ни в чем больше.
Стоило Габриелю вынуть сигару изо рта, перестать заглатывать дым и выпускать его наружу, как все встало на свои места. Чтобы закрепить эффект, он максимально дистанцируется от сигары и, вопреки правилам, с остервенением тушит ее в пепельнице.
— На чем мы остановились? — спрашивает Габриель.
— Мы говорили о бриссаго.
— Это вы говорили о бриссаго. Сигары, да?
— Марка сигар. Странно, что вы не знаете. У вас, я смотрю, можно купить и сигары.
— У меня лучший выбор кубинских сигар в городе. Поставки непосредственно от производителя.
— А бриссаго нет, — грустно произносит Мика.
— Скорее всего, ваши бриссаго — не кубинские сигары. Но, поверьте, ничего лучше «habanos» человечество не придумало. У меня есть эксклюзивные варианты. «Cohiba», например, — именно тот сорт, который курит Кастро. Хотите?
Теперь уже Габриель выступает в роли навязчивого торгового агента, ему почему-то важно занять Снежную Мику разговором и посредством этого сблизиться с ней.
— Нет, спасибо. Я ведь спросила про бриссаго просто так.
Совсем не просто так, ей хочется говорить об этих неведомых Габриелю сигарах — снова и снова. Жаль только, что он не в состоянии поддержать тему.
— Я мог бы заказать несколько штук — специально для вас. Э-э… по-соседски. Нужно только назвать страну-производителя.
— Я ничего об этом не знаю. Допускаю, что существует некий городишко по имени Бриссаго. А в нем — табачная фабрика…
— Если хотите, я могу поискать в сети. — Габриель подмигивает Мике. — Интернет нам обязательно поможет.
— Того, кто мог бы помочь по-настоящему, давно нет в живых.
В устах любого другого человека такие слова выглядели бы излишне пафосно, но Снежная Мика — не обычный человек, не «любой другой».
Она — русская.
— Вы ведь приехали из России?
— Да. Решили с сестрой перебраться сюда.
— У вас есть сестра?
— Младшая. Она очень мне помогает.
— У меня тоже есть сестра, Мария-Христина. Она писательница.
Габриель вспоминает о Марии-Христине не так уж часто — как правило, в день ее приезда в Город, краткосрочные визиты связаны с презентацией очередного беллетристического хлама и очередного любовника. С каждым годом любовники становятся все моложе.
— Писательница? Это, должно быть, потрясающе — быть писателем. Я бы хотела когда-нибудь познакомиться с настоящим писателем…
— Вам это удалось, — неожиданно для себя произносит Габриель.
— В каком смысле?
— Ну-у… Я ведь тоже почти писатель. Работаю сейчас над своей первой книгой.
Вранье нельзя назвать только что родившимся, оно давно вызрело в глубинах Габриелевой души и обкатано на очаровашке Тане Салседо. Это вранье — уже не младенец, оно крепко стоит на ногах, умеет само зашнуровывать ботинки и открывать ключом любую дверь, ему можно смело доверить спички и поход в магазин за продуктами первой необходимости. Сдачи, правда, от него не дождешься, обязательно заныкает пару-тройку монет, но на то оно и вранье, что тут поделаешь!
— Что-то такое я предполагала, — задумчиво говорит Снежная Мика.
— Правда?
— У вас необычное лицо. Лицо человека, живущего напряженной духовной жизнью. Лицо поэта.
— Вообще-то я пишу прозу.
— Неважно. А когда вы закончите свою книгу?
— Думаю, что через несколько месяцев.
— И она будет издана?
— С этим могут возникнуть некоторые трудности. Книжный рынок сейчас переполнен. Кризис перепроизводства, так сказать. Но я надеюсь на лучшее.
— Еще бы. К тому же у вас есть сестра-писательница. Она обязательно поможет, родные люди всегда принимают посильное участие в судьбе друг друга.
Голос Снежной Мики звучит не слишком уверенно: ей бы хотелось думать, что дела с родными людьми обстоят именно так, но она совсем в этом не убеждена.
— Это очень деликатный вопрос, Мика. Вдруг книга получится не очень хорошей?
— Такого не бывает.
— Не бывает?
— Не бывает в принципе. Если она понадобится хотя бы одному человеку — ее уже нельзя будет назвать плохой. Но людей, которые думают так же, как и ты, обычно гораздо больше… О чем вы пишете, Габриель?
О любви, мог бы сказать он.
