Когда ему стало казаться, будто он позабыл обо всем, Волков с удивлением обнаружил, что находится в монастырском сосновом бору, не заметил, как перешел сюда из главного Мещерского леса, а впереди закраснел уже трехмачтовый Иван Богослов. Тут он и повстречался с белкой, поудивлялся уживчивости ее с людьми, но вот его белка к дружбе не допускала, умчалась вверх по сосне… Волков вздохнул и вышел на прибитую дорожку, исхлестанную змеями-корнями, она и вывела его на площадь перед монастырем.
Полдень миновал, площадь дышала жаром и была пустынна. Посвистывая тормозами, выпыхтел из золеного коридора автобус. Дальше автобус не шел, развернулся, обкатил площадь и пристыл у входа в монастырь, выпустив из раскаленного чрева ошалелых рязанцев, те не задержались, сразу подались вниз, к реке.
Волков почувствовал, что жар донимает и его, надо идти купаться.
«Пить хочется», — подумал он и взял левее, чтобы заглянуть в кафе.
Там творилось нечто ужасное. Толчея, шум, очередь у буфета, бессвязные разговоры за столиками. Словом, дым коромыслом, и к тому же немыслимая духота.
Волков напился у водопроводной колонки и побрел к пляжу.
Вода была теплой, но освежиться позволяла. Капитан поплавал-поплавал, затем вышел на песок и едва улегся, подставив солнцу уже успевшую потемнеть спину, как по спине легонько хлопнули ладошкой и Ленькин голос спросил:
— Ты где пропадал, Волков?
Капитан перевернулся и сел.
— Ленька, — сказал он. — Здравствуй. А я тебя искал…
Ленька стоял перед ним в красных трусиках и с зелеными ластами в руках.
— Как же ты нас искал? — спросил Ленька. — Долго очень… Мы живем, где монахи жили, гостиница там сейчас. Пятая келья, вот.
— Но ты же мне не сказал про это?
— Верно, не сказал… Но можно и так найти, по фамилии.
— Не догадался… Прости, Ленька.
— Ладно, — сказал Ленька, — прощаю. Геологов я особо люблю.
— Но ведь я не геолог.
— Разве? — разочарованно спросил Ленька. — А я тебя представлял… Даже играл с тобою в уме.
Он сидел рядом с Волковым, худенький, коротко остриженный мальчик с глубокими, внимательными глазами, они стали грустными, эти глаза, и капитан вдруг пожалел, что он вовсе не геолог.
— А может быть, ты летчик? — с надеждой спросил Ленька.
Волков покачал головой:
— Нет, Ленька, я капитан.
Глаза у Леньки вспыхнули.
— Капитан? — неожиданно осевшим голосом спросил он, скорее прошептал. — Ты — капитан?
— Ну да, — подтвердил Волков. — Самый что ни на есть.
— Вот здорово! — восхитился Ленька. — По Оке плаваешь?
— Нет, по океану…
Ленька задохнулся. Он смотрел на Волкова широко раскрытыми глазами, часто-часто двигая губами, не в силах произнести ни слова.
— Но ведь ты геологов любишь, — ревниво начал было говорить Волков.
Ленька досадливо отмахнулся, и жест этот помог ему обрести речь.
— И даже на Кубе был?
— Почему «даже»? — несколько обиженно сказал Волков, он вдруг ощутил некое равенство с ним, с Ленькой, ну как если б разговаривал сейчас с таким же, как он сам, капитаном. — Не только на Кубе… И в Канаде, в Африке, на Фарерских островах, в Лас-Пальмасе, в Исландии, Англии, на Шпицбергене… Хватит?
— Вполне, — совсем по-взрослому ответил Ленька, вскочил и потянул капитана за руку. — Пойдем!
— Куда?
— К маме пойдем, — сказал Ленька. — Там все и расскажешь.
Волков поднялся тоже и стоял, поглядывая на мальчика сверху.
— Погоди… Папа твой тоже там?
Ленька вздрогнул. Он медленно поднял на Волкова потухшие и укоряющие глаза и отвернулся.
— Ты что? — спросил капитан.
— У меня нет папы, — глухо проговорил Ленька.
«Черт, — выругался про себя Волков, — черт меня дернул…»
— Ты прости меня, — сказал он, — я ведь не знал…
— Не знал, — эхом отозвался Ленька. — Я тоже его не знал.
— Значит, идем к маме? — стараясь сделать голос веселым, бросился на выручку Волков. — Так я к вам и совсем переберусь!
Стремление исправить ошибку заставило Волкова сгрести в кучу вещи. Он сунул их под руку, вторую протянул Леньке и, дивясь в душе открывшейся вдруг у себя способности запросто общаться с ребятишками, опыта у капитана по этой части не было никакого, торжественно заявил:
— Итак, мы выступаем… Отдать швартовы!
