каких-нибудь преемников щедрот Клэйтона, неимущих и безвестных. Опускались сумерки, и небо наливалось синевой, а западный лес купался в оранжевом зареве. Прекрасное место для вечного сна, ничего не скажешь.
Наконец он нашел, что искал, у дальнего края кладбища. Простой, чуть красноватый камень, прямо на земле, с именем и датами:
Простой, подчеркнуто сдержанный, однако Джейка пробрал ужас.
– Кто же ты? – спросил он вслух.
Но вопрос был риторическим. Ведь он знал ответ. Знал с того самого момента, как увидел старинный орнамент из ананасов, обрамляющий дверь дома Паркеров в Западном Ратленде, и все, с кем он говорил в Джорджии, – злобный адвокат и уборщица, не узнавшая Розу Паркер на школьной фотографии, задиристый коронер, слышавший топот копыт и думавший на лошадей, – только подтверждали это. Ему захотелось припасть к земле и рыть ее, пока не доберется до этой бедной девчонки, помехи и средства для реванша в жизни ее матери, но даже если бы он проник сквозь утрамбованную землю и под крышку гроба, что бы он нашел там, кроме пригоршни праха?
В последних лучах заходящего солнца он сделал фотографию могилы и отослал жене, подписав правильное имя той, что покоилась в ней. Остальное он расскажет, вернувшись домой, когда они останутся вдвоем. Тогда он объяснит, что здесь произошло на самом деле, как юная девушка, сумевшая выбраться из дома, угодила в могилу в глухом городке в штате Джорджия, с именем матери на надгробии. Глядя на кладбищенскую грязь, он словно различал очертания убитой девушки, и ему подумалось, что ее поразительная история заслуживает отдельной книги, только теперь это будет документальная проза. Возможно, ради этого он и затеял свое расследование – чтобы написать реальную историю Розы Паркер, беспрецедентным образом переписав свою невероятную «Сороку» и высветив реальную историю, о которой не знал даже он сам. Матильда, как только переварит это, будет заинтригована и захвачена. Вэнди сразу придет в восторг: деконструкция международного бестселлера самим автором? Вот это да!
И даже если написание такой книги потребует от Джейка уступить лавры авторства идеи его бывшему студенту, Эвану Паркеру, он сможет сосредоточиться на рассказе о том, как самоотверженно искал ответы на глубокие вопросы о природе художественного текста и способах его создания, и тем самым выскажет свою писательскую правду от лица всех писателей самых разных жанров! Пересказ «Сороки» будет метанарративом, который реабилитирует всех писателей и найдет отклик у всех читателей, а Джейку принесет славу бесстрашного художника. И потом, какой смысл быть знаменитым писателем, если не можешь рассказать своим уникальным голосом историю, которую никто другой не расскажет?
Последний свет на кладбище померк.
Взгляните на мои деянья и дрожите! [73]
Никого кругом.
Джейкоб Финч-Боннер
«Макмиллан», Нью-Йорк, 2017, стр. 280
Она арендовала маленький дом на восточной Уиттьер-стрит в Джерман-виллидж [74], примерно в пяти милях от кампуса, в тихом районе, где почти не было студентов. Она по-прежнему обрабатывала счета для Центра здравоохранения Бассетта, но в основном в вечернее время, а днем посещала пары по истории, философии, политологии. Учеба была ей в радость, даже курсовые, даже экзамены, даже несмотря на то, что ей приходилось растворяться среди шестидесяти тысяч первокурсников университета Огайо и стараться не привлекать к себе внимания преподавателей; каждый день ее новой жизни сопровождался волнительным чувством перерождения, осознанием того, что ей наконец удалось достичь своей давней цели, несмотря на подножку коварной судьбы. Кем бы она была сейчас, если бы не эта пауза в восемнадцать лет? Возможно, адвокатом или каким-нибудь профессором? Ученым или доктором гуманитарных наук? А может, даже писательницей! Что толку думать об этом. Она успела потерять всякую надежду и получила второй шанс.
Но однажды вечером, под конец мая, она пришла домой и увидела на пороге самую непрошенную гостью из всех возможных – Гэб, с нелепым рюкзачком за плечами.
– Давай зайдем, – сказала Саманта и бесцеремонно втянула ее за собой в гостиную, а там спросила: – Что ты здесь делаешь?
– Я узнала адрес Марии в университете, – сказала девушка. – Я не думала, что и вы здесь окажетесь.
Росту она была небольшого, но компенсировала его весом.
– Я живу здесь уже несколько месяцев, – сказала Саманта сухо. – Я продала наш дом.
– Ну да, – кивнула девушка, и ее прямые волосы коснулись щек. – Я слышала.
– Я же сказала тебе, у нее теперь другая подружка.
– Да, я знаю. Просто еду на Западное побережье. Хочу пожить там. Пока не уверена где. Возможно, в Сан-Франциско, а может, в Л-А. Вот и подумала, раз уж поеду через Колумбус, может…
Эта девушка многовато думала.
– Может?
– Просто подумала, хорошо будет повидать Марию. Закрыть…
«Гештальт»? – подумала Саманта.
Ей почему-то не нравилось это слово.
– Гештальт.
– О. Ну конечно. Что ж, она сейчас в кампусе. Но должна подойти через час-другой. Я куплю пиццу для нас троих. Идем-ка со мной.
Гэб, разумеется, пошла. Саманта, понятное дело, не хотела оставлять ее дома, чтобы она увидела одну спальню и стала гадать, где спит Мария. По дороге в пиццерию Саманта расспрашивала Гэб о том о сем и узнала, что она не собиралась возвращаться в родной город и не поддерживала отношений ни с кем из местных. Более того, все пожитки Гэб умещались в «хендай-акцент», на которой она храбро двигалась на запад, и как только будет закрыт этот самый гештальт, она собиралась, в буквальном смысле, ехать куда глаза глядят. Если только, как понимала Саманта, не узнает здесь, в Колумбусе, чего-нибудь такого, что заставит ее вернуться в Эрлвилль, штат Нью-Йорк. Но, по правде говоря, она и так уже узнала слишком много. Не так ли?
– Вернусь через минуту, – сказала Саманта, заходя в пиццерию.
Дома, пока Гэб сидела за столом, в ожидании Марии, Саманта взяла горсть арахиса, раскрошила его металлической лопаткой о стойку и посыпала промасленную основу «Пеперони».
Конечно, «Пеперони»
Ведь она помнила об этом.
Ведь она была хорошей матерью, а хоть бы и нет, ей уже никто не возразит.
Глава двадцать девятая
Для этого даже не нужно быть писателем
Когда Джейк вернулся, Анны не было дома, но на плите стояла кастрюлька с ее фирменным супом, а на столе – открытая бутылка мерло. Но еще больше, чем суп или даже вино, его обрадовал вид двух столовых наборов, и неудивительно, ведь он был дома. У него теплело на душе при одной мысли о них. Но когда он видел их своими глазами, то понимал безошибочно: все хорошо.
Зайдя в спальню, он достал из сумки бурбон «Стиллхауз-крик», купленный
