«Кивач» пришел к нам сам, и я оценил Володин поступок: по традиции за «почтарем» полагалось бегать тому, кому он был нужен.
Мы оба лежали в дрейфе. Поначалу я зашел так, чтоб «Кивач» оказался со стороны ветра, и, погасив инерцию, вырубил машину. Моя команда столпилась на борту, едва сдерживая нетерпение, боцман приготовил багры и «кошку», отрядил специальных матросов на бак и корму. На «Киваче» тем временем собирали нашу почту к недолгому путешествию по морю между бортами двух траулеров.
Поскольку сам не единожды доставлял почту на промысел, то доподлинно знал, как Володин помполит отобрал сейчас «рязанскую» корреспонденцию, сунул ее в пластиковый мешок, для надежности нахлобучил на сверток еще такой же, втиснул в молочный бидон, а затем тщательно задраил крышку, позаботившись о водонепроницаемости.
Теперь за дело принялся боцман «Кивача». Он взял у тралмастера несколько кухтылей-поплавков для верхней подборы трала, связал их вместе, дав некую слабину между ними, тогда их цеплять из воды сподручней, а затем намертво прикрепил всю эту поддерживающую снасть к контейнеру с почтой, будем называть сей бидончик «контейнером», оно и звучит солиднее, и в духе времени.
— Игорь Васильевич, — сказал в микрофон Дудченко, — мы готовы.
— Мы тоже, — ответил я и вышел на крыло мостика.
Кувыркаясь в воздухе, с борта «Кивача» полетел в море бидон, контейнер то есть, с почтой.
Команда моя затаила дыхание. Теперь надо было ждать, когда письма от жен и подруг сдрейфуют к нашему борту. Притихли разговоры, кое-кто нервно закурил, и все не сводили глаз с блестящей точки, окруженной кухтылями.
Точка близилась, близилась… Она вознамерилась было пройти по корме, но я дал ход машине и несколько осадил судно. «Контора» повалила на траловую палубу, все суетились, давали советы боцману, а тот, чувствуя себя героем дня, добродушно ухмылялся, а ежели советчики уж больно досаждали, он огрызался добрым, незлобивым матерком.
И вот почта на палубе. Боцман ловко подцепил кошкой за кухтыль и выволок все сооружение — на этом его роль кончалась. В дело вступал Викторыч; помполит. Он дал команду двум матросам из актива подхватить контейнер и важно зашагал к своей каюте, сопровождаемый гудящей от переполняющих ее эмоций толпой.
Коридор средней надстройки, где живет Дмитрий Викторыч, был забит до отказа, так и просилось на язык устаревшее выражение «как сельди в бочке»…
А помполит вскрыл контейнер, распечатал мешок, нашел директивные бумаги для себя лично, отделил письма от газет и журналов, последние он раздаст позже — и вот он, желанный миг: пачки писем в руках нашего комсорга, и тот звонким голосом начинает выкликать фамилии.
Потом Викторыч придет ко мне в каюту, разведет смущенно руками и вздохнет: не было для меня писем и в нынешней почте.
Но именно в тот раз мне и повезло. Писем я, правда, не получил, а вот встретить в открытом море живого гонца со свежими новостями — такое бывает не часто.
Через три дня после встречи с «Кивачом» я получил команду флагмана идти к плавбазе «Кольский луч» и сдать на нее пять тысяч центнеров рыбы. До полного груза в восемь тысяч у меня не хватало тонн двести, но с промысла уходить мы еще не собирались, и возможность освободить морозильные трюмы для новых подъемов рыбы была как нельзя кстати.
С погодой мне пофартило. Такая бывает редко в этой части Атлантики, где холодные воды Лабрадорского течения, идущего с севера, ударяются о гигантскую дугу повернувшего на восток Гольфстрима. Туманных дней здесь невпроворот. В прошлый раз швартовался я к «Севрыбе», так видимость была нулевая. Слышу, как вполголоса переговариваются на борту рефрижератора матросы, вызванные на швартовку, а самого судна не вижу. Врубил радар на шкалу «радиус видимости ноль восемь мили», попросил, чтоб «Севрыба» двинулась самым малым, уравнял с нею свой курс, и вот так, помалу к ней прижимаясь и согласуя действия с коллегой-капитаном, приблизился к рефрижератору вплотную…
Сейчас я стоял в рулевой рубке и смотрел, как уходят из трюмов «Рязани» первые стропы с картонными ящиками мороженой рыбы. Дмитрий Викторыч бубнил по «Кораблю» названия кинофильмов, которыми он располагал, договаривался с помполитом «Кольского луча» обменяться картинами. Внезапно в разговор двух помполитов вклинился третий голос:
— Эй, на «Рязани»! Это кто? Послушайте, комиссар, говорит старпом «Кольского луча». Подскажите мне, кто у вас мастерит?
