— Переменит, как же! — хмыкнул Боня. — Ты вообще не о том думаешь!
— Как это не о том?!
— А вот так! Вот, к примеру, тебе кто крышу делал? Бабай?
Директор испуганно отступил назад и воровато оглянулся по сторонам. Руководители государственных предприятий чурались бандитов, как прокаженных, и, хотя дань им платили, свой позор всячески скрывали.
— Ничего подобного! — воскликнул он.
— Да брось! — напирал на него Боня. — Я же знаю.
— Ну, не то чтобы крышевал он нас, — нехотя признал директор. — А так... Был у нас с ним уговор... Чисто по-человечески.
— Выходит, ты сейчас без крыши остался! — энергично перебил Боня. — Тебе срочно что-то предпринимать надо. А то бандиты, слышь, тебя порвут.
— Я про этих бандитов больше слышать не хочу! — замахал руками директор. — Кровососы! Я лучше с милицией договорюсь. У меня там вроде связи неплохие.
— С ума сошел! — ахнул Боня. — И тем, и другим платить будешь. Я тебе помочь хочу. Давай я переговорю с кем надо, устрою тебе встречу с серьезными людьми. Близкие наши. ФСБ, — это слово Боня выдохнул прямо в ухо директору. — Догнал? Прикроют тебя и много не возьмут. Так, чисто символически.
Директор слишком поздно сообразил, чем обусловлен интерес Бони к реальному сектору экономики, и, похоже, уже был не рад, что позволил втянуть себя в эту беседу.
— Давай потом как-нибудь обсудим, — промямлил он, озираясь вокруг в поисках отступления.
— Короче, я тебя найду! — пообещал ему Боня и тут заметил меня. Глаза его округлились.
— Ты?! — поразился он. — Здесь?! Вот это номер! Я-то думал, ты уже давно в теплых странах кантуешься, по чужому паспорту!
— Зачем мне чужой паспорт? — пробормотал я.
— Ни фига себе! Он еще спрашивает! Вы с Пономарем Бабая грохнули и думаете, никто не заметил, да?
— Тише! — взмолился я. — Тут же кругом одна милиция.
— Да они и так все знают, — отмахнулся Боня, впрочем, чуть сбавляя обороты. — У них в каждой бригаде по стукачу. Им весь расклад уже наутро доложили, можешь не сомневаться. Весь город только об этом и говорит. Мне вообще кто-то насвистел, что облава на тебя была. Операцию «перехват» объявляли.
— Что за бред?! Какая облава?
— Ну да! — увлеченно продолжал Боня, не слушая меня. — Карасик вообще божился, что он своими глазами ордер на тебя видел. Помнишь Карасика?
Никакого Карасика я, конечно, не помнил, да и вряд ли когда-либо знал. Но непоколебимая уверенность Бони меня смутила. Я почувствовал в груди неприятный холодок.
— Пономарь-то вчера ночью улетел, — добивал меня Боня. — У него двоих пацанов сразу закрыли. Он и не стал дожидаться, пока его самого повяжут. Да, брат, вляпались вы прямо по уши! Менты — это еще полбеды. А вот что ты с Чижиками делать будешь? Они же Пономарю войну за Бабая объявили. Да! А как ты думал? Ты себя на их место поставь. Если вы с Пономарем начнете всех блатных без разбору валить, что получится?
Я не хотел ставить себя на место Чижиков. Мне и на своем было несладко.
— Да ладно, не расстраивайся, — утешил меня Боня. — Отчалишь куда-нибудь на Кипр, отсидишься годика два. А там, глядишь, и уляжется. Главное — не тяни. Здесь-то ты что делаешь?
— Я собирался с губернатором переговорить по поводу Храповицкого, — признался я.
— Не будет он с тобой об этом говорить! — убежденно ответил Боня. — Зачем ему в эти разборки впрягаться? Кто ему Храповицкий? Сват, брат, друг? Лох сладкий. Подоил — и до свидания. Посадят Храповицкого, другой на его место найдется. Он вон уже Ефима Гоздан-кера откуда-то откопал. Целый год того не было видно, а сегодня гляжу — в одной машине прибыли. И Плохиш тут же, возле них вьется. Ну, с Плохишом-то все понятно: были вы в силе, он вам шестерил, теперь Ефим опять в гору попер, он к нему прибьется. Но Ефим-то каков! Сколько раз Лисецкий его чморил, ноги об него вытирал! А только свистнул, и тот враз примчался. Это при том, что у него на днях единственного сына убили.
— Да уж, с его деньгами можно было проявить и больше достоинства, — машинально согласился я, думая о своем.
— А с другой стороны, если бы он достоинство проявлял, откуда бы у него бабки брались? — философски заметил Боня. — Тут уж либо одно, либо другое. Кто бы его к губернатору пустил, с достоинством-то? Стоял бы здесь с нами и понтовался.
