— Тебе сейчас лучше?
— Нет. — Не глядя на тарелку, Кэти протянула руку и взяла одну булочку.
— Я вижу, как ты расстроена.
— Да.
— Я понимаю, что ты сердишься на Лайзу за ее ложь, но, может быть, дело не только в этом?
— А в чем, например? — Кэти отломила краешек булочки и сунула в рот, чувствуя закипающие слезы.
— Я не знаю, детка. Потому и спрашиваю. У меня впечатление, что ты что-то скрываешь от меня. Не хочешь ли ты о чем-нибудь спросить?
Кэти не понимала, к чему клонит мама.
— Нет.
— Кэтикинс, я не хочу, чтобы у нас были друг от друга секреты. Так не должно быть между матерью и дочерью, которые любят друг друга. Мы с тобой самые близкие люди.
Мама не называла ее Кэтикинс с тех пор, как полтора года назад у нее начались менструации. Мама купила ей коробку с марлевыми прокладками и эластичный пояс, который носят на талии, чтобы прокладка оставалась на месте. Демонстрируя, как нужно закладывать эту длинную марлевую прокладку в пояс, мама пребывала в таком нервном напряжении, что Кэти решила не задавать никаких лишних вопросов.
Мать между тем продолжала говорить тем же ласковым тоном:
— Я чувствую, что ты что-то скрываешь.
— Я ничего не скрываю. — Кэти разломила оставшуюся булочку пополам и половинку сунула в рот.
— Ты знаешь, что я всегда буду тебя любить, что бы ты ни сделала.
Кэти изумленно подняла на нее глаза.
— Мама, я ничего не сделала! Я не понимаю, о чем ты.
— Тогда в чем дело? Я хочу, чтобы ты была со мной абсолютно честной. Что бы ты мне ни рассказала, это никогда не выйдет из стен этой комнаты.
Кэти молчала, уставясь в пол. На самом деле она ничего не скрывала, но кое-что ее серьезно беспокоило. Она знала, что мама может дать ей хороший совет, но не была уверена в том, что может ей полностью довериться.
— Ты расскажешь папе.
— Нет, не расскажу. Если только это не связано с твоим здоровьем или безопасностью. Короче говоря, это останется между нами.
— Это не связано со мной.
— Тогда с кем? С Лайзой? Она сказала что-нибудь гадкое о твоем весе?
— Не-ет. — Только два слога. Что-то гадкое о ее весе? Какую именно гадость имела в виду мама? Она ведь всегда говорила о внутренней красоте.
— Но это имеет отношение к ней?
— Ну да.
— Ее мама стала еще больше пить?
Кэти отрицательно покачала головой, избегая взгляда матери.
— Просто я беспокоюсь за нее.
— И что же тебя беспокоит?
Кэти поклялась себе никогда не говорить об этом. Представляя себе, как заставит Лайзу признаться, она видела перед собой их обеих, как раньше полночи сидящих без сна и разговаривающих по душам. Они заколют волосы и смажут лица кремом. И она деликатно поможет Лайзе понять пагубность ее поведения и направит ее на путь истинный.
Мама внимательно всматривалась в ее лицо.
— Не понимаю, что могло произойти с Лайзой, о чем ты стыдишься мне сказать.
Кэти почувствовала себя меж двух огней, разрываясь между своей преданностью лучшей подруге и желанием броситься в объятия матери.
— Я обещала не рассказывать.
— Это связано с тем, что Лайза трогает себя?
— Трогает себя чем?
Она увидела, как мама переменилась в лице.
— О Боже, она позволяет Таю Эддингсу делать это с собой?! — воскликнула мать. Кэти почувствовала, как на верхней губе у нее появилась капелька пота. — Скажи мне.
Кэти что-то пробормотала в ответ, стараясь, чтобы это прозвучало как можно неразборчивее, чтобы не лгать матери.
— Говори.
— Она позволяла ему трогать свою грудь и класть руку… — Последнее слово у нее просто язык не поворачивался сказать.
— Куда?
— Вниз.
Ливия посмотрела на нее с ужасом.
— Это она тебе сказала? — Кэти пожала одним плечом. — Ты совершенно уверена?
Кэти ничего не сказала, но сделала движение ртом, означающее, что да. В конце концов она прочла об этом собственными глазами.
Мать испытующе посмотрела на нее.
— Ты ведь не выдумала это, чтобы отомстить ей?
— Нет.
— Как далеко они зашли?
— Не очень далеко. Они только ласкают друг друга.
— Ласкают? Это ты называешь лаской — когда он кладет руку на ее интимные части тела? Это отвратительно. Под одеждой или снаружи?
Она не ожидала, что мать будет расспрашивать о таких подробностях. В дневнике об этом ничего не было, и Кэти не знала наверняка — снаружи или под одеждой. Решив, что лучше первое, она сказала:
— Снаружи.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что она со мной откровенна.
— Ну, слава Богу за его милости. Ничего, я позабочусь об этом.
— Мама, — взмолилась Кэти, — ты же обещала никому не рассказывать!
— Не глупи. Тая Эддингса отправили сюда в наказание после того, что он натворил в Бейкерсфилде. Если Далия Йорк когда-нибудь узнает, что я скрыла это от нее, она никогда больше не станет со мной разговаривать и правильно сделает. Я принимаю ее у себя в доме и обязана рассказать ей.