Хотя мой Викторыч и бывший наземный авиатор, но глагол этот, производный от английского «мастер» — хозяин, значит, так всюду капитанов кличут, — слово такое Викторыч знает.
Сейчас он повернулся ко мне, и я посмотрел на коробку радиостанции с интересом, голос был шибко знакомым, кивнул помполиту, отвечай, дескать, по существу.
— Волков у нас капитан, Игорь Васильич…
— Быть того не может! — радостно завопил «Кольский луч». — Зовите его к трубке, комиссар! Старый корабельный товарищ желает с ним разговаривать…
Тут я его узнал, Женьку Федорова. Колыхнула радость, она пришла вместе с неким ущемлением души: ведь Женька был из того мира, где жила Галка и Решевский, и поначалу не успел даже удивиться тому, что Федоров вдруг оказался на мурманской «коробке».
Объяснялось все просто. Набирали в Калининграде перегонную команду для получения новых транспортных судов. Федоров тоже туда пошел. Принял он за кордоном плавбазу «Балтийское море», и, едва судно было готово идти в родной, так сказать, порт, куда ее приписали, из главной конторы пришел приказ: «Море» именовать отныне «Кольским лучом» и следовать сему «Лучу» в славный порт Мурманск. Команду на перегоне не меняли, так Федоров и оказался в Заполярье. А здесь ему предложили остаться на какое-то время, намекнули на капитанскую перспективу. Женька подумал-подумал да и согласился. Тем более терять ему на Балтике было нечего, с год назад он развелся с женой, оставил ей все и потому отвалил за шестьдесят девятую параллель.
— И правильно сделал, — сказал я Женьке, когда мы сидели в его просторной каюте.
И Федоров рассказал, как «Луч» сначала сбегал с грузом продуктов на Остров Свободы, а потом пришел к нам на промысел собирать у траулеров рыбу.
— Правильно ты решил, Жак, — повторил я и легонько похлопал Федорова по плечу. — Наши здесь есть, в Мурмандии, мореходские кореша, а вот из старых корабельных товарищей ты у меня заявляешься первым.
— Проложил ты дорожку, Игорь, вот мы и все, как штыки, ринемся за тобой, — сказал Женька, закусывая вяленым окунем. — Хорош окунек… Пива к нему не повредило б.
— Пиво будет в Мурманске, Жак… Только не думаю я, чтоб остальные «штыки» рванулись с обжитых мест. Они б, может быть, и рады сменить порт приписки, да жены не пустят. Шутка ли, квартиру с коврами бросить, набитые заграничными тряпками гарнитуры. У многих и машины ржавеют в дворовых гаражах, дожидаясь терпеливо, в отличие от некоторых жен, хозяев с моря. Те «штыки», брат Жак, никого уже не заколют… Сточились.
Женька вздохнул.
— Неразрешимая проблема: женщина и море, — сказал он. — Ни жизнь ее не решает, ни романы писателей-маринистов.
— Писатель и не должен ничего решать, — возразил я ему. — Его задача ставить вопросы.
— Ставить вопросы, — проворчал Федоров. — Это куда как легче… Вон и на парткоме, в Запрыбхолодфлоте, мне ставили вопросы. «Почему не пытаетесь сохранить семью… Наблюдались ли между вами трения раньше… В чем вы видите свой моральный долг… Намерены ли помириться… Ваше отношение к семье будущего?» Прямо-таки не партком, а КВН какой-то. Делать им больше нечего, только и разбирать бракоразводные дела. Суд на это есть, суд!
— Позволь, но ведь ты говорил, что она сама подала на развод?
— Сама… «По причине остывшего чувства»… Так и написала заявление, курва. Видно, хахаль сочинял, с которым я застал ее по возвращении из рейса, он у нее в сочинителях ходит, где-то на радио ошивается, что ли… Конечно, я не стал всего этого говорить на заседании. «Остыло у нее, говорю, понимаете, не любит!» А они мне в ответ: «А как же раньше любила? Значит, вы, товарищ Федоров, виноваты, не уделяли должного внимания жене…» — «Да как же, отвечаю, могу я уделять через тысячи миль? Наука не решила еще проблему половой связи на расстоянии, к великому сожалению всех рыбаков…» Тут секретарь не выдержал, расхохотался и выгнал меня. «Не морочь нам голову, Федоров, катись разводиться… А строгий выговор без занесения мы тебе все-таки объявим. Уж не взыщи — порядок таков». Я и пошел. Вот и до встречи с тобой докатился…
— Это в каком смысле?
— Только в прямом, Игорь, только в прямом… Рад тому, что встретил тебя в океане. Это, брат, не в ресторане «Балтика» встреча… Говорю это тебе как старому корабельному товарищу.
