Реальность моей ситуации снова накрывает меня.
Хлоя убирает бумаги в стопку и перевязывает их розовой лентой. Вдруг ее взгляд устремляется в пустоту. Она берет документы и кладет их на стопку на краю стола. Потом берет другую стопку и начинает просматривать ее, прежде чем отодвинуть ее в сторону с такой силой, что она и другая стопка падают на пол.
Хлоя берет выпускную фотографию Патрика с полки и показывает на него:
– Ты глянь на него, только глянь на него. У него все было хорошо, работа, практика, но этого было недостаточно. Ему нужно было флиртовать с женщинами, трахать их, проверять их границы. Он мог иметь все, но оказался еще одним чертовым насильником. – Она швыряет фотографию в противоположную стену, и та ударяется о стол, прежде чем упасть на разбросанные по полу бумаги.
Я в таком шоке от услышанного, так удивлена ее словами, что начинаю смеяться. Этот звук срывается с губ, прежде чем я успеваю остановить его. Я закрываю рот руками, но Хлоя все слышала.
– Нет, все в порядке. Смейся. Это чертовски смешно. Я солиситор, а ты барристер, и мы обе подходим к кульминации игры, но застряли с этим дерьмом… Он поставил нас в это положение, мы рискуем своей профессией, потому что он взял такое дело. Это так меня злит.
Хлоя обходит стол и начинает собирать документы, укладывая их в стопку. Потом поднимает фотографию. Я уже думаю, что она кинет ее в мусорную корзину, но она мгновение смотрит на нее, скривив губы, потом открывает ящик и засовывает ее туда.
Я все еще неподвижно стою у двери, не понимая, чем это закончится.
– Так… мм… что теперь? – спрашиваю я.
– Мы продолжим. У меня много клиентов, которым нужно сообщить, что их солиситор мертв, и нам нужно попытаться понять, как, черт возьми, вести защиту теперь, когда Мадлен открыла нам свой секрет.
– Будет очень сложно, – замечаю я. – Если бы…
Хлоя вздыхает.
– Ты поступила правильно, – говорит она. – В ее словах явно не было согласованности, и все бы развалилось в тот или иной момент. Нам нужна была правда, несмотря на то что мы не знаем, что с этим теперь делать. Особенно без Патрика, который мог бы с этим разобраться. Я переживаю из-за других дел – вдруг и там были скрытые договоренности?
– Я думала о том же, – говорю я. – Дел много.
Она пожимает плечами и кивает. Я тоже пожимаю плечами. Но, несмотря на это все, в воздухе повисает некое чувство братства, ощущение, что мы превращаемся в команду. У нас столько всего общего, столько совместных дел, мы не можем просто забыть об этом.
– Думаю, мы справимся, – говорю я. – Я считаю, что мы сможем со всем разобраться. Но если это сработает, если мы и правда вот так обманем суд… не уверена, что смогу и дальше работать барристером.
Хлоя размышляет над моими словами.
– Уверена, люди так постоянно поступают.
Я качаю головой:
– Я – нет. Мы относимся к этому серьезно, понимаешь. Это не клятва Гиппократа, но это важно. Если бы дело было не такое серьезное…Но если я решусь на такое, то не хочу продолжать работать барристером. Это взаимообмен, понимаешь?
Кажется, Хлоя вот-вот рассмеется.
– Как высокопарно, – отвечает она.
– Знаю, знаю. Но я серьезно. Хватит с меня нарушений обещаний. Я не знаю, что сделаю, но что-то придумаю. Я не могу просто врать в суде и вернуться туда на следующий день как ни в чем не бывало.
Улыбка медленно сползает с ее лица.
– Понимаю. Ты всегда могла бы стать солиситором.
Теперь наступает мой черед смеяться.
– Боже, ты такая практичная.
– Ага, но мне просто не нравится смотреть, как погибает талант. Мне понадобится помощь со всем этим. И если не хочешь идти в суд, я пойду. У меня есть право выступать в суде, я просто редко им пользуюсь. Или пошло все к черту, мы всегда можем отправить кого-то из конторы.
Я застываю, обдумывая эту идею. Анализируя ее. Обычные часы работы, офис в центре Лондона. Предсказуемость.
– Знаешь что, а это не такая уж плохая идея. Совсем неплохая.
Мы пожимаем друг другу руки, и она обнимает меня.
– Скоро все обсудим, – говорю я, собираясь уходить и таща за собой сумку на колесиках. – Скажи, что мне нужно сделать.
Я направляюсь в контору и на Кингсвей замечаю, что моя сумка плохо катится. Когда я тяну ее, она постоянно застревает, и это очень раздражает. Я отталкиваю людей в сторону и добираюсь до дверного прохода рядом с пабом. Здесь я переворачиваю сумку и смотрю на нее. Дело в одном колесике – к нему прицепился огромный кусок жвачки и попал в саму ось. Это серая, вязкая и отвратительная масса, к которой прилипли волосы и сигаретный пепел. Даже с собачьим дерьмом было бы проще – по крайней мере, я могла бы смыть его. Не знаю, что с этим делать. Помню, что жвачку с одежды снимают с помощью заморозки, но сумка на колесиках – другое дело. Она не такая уж новая, но в достаточно хорошем состоянии, за исключением этой детали. Я закрываю ее, бормоча проклятия под нос и иду в контору, сдавшись и взяв ее в руки, вместо того чтобы тащить за собой.
Как только я добираюсь до конторы, я иду в свой кабинет и ставлю сумку на пол. Открываю, листаю бумаги, перебираю их, что нужно было сделать недели назад. Там полный беспорядок. Я ношу кучу старых документов и судебных решений, пустые сигаретные пачки и даже обертку от сэндвича, к которой прилип листик салата. Я пропускаю бумаги через шредер для конфиденциальных документов, тыкаю в жвачку отверткой, которую нахожу в ящике стола. Жвачка не снимается, и я в раздражении бью по ней отверткой, пытаясь отломить кусок. Сначала я чувствую сопротивление, потом оно пропадает, и моя отвертка вылетает из руки. Колесико полностью соскакивает.
Я беру сумку и пытаюсь катить ее – она стоит неровно, но двигается нормально. Этого достаточно. Если что-то неидеально, не значит, что нужно его выкинуть. Я отставляю сумку в сторону, сажусь за стол и листаю документы, записи по делу Мадлен. Хлоя права, это полный бардак. Ее показания были несогласованными, встречи с ней – тяжелыми и слишком эмоциональными. Но как бы я поступила на ее месте? Я верю в то, что Эдвин издевался на ней, понимаю ее главное желание защитить Джеймса. Но этого может быть недостаточно. Джеймс, как ни посмотри, попал
