Здесь, в темноте - Алексис Солоски

звучит безумно, но кто-то шпионил за мной. Следил за мной. Снимал меня на фото и видео. Они даже установили камеру в моей квартире. Мне нужно ее убрать, но я не хочу возвращаться туда одна. Ты можешь встретиться со мной?

– Сколько ты уже выпила?

– Нисколько. Я ничего не пила.

– Ты в баре, мисс Пэрри. Я слышу музыкальный автомат.

– Ладно. Я выпила. Две. Но, Пол, эти видео настоящие. Они связаны с той записью, которую я включала тебе. Тот человек, которого я пыталась найти, Дэвид Адлер… Он следил за мной, фотографировал меня. Я все еще не знаю, кто он или почему он это делает. Но у меня есть доказательства. Гарантирую, что есть. Флешка, полная файлов. Файлов, которые создал он. Ты понимаешь?

– Понимаю, – отзывается он. И меня захлестывает облегчение. Но затем он продолжает. – Я понимаю, что сегодня был на ранней смене. И что сейчас я дома. И что я устал. Я не собираюсь тащить задницу через мост из-за того, что какая-то маленькая девочка слишком сильно приложилась к бутылке. Если какой-нибудь большой злой волк все еще будет фотографировать тебя утром, тогда позвони мне в участок.

– Пошел ты, Пол, – огрызаюсь я. – Это не сказка. Это на самом деле. С тобой тоже есть видео. Камера снимала квартиру в течение нескольких месяцев, и она нацелена на кровать. Так что поздравляю. Ты снял свое собственное секс-видео. – Я беру паузу, чтобы сделать еще глоток. – Держу пари, твоей жене не понравится, если видео появится где-нибудь в Сети.

– Моей жене? – спрашивает он. – Моей жене? Закрой свой поганый шлюший рот. Я не знаю, чего ты добиваешься, но не сваливай это на меня. Я парень со щитом, милая, а ты болтливая маленькая сучка. Так что какую бы историю ты ни придумала, прекрати ее придумывать. Позволь мне объяснить на языке, который ты сможешь понять, сколько бы виски ты в себя ни влила: если разместишь что-нибудь обо мне в Интернете – видео, фотографию, забавную шутку, то пожалеешь, что родились на свет.

Я уже жалею. Постоянно. И все же этот звонок кое-чему меня научил. Я уже рассудила, что он не мог установить там камеру, не мог организовать наблюдение. Его угрозы, страх, стоящий за ними, подтверждают это.

– Прощай, Пол, – говорю я.

Когда я заканчиваю разговор, стакан с водкой выпадает из моей руки, проливаясь на бедро и разбиваясь об пол. Судя по выражению лица бармена, меня больше не обслужат. Я соскальзываю со стула, убирая ноги подальше от осколков и опираясь на стойку. Затем я пробираюсь сквозь толпу и выхожу обратно в ночь. Уже одиннадцать. Нормальные винные магазины закрыты, их тонкие металлические решетки опущены. Я проскальзываю в первую попавшуюся открытую винную лавку, мои глаза обжигает свет флуоресцентных ламп. Я хватаю первую попавшуюся упаковку пива и бросаю ее на стойку, вместе со стопкой батончиков инжира в шоколаде. Не помню, когда в последний раз ела. Не помню, когда в последний раз хотела есть.

Пиво давит на меня, когда я поднимаюсь по лестнице. Я открываю замки – один, два, три – и затем, оказавшись в квартире, не пытаюсь включить свет. Вместо этого я подхожу к окну. Даже в темноте мне не требуется много времени, чтобы нащупать камеру, маленький прямоугольник, чуть больше моего указательного пальца, расположенный прямо под подоконником и прикрепленный к серебряному шнуру, который тянется вверх, к крыше, к полосе ломкого рубероида, усеянной голубиным пометом и сигаретными окурками. Никто в здании не выходит на крышу, но до нее достаточно легко добраться по ржавой лестнице, которая висит прямо за моим окном. Я помню ту ночь, когда проснулась от топота людей, двигавшихся надо мной. Должно быть, это было, когда человек, которого я знала как Дэвида Адлера, или один из его помощников поднялся по этим перекладинам и установил камеру. Отправляет ли камера свои данные автоматически или ему пришлось вернуться, чтобы достать карту памяти? Как часто он или кто-то из его сообщников останавливался у моей двери, когда нас разделяла только эта деревянная перегородка, на расстоянии вздоха?

На кухне я нахожу свой единственный приличный нож. Настоящий нож. Я поднимаю окно, открываю его шире, подпирая плечом, и сажусь на подоконник. Требуется всего несколько секунд пиления, прежде чем я перерезаю шнур и кладу камеру на колени. Крошечная вещица, легче и миниатюрнее тюбика губной помады. Такая маленькая и такая ужасная. Я беру ее за конец обрезанного шнура и бью о стену со всей силы, снова и снова, пока осколки пластика не усеивают пол вокруг меня, и внезапно я чувствую себя такой уставшей, что у меня подкашиваются ноги. Я падаю на кровать и подтягиваю колени к груди, позволяя проводу и камере выскользнуть из моих рук. Я бы заплакала, если бы могла. Если бы таблетки и выпивка не убили все части тела, способные плакать.

Я достаю первую банку пива из пакета, с щелчком открываю ее и быстро проглатываю жидкость, словно лекарство. За ней следует вторая, а затем и третья, направляющая меня в сторону сна или ступора, в зависимости от того, что наступит раньше. Я закрываю окно, хлопая рамой с такой силой, что стекло дрожит. Потом ложусь в темноте, полностью одетая, кухонный нож – серебристый, острый – все еще крепко зажат в моей руке. В руке, которая кажется чужой.

Меня одолевает мутное, слишком жаркое забытье, обрекающее на один и тот же повторяющийся кошмар о том, как я бегу по театральному району, спектакль скоро начнется, и я в отчаянии от того, что пропущу представление. И когда сон отпускает меня – мой разум взбешен, а мышцы болят так, словно эта пробежка была настоящей, – я вспоминаю, что сегодня вечером должна пойти на прогон Жюстин. Кажется абсурдной сама мысль о том, что я могла бы вежливо предъявить свой билет, свернуться калачиком на своем месте и уйти в темноту, позволив шоу завладеть мной. Это то, чего я раньше жаждала – больше, чем любви, больше, чем секса, больше, чем ледяного шока от первой выпивки за день, больше, чем увидеть свое имя напечатанным, такое резкое и выразительное на белом фоне страницы. Но сейчас я не испытываю такого желания. Эта работа главного критика, о которой я так страстно мечтала, что ощущала ее вкус – во рту, в горле, – я почти не думала о ней в последние дни. Дэвид Адлер погубил меня