, пока не закрылся портал. Позже анализ ситуации показал, что речь шла о десяти минутах. Но мне это показалось вечностью… Я слышал его крики, слышал, как он звал меня, но не рисковал к нему подойти. Потому что даже страх потерять его был слабее, чем страх перед превращением в такого же выродка! А потом портал закрылся, и на месте моего отца остался лишь огромный, бесформенный, едва узнаваемый кусок плоти. Но знаете, что было хуже всего?
Я-то не знал, но мог предположить:
— То, что он был еще жив?
— Именно так. Тот мир играл с ним, как ребенок играет с пластилином, изменил в его теле все, но не убил. И даже разум не стер! Мой отец был нежизнеспособен, однако перед смертью он успел понять, во что превратился. Он просил меня о смерти, и я дал ее ему. Но забыть все это я уже не мог.
— Но зачем вы вот так храните его останки? — спросил я. Теперь уже я намеренно не смотрел на скелет, не мог просто. А ведь для меня это был посторонний человек! Для Громова это существо стало напоминанием о судьбе отца. Похоже, котелок у Пал Палыча прохудился даже раньше, чем я ожидал.
— Как символ. В день его гибели и я, и Арсений получили подтверждение, что Мир Внутри влияет на живых существ из нашего мира. Для Арсения это было доказательством того, что его проблемы со здоровьем могут быть решены. Для меня же это стало ресурсом, который я обязан использовать.
— Так уж и обязаны?
— Тот мир задолжал мне, — отрезал Громов. — Он отнял у меня отца и унизил меня. Теперь я имею право на компенсацию. Ну и с научной точки зрения такие манипуляции человеческим телом — это результат, которого больше ни одним путем не добиться. Нужно работать в этом направлении и дальше! Это важнее, чем любые цели, которые вы там себе придумали. Николай, по вам еще ничего не ясно. Но вы слишком уникальны, чтобы просто игнорировать вас или воспринимать как обычного человека. Теперь-то вы это понимаете?
И вот тут, стоя между Громовым и изуродованными останками его отца, я четко понял две вещи.
Первое — с логикой у него беда. Он с ней играется, как тот мир поигрался с его отцом, и может якобы логически доказать все, что ему выгодно.
Второе — просто так уйти из этого дома у меня не получится. Мне отныне дозволено лишь выбрать, насколько комфортным будет мой плен.
* * *
Чтобы свалить отсюда, мне требовался относительно коварный план, потому что без коварного плана тут никак. Но это дело я решил отложить — буквально на пару дней. Не потому что хотел дать себе отдых, хотя и это, признаться, было неплохо. Я просто учился жить с двумя руками, а заодно и наблюдал, что тут как устроено.
Жизнь с двумя руками оказалась штукой приятной. Это все равно что долгие годы провести в смирительной рубашке, а потом вдруг получить свободу движения… Я, конечно, утрирую, но не слишком. Раньше мне казалось, что я полностью адаптировался, я ничем не ограничен. Да мне просто не с чем было сравнить!
Мое обучение упрощало еще и то, что меня не трогали. Вряд ли это по доброте душевной или из уважения к правам человека, скорее, они просто не знали, что со мной делать.