Я окинул взглядом нарядную толпу и подумал, что желающих понтоваться без денег в нашем с Боней обществе тут нашлось бы совсем немного.
3Президент опоздал примерно на час. От усердия губернатор со свитой вышел на улицу заранее, за ними повалила вся толпа, в результате мы долго дожидались под мелким секущим дождем. Я уже не рвался в первые ряды, а скромно стоял рядом с Боней в хвосте. Справа от нас, возле телекамер хлопотали промокшие местные репортеры.
Первым приземлился так называемый передовой борт, то есть дополнительный самолет для свиты и приглашенных. Из него кубарем скатились вниз столичные журналисты и тут же принялись устанавливать камеры, перебрасываясь короткими репликами и не обращая на нас никакого внимания.
Президентский самолет величественно вырулил на ближнюю полосу и остановился рядом с ковровой дорожкой. Подкатили трап, дверь открылась, чиновники, привстали на цыпочки и замерли. Некоторое время трап пустовал, затем наверху показалась приземистая фигура.
— Борис Николаевич! — вырвалось у кого-то.
Но это был не Борис Николаевич. Вместо президента Российской Федерации на трапе стоял пухлый молодой человек армянской наружности и оглядывал нас любопытными живыми глазами, словно проверяя, все ли в сборе. Он был в черном костюме и блестящих лаковых туфлях. Ни статью, ни внешностью он даже отдаленно не напоминал Ельцина. Никто не понимал, откуда он взялся. Народ смущенно зашептался.
— Артурчик! — вдруг заорал Боня что было сил. — Привет, дружище!
Услышав свое имя, молодой человек вздрогнул от неожиданности и попятился. Все сначала обернулись на нас с Боней, а затем снова уставились на трап, но он уже пустовал. Молодой армянин исчез.
— Близкий наш! — громко похвастался Боня, обращаясь ко мне, но так, чтобы остальные тоже слышали. — У Калошина помощником работает. Они, видишь, хотели сначала Гаврика прислать, а потом на Артурчика переиграли. Знать, кто-то сегодня по шапке получит, помяни мое слово. Артурчик — он, блин, свирепый.
Я не заметил особой свирепости в пухлом Артурчике, но возможно, я чего-то не доглядел. Чиновники вокруг нас уважительно затихли. Боня в их глазах сразу вырос на голову.
Наконец из самолета, приветственно махая рукой и криво улыбаясь, появился Ельцин в расстегнутом темно-сером пальто. Это был большой, обрюзгший мужчина с отечным, широким лицом и седыми, все еще густыми волосами. Брови у него отсутствовали, что придавало его круглому лицу несколько бабье выражение. Почти заплывшие карие глаза смотрели настороженно, а губы как-то непроизвольно подергивались, выдавая капризность и непостоянство характера. За последний год он перенес несколько сердечных приступов, двигался медленно и тяжело, и в его неуклюжей повадке было что-то медвежье.
Держась за поручень и грузно приседая, президент начал спускаться по трапу. Позади него осторожно продвигался огромный телохранитель, держа над Ельциным наклоненный зонт, что выглядело довольно глупо, поскольку дул ветер и зонт от дождя все равно не спасал. Толпа качнулась вперед, словно желая обнять президента.
— Ну, шта? — зычно крикнул сверху Ельцин, произнося почему-то «шта» вместо «што». — Как вы тут?
Правильного ответа на этот вопрос никто не знал, но все на всякий случай бодро улыбались. Девушки из нашего театра, в национальных русских кокошниках, сапожках и коротких юбках грациозно поднесли президенту хлеб и соль. Наш холдинг продолжал соблюдать все прежние договоренности с областной администрацией, несмотря на то что Храповицкий сидел за решеткой. Впрочем, взнос на подарки президенту Лисецкий предусмотрительно получил с нас заранее.
Кстати, положеная по обычаю рюмка водки на сей раз отутствовала. Лисецкому накануне визита пришлось прослушать в кремлевской администрации специальную инструкцию от Калошина, категорически запрещавшего предлагать президенту спиртное. Тема алкоголизма Ельцина была в стране одной из самых обсуждаемых. Особенно много слухов о его невоздержанности ходило в провинции.
Ельцин, морщась, оглядел расписной поднос, разломил каравай, но есть не стал. Чиновники, между прочим в глубине души тоже не одобряли нарушение старинных традиций, считая, что ничего хорошего трезвость президента не предвещает. Русский человек свято верит, что, начальник, напиваясь, становится добрее.
С Ельциным прилетело человек пятнадцать, не считая, конечно, журналистов и охраны. Министра промышленности я видел в телевизионных сюжетах, остальные были мне незнакомы. Возглавляемая Ельциным делегация неспешно двинулась вдоль шеренги чиновников, пожимая им руки. Рядом с президентом торопливо шагал Лисецкий, забегая вперед и представляя присутствующих. От волнения его голос слегка вибрировал. С другой стороны от Ельцина пристроился Разбашев, потеснив министра и оробевшего Силкина.
