Женщина «расслабилась», мягко говоря, в безнравственной позе. Глаза вошедших буквально округлились от изумления при виде широких и плоских ляжек, вызывающе раскинутых на подлокотниках кресла и демонстрирующих буйную кудрявую растительность внизу живота. Тяжелые крупные груди свисали женщине под мышки. Вид у нее был чудовищно непристойный, просто смотреть противно. Но почему-то у рослых омоновцев, затянутых в штурмовую форму, с десантными автоматами в руках, в шлемах с поднятыми забралами, как-то самопроизвольно раздувались ноздри, а учащенное, прерывистое, будто после долгого бега с препятствиями, дыхание указывало на определенную вредность такой их работы для человеческого здоровья. И при этом еще они стыдливо отводили друг от друга глаза, будто боясь, что их уличат в чем-то непотребном, запретном.
...Поремский вспомнил, что, когда еще учился на юридическом факультете, одно время была у него подружка из медицинского училища. Бойкая, крепенькая вся такая, темпераментная девица, приехавшая в Москву из Ростова-на-Дону покорять, видимо, столицу. Известно, что самые сведущие в медицине люди — это те студентки, которые только собираются еще стать медсестрами: для них вообще не существует ни секретов профессии, ни уж тем более каких-либо запретов. Вот и Инка оказалась одной из них.
А почему вдруг вспомнилась? Да вот увидел Владимир, войдя последним в квартиру, развернувшийся перед ним «пляжный пейзаж» довольно сомнительного толка, поглядел на словно стекленеющие глаза бойцов и усмехнулся про себя. Точно, и с ним однажды случилась близкая история.
Они всё искали себе место уединения, и оно неожиданно нашлось в ее училище, куда они проникли со всей осторожностью, обманув бдительность вахтера. Инка завела его в одну из аудиторий, или то был какой-то странный врачебный кабинет, подтащила к не менее странному, непонятному сооружению и вдруг вскочила на эти конструкции. Да так ловко, что ноги ее вмиг оказались раскинутыми высоко в стороны. Была полная луна, света они, естественно, не зажигали. Все выглядело словно на ладони, и он остолбенел. Но он был молод, распален долгим терпением, и приглашать его не надо было. Он с ходу оценил неоспоримые достоинство того сооружения. А позже узнал, что это всего лишь обычное гинекологическое кресло, в котором врачи осматривают и обследуют своих пациенток. Обычное — даже почему-то обидно стало.
Но Владимир будто заново ощутил то, давнишнее свое, состояние крайнего азарта, почти бешенства, кинувшего его тогда к Инке. И подумал, почти физически ощущая сейчас тяжкую атмосферу, накапливающуюся в комнате, что, случись невероятное и расстегни вдруг кто-нибудь из наиболее решительных омоновцев ширинку своих брюк, мгновенно выстроится живая очередь желающих также овладеть этой грубой, горячей плотью. И никакая сила их не остановит, потому что она сама, эта плоть, куда более страшная, почти убойная сила. Вот и ищи потом мотивы в делах о групповых изнасилованиях...
Появившийся в комнате судмедэксперт с ходу оценил обстановку и рявкнул на столпившуюся «публику» почти зверским басом:
— Эй, вы, охламоны! Да прикройте ж ее чем-нибудь! Ну чего вы, как кобели на собачьей свадьбе?! Есть же халат, тряпки вон валяются! —и показал на разбросанную по полу одежду.
Раздались короткие смешки, кто-то выдал довольно-таки сальную шутку. И, наконец, пришел в себя командир отделения, задействованного в операции:
— ОМОН, на выход!
А Седов, улыбаясь, добавил, обращаясь уже к Поремскому:
— Оперативно-следственная группа может приступить.
Судебный медик быстро осмотрел Масленникова, сказал, что тот живой, но спит, то есть в полном отрубе. А что он принимал, понять сейчас трудно, тут, на столе, навалом всяческой хренотени, и нужны специальные анализы. Но ответ может подсказать вон та дама, видимо от медицины, и показал на женщину. Сам же подошел, спустил наконец с подлокотников ее безвольные ноги, подтянул и застегнул на ней белый халат и открыл свой чемоданчик, чтобы попытаться привести ее в чувство.
Из документов, найденных в ее сумочке, Поремский узнал, что она работает врачом в наркологическом диспансере. Был и адрес, и все прочие атрибуты. Мария Леонтьевна Торопкина — вот как ее звали. Возраст — 48 лет, не замужем, штампа в паспорте нет, о детях тоже ничего не сказано, а может, просто отсутствуют соответствующие отметки в паспорте. Ничего себе «девушка», кинувшаяся во все тяжкие на старости лет! А с другой стороны, за что ее судить? Свободная женщина. Если и осуждать, то разве что за наркотики. И опять- таки лишь в том случае, если их принесла сюда она. Ну а кто ж еще? С наркоманами же работает.