— Есть! — откликнулся Ленька, и, увязая в песке, они пошли к маме.
В жизни своей Нине Окладниковой не довелось постичь истину, суть которой заключается в том, что женщина всегда больше мать, нежели любовница. Нина попросту утвердила это собственной судьбой… Да, начинала она со второго. Если слово «любовница» производное от слова «любовь», то Нина была любовницей. Ну и что? Ведь матерью не станешь, если не пройдешь эту ступень. Правда, между психологией девушки, готовящейся выйти замуж, и той, кто познает мужчину вне брака, есть разница. Замужество предполагает появление детей как нечто само собой разумеющееся, и девушка знает, что, став женщиной, она будет и матерью. А если женщина не знает, возьмут ли ее замуж? Тогда, возможно, материнства она страшится. Плод любви нежелателен, если не освящен в книге записи актов гражданского состояния. Порою последний акт бывает сильнее материнского инстинкта, и так бывает, но ведь нет правил без исключения.
Но Окладникова не была одинокой. С нею остались друзья, работа, ее Ленька. Конечно, ей не хватало того, кто был отцом Леньки. Но все перегорело в тот день, когда он, испугавшись, предложил ей избавиться от еще не родившегося Леньки. Потом Нина равнодушно выслушала его заверения в любви, через два года после рождения сына, и отвергла предложение начать все сначала. А ведь он соглашался даже усыновить Леньку и жениться на ней «по закону», этот благодетель, как будто Ленька происходил от духа божьего, а Нина только и делала, что ждала подходящего случая, чтоб выскочить замуж.
Правда, позднее, после трезвого размышления, она решила, что была не вправе лишать Леньку отца, и повтори он попытку, как знать… Но тот человек быстро утешился. Кольнуло Нину, когда узнала о его свадьбе, но боль прошла быстро.
Так и существовала она вместе с Ленькой, да оставалась еще работа в школе. Понимала Нина, что молодой женщине необходимо еще нечто, но глушила мысли об этом, держала себя в узде, что, впрочем, не такое сложное дело, когда работаешь в современной феминизированной школе.
Пожалуй, уже со встречи на пляже, когда ее дотошный, не по годам развитый Ленька привел Волкова, смущенного, с охапкой одежды под мышкой, Нина поняла, как она заинтересовала капитана. Но она видела, что Волков искренне привязался к Леньке, и это примиряло Нину с причастностью капитана к «враждебному» мужскому лагерю.
После встречи на пляже между Ленькой, Ниной и Волковым завязалась дружба. Они виделись ежедневно. Волков забросил рыбалку, не откликнулся капитан и на приглашение Федорова, затеявшего в воскресный день состязание по гребле среди морских дружинников. Капитан долго мялся, обдумывая, как объяснить отказ, но Леньке был обещан уже музей с панорамой «Взятие Батыем Рязани», и Волков, собравшись с духом, решительно отказал Жаку Федорову. Так и сказал, обещал, мол, уже одному мальчонке поездку в город.
В тот день, когда они вернулись из Рязани, а ездили вдвоем, Нина сослалась на головную боль, перегрелась накануне, а если по совести, то ей хотелось посмотреть, каким будет Волков в ее отсутствие, когда капитан и Ленька вернулись в Солотчу, Нина встретила их на площади.
— Голодны небось, туристы? — спросила она.
— Как волки! — воскликнул Ленька и рассмеялся.
— Чему смеешься? — спросила Нина.
Капитан стоял рядом и с улыбкой переводил взгляд с матери на сына.
— Волков голоден как волк! — сказал Ленька. — Разве не смешно?
— Очень несмешно, — притворно рассердилась Нина, глаза ее смеялись. — Игорь Васильевич вправе обидеться на тебя.
— Нет, — сказал капитан. — Я ведь тоже хочу есть… как волк.
— Тогда буду кормить вас сейчас, товарищи волки, — сказала Нина. — Жареные грибы в сметане и уха из карасей.
— Как вы исхитрились? — спросил Волков. — Достать продукты — это еще куда ни шло, а вот приготовить…
— Исхитрилась, — ответила Нина. — Идемте.
Они сидели втроем в бывшей монашеской келье со сводчатым потолком и небольшим окошком, прорубленным в непомерно толстой стене и выходящим на широкую окскую пойму.
От Волкова всегда требовали морских историй, и этим двоим он рассказывал о своих плаваниях с особенным удовольствием. Просто и душевно было с Ниной и Ленькой, он улавливал, что для них капитан Волков не просто человек необычной профессии и судьбы, капитан чувствовал проявление по отношению к нему некоего кровного родства. Хотя он и не мог бы связно объяснить, как представляет себе это, но это существовало и делало общение с матерью и сыном радостным и ясным.