— Но что, если узнает Лайза?
— Она не узнает. Поверь мне: твое имя не будет фигурировать вовсе.
Кэти была в состоянии, близком к ужасу, когда ее мать спускалась в холл к телефону. Кэти не собиралась выдавать подругу, но миссис Креймер сделала выводы и приступила к решительным действиям. Кэти слышала, как Ливия назвала оператору телефон Далии Йорк, затем наступило молчание, пока она ждала соединения.
В животе Кэти начались спазмы, словно ей надо было в туалет. Ситуация выходила из-под контроля, но не по ее вине. Не могла же она солгать собственной матери, не правда ли? Кем бы тогда она была? Кроме того, если бы Лайза была с ней честной, то она, Кэти, никогда бы не выдала ее. Ведь именно так поступают лучшие подруги. Но позволять себя ласкать таким образом было нехорошо. Пастор говорил, что это искушение и подростки ни в коем случае не должны этого делать. Так, может быть, это даже хорошо, что она все рассказала маме. Не могла же она стоять в сторонке и ждать, пока с ее лучшей подругой произойдет что-нибудь ужасное. Кэти слышала, как мама громко, истошно кричала Далии: «Этот парень обязательно воспользуется ситуацией, если никто не вмешается!» Ее голос все звенел и звенел, и Кэти заткнула уши.
Она надеялась, что Лайза никогда не узнает, откуда тетушка Тая получила эту информацию.
Мой разговор с Таем был вежливым и небесполезным. Я вкратце описала ему ситуацию — обнаружение тела Виолетты в «бель-эйр», версии о яме и о том, сколько времени потребовалось на то, чтобы ее вырыть. Я также повторила то, что Лайза рассказала мне о человеке, которого они вместе видели во владении Тэннер вечером в пятницу.
— Вы припоминаете марку или модель машины, на которой он приехал? Лайза утверждает, что автомобиль был темного цвета, но больше она ничего не рассмотрела. Она говорит, что была очень напугана.
— Это была последняя модель черного пикапа «шевроле».
— В самом деле? С ума сойти! Как вы могли запомнить такое?
— У моего отца была похожая машина, только выпуска 1948 года. А эта была более новая.
— А тот человек? Как он выглядел?
— Его я не помню, но старый.
— Ну примерно? Ведь вам тогда было всего семнадцать.
— Лет сорока. Взрослый мужчина.
— Он не был вам знаком?
— Я жил в этом городе всего три месяца и никого не знал, кроме моих одноклассников.
Я задала еще несколько вопросов, но вхолостую. Я уже собиралась закругляться, не желая злоупотреблять его драгоценным временем, когда он спросил:
— Как поживает Лайза?
— Хорошо. Я рада, что вы спросили. Она разведена. Зарабатывает на жизнь тем, что печет торты. Она только что стала бабушкой, но, глядя на нее, никогда этого не скажешь, потому что она великолепно выглядит. Очень плохо, что вы не поддерживали с ней отношений.
— Я тут ни при чем, это она так решила. Я писал ей раз шесть или семь, но она ни разу не ответила. Я понял, что больше ей не нужен.
— Она так не думает. Вы исчезли в тот же день, что и Виолетта. Лайза была в отчаянии. Даже теперь она говорит, что никого не любила так, как вас. «Плохой мальчик, но такой очаровательный!» — это ее слова.
— Вы что, хотите нас свести друг с другом?
Я рассмеялась:
— Не знаю. А вы свободны?
— В общем, да. Жена сбежала с моей секретаршей полтора года назад. О жене я не жалею, а секретарша была самой лучшей из всех, кто у меня был.
— Фамилия Лайзы по мужу Клементс. Она есть в телефонной книге. Если вы вспомните что-нибудь еще, я буду вам очень благодарна за звонок.
— Договорились, — сказал он и повесил трубку.
Я набрала номер Лайзы. Ее или не было дома, или она записывала звонки на автоответчик, так что я оставила сообщение с просьбой перезвонить мне. Я не собиралась говорить с ней о ее бывшем бойфренде. Она солгала мне насчет Фоли, и я хотела знать почему. Я посмотрела на часы. Было 16.35, и я была должна Дейзи максимум еще полтора часа. Не то чтобы я засекала время, просто чувство долга превыше всего. Проблема заключалась в том, что больше не было смысла ни с кем разговаривать. Кто будет настолько глуп, чтобы добровольно сказать правду? Нужно быть дураком, чтобы признаться в содеянном, когда очень сложно что-либо утверждать, доказывать и опровергать, ведь прошло тридцать четыре года. Самое большее, на что я могла надеяться, — это разговорить людей и заставить их отвечать на мои вопросы. Но и тогда ответы могли не помочь раскрытию преступления. Умный убийца постарается подставить кого-то другого, чтобы подозрение пало на него. В любом случае эту проблему предстояло решать не мне. Убийством занимался департамент шерифа, имея в своем распоряжении все полномочия, экспертов и новейшие достижения криминалистики. Все, что мне надо было сделать, — это с разрешения Дейзи предоставить им мой отчет, который мог помочь расследованию.