А «свободная женщина» Мария Леонтьевна Торопкина между тем с помощью судмедэксперта постепенно приходила в себя — что-то несвязно уже бормотала, отталкивала его руку с нашатырем, пыталась повернуться, чтобы удобнее устроиться в кресле и продолжить счастливый, или какой он у нее там, сон. Но медик не отступал. И наконец ей пришлось открыть глаза и медленно сообразить, где она, что с ней и, главное, откуда здесь столько постороннего народа. Потом она увидела спящего Масленникова, осознала собственный внешний вид и попросила дать ей возможность одеться.
— Помочь не надо? — без всякого юмора, даже немного участливо, спросил грубиян медик.
— Я скажу, когда надо... Дайте мне, пожалуйста... — Она назвала какое-то лекарство, и эксперт полез в свой чемоданчик, шелестя там и звякая чем-то.
Он достал ампулу и взял со стола новенький шприц.
— Разрешите, я сама, — не очень четко произнесла женщина.
— Не надо, у вас еще не все в порядке с руками. Я сделаю лучше. — И он стал заполнять шприц лекарством из ампулы. — А ему что надо? — Он показал на Масленникова.
— Можете то же самое. Я смотрю, он сам уже вколол себе. Это снотворное, не страшно. Проснется через два-три часа, у него всегда... в последнее время...
— Мы можем задать вам несколько неотложных вопросов? — влез наконец Поремский, которому как- то надоело уже слушать совершенно пустую и неспешную, с его точки зрения, болтовню этих двух маститых медиков.
— У вас тут что, нет других, более важных дел?! — ни с того ни с сего рявкнул вдруг судмедэксперт. — Видите, человек только в себя приходит! Занимайтесь вашим обыском, черт возьми!
— А что, Федор Евгеньевич, — спросил Владимир у Седова почти елейным тоном, — у вас тут всегда судебные медики руководят оперативно-следственными бригадами? Или в виде исключения?
— Нет, — пряча улыбку, ответил майор, — только в исключительных случаях. Или когда им абсолютно нечего делать.
— Нормальное явление, — кивнул Владимир, — тогда попросите сюда понятых. Действительно, доктор, вероятно, прав, мы слишком долго лицезрели довольно отталкивающую картину и слегка расслабились.
— Это кто уже успел расслабиться? — спросил, бодро входя в квартиру, Виктор Петрович Гоголев. — Ты, что ль, Владимир? И с чего это? А мне доложили, что все прошло удачно.
— Лучше не бывает, ни шума, ни стрельбы, ни крови.
Гоголев подошел к дивану, посмотрел на лежащего, потом взял со стола один пузырек, другой, почитал, что на них написано, повертел в руках и спросил:
— Он?
— Он самый, — кивнул Седов. — Как говорится, не очень транспортабелен. Вот ожидаем, когда его сообщница придет в себя и подскажет разумный выход.
Судмедэксперт гневно сверкнул глазами, но промолчал. А Гоголев поманил Седова пальцем и, когда тот подошел, что-то сказал ему на ухо. Седов отстранился, взглянув на генерала с удивлением. Но тот решительно кивнул, и Федор сказал:
— Хорошо, сделаем, товарищ генерал.
— Ну и что теперь будем делать, Петр Кузьмич? — спросил Г оголев у медика.
— Сейчас я провожу ее в ванную, где она оденется, приведет себя в порядок, и можете работать. А он, — эксперт ткнул пальцем в Масленникова, — окончательно созреет, по нашему общему с ней мнению, для серьезного допроса не раньше завтрашнего утра. Вот и исходите из этого. Нет, конечно, можно ему вколоть лошадиную дозу, применить другие сильнодействующие способы, но будет ли смысл? Не знаю, вам решать, Виктор Петрович.
Петр Кузьмич как-то почти по-приятельски, словно демонстрируя свое превосходство перед остальными, включая нахального московского следователя Владимира Поремского, взял генерала под руку и отвел подальше, к окну. И там что-то начал ему говорить, а Гоголев, склонив голову чуть в сторону, внимательно его слушал, не перебивая. Ишь ты!
— Хорошо, я буду иметь в виду. А вас, Петр Кузьмич, попрошу заняться им вплотную. Он мне очень нужен, и, чем скорее, тем лучше. Федор всем необходимым вас обеспечит, я уже дал такую команду. Так что действуйте. — И пожал ему руку.