И Мике, как симпатичной девушке, понравилось бы то, что он сказал. Нет ничего универсальнее этого ответа, все в мире сводится к любви, так учат великие. Любовь — перекормленное и пухлое созданье, размер ее одежды XXXXXL, в голом виде она похожа на борца сумо, она занимает слишком много места, слишком. Ее видно отовсюду, она неделикатна, она может отдавить ногу или раздавить вовсе — и даже не заметит этого, не извинится. Самолеты, в которые садится любовь, разбиваются на взлете; поезда, на которые любовь берет билет, терпят крушение; яхты, груженые любовью, налетают на скалы, то же происходит с паромами, круизными судами, сухогрузами и танкерами — обязательно откроется течь или вспыхнет пожар в машинном отделении с последующим взрывом парового котла. Лучше не связываться с этим заплывшим жиром сумотори, Чемпионом Чемпионов, — эксцентричная Фэл так и сделала, и прожила жизнь в относительном покое. Опыт Габриеля говорит ему о том же самом — от любви одни неприятности. Куда безопаснее сосредоточиться на более невинных вещах — праздновании Рождества, поездках на экскурсионных автобусах в соседний, знаменитый на весь мир, высокогорный монастырь, сборке мотоцикла, ловле креветок, кормежке горилл в зоопарке, коллекционировании пивных кружек, коллекционировании хлыстов, бандажей и прочих атрибутов садомазохизма, я пишу исследование о садомазохизме, дорогая Мика, руководствуясь личным опытом и свидетельствами очевидцев.
Если Габриель это произнесет— какой будет ее реакция?
Он не хочет рисковать.
— …Я пишу о жизни за окном.
— За этим окном? — Снежная Мика по-прежнему не уверена в своем вполне сносном испанском, потому и переспрашивает.
— За этим в частности.
— Оставаясь при этом снаружи?
— Оставаясь внутри.
— И много интересного происходит за окном?
— Достаточно много.
— Вы и вечером наблюдаете за жизнью?
— И вечером, и ночью.
— А свет при этом включен или выключен?
Вот интересно, все русские грешат отсутствием абстрактного мышления, или это только удел русских женщин, или это только удел Снежной Мики?
— Вообще-то жизнь за окном — метафора, — говорит Габриель. — Я не знаю, как «метафора» будет по-русски, но по-испански это звучит как «metáfora». Вы понимаете меня, Мика?
— Конечно. Тем более что в русском языке слово «метафора» выглядит так же. Так свет включен или выключен?
— Когда как.
— Лучше подсматривать за жизнью из темноты, ничем не выдавая себя. Ведь нет никаких гарантий, что кто-то не следит и за вами.
— За мной? — Габриель удивлен.
— По ту сторону окна.
— Наблюдает за наблюдателем?
— Да.
— Это не вы? — Последние реплики Мики почему-то не нравятся Габриелю, и он всеми силами пытается перевести разговор в русло банального, ни к чему не обязывающего флирта.
— Нет, не я, — на удочку флирта Мику не поймаешь.
— Может быть, ваша сестра?
— Вряд ли.
Габриель предпочел бы, чтобы его беседа с русской протекала, как протекают все ознакомительные беседы с девушками: комплименты, улыбки, немудреные шутки, сравнение присутствующих с культовыми персонажами мировой литературы (Габриель), сравнение присутствующих с культовыми персонажами последних американских блокбастеров (девушки). Сразу после этого назначается свидание и девушка покидает «Фидель и Че» в предчувствии большой любви. А Габриель остается — в предчувствии очередного, не слишком продолжительного, романа.
Но в случае с Микой правила диктует Мика — совсем не Габриель: романа не будет. А если будет, то определение «не слишком продолжительный» к нему явно не подойдет. Тогда какое подойдет? поживем — увидим.
— Вы напряглись? —
Мика совсем рядом, она даже положила обе руки на край прилавка и заглядывает Габриелю в глаза: взгляд сочувствующий и насмешливый одновременно, как будто она знает обо всем, что Габриель хотел бы сохранить в тайне: что он — никакой не радиоастроном, что он не был ни в одной стране мира, что он никогда не кормил голубей и никогда не был счастлив в любви. Взгляд Мики неприятен Габриелю, зато сами глаза выше всяких похвал. Еще ни одни женские глаза не производили на Габриеля такое сильное впечатление, включая глаз-одиночку, принадлежащий Тане Салседо. Они большие, но дело вовсе не в их величине — мало ли на свете большеглазых девушек! Они светлые, но и светлые глаза — не редкость. Они функционируют по принципу воронки, втягивая в себя все окружающие предметы и искривляя пространство; Габриеля тоже можно отнести к предметам, и он чувствует себя погруженным в постоянно меняющуюся поверхность глаз.
