Профессор улыбнулся:
— Тебе, естественно. Кому же кроме?
Я ревниво вздохнул:
— Хрена! — Потрепал лохматого сожителя по загривку. — Ему. Прочесть?
— Ну, если можно, конечно.
— Конечно, можно. Внемли:
Сопляками окружён,
На прогулку вышел Джон!
Здорово, да? Это про то, как дети его любят.
Профессор покачал головой:
— Бесподобно! Правда, немного лапидарно.
— А он принципиально в малых формах творит. Говорит: коль не напечатают, так хоть, суки, запомнят!
— Действительно, такое не забудешь, — согласился Профессор. — А еще можешь?
— Да запросто.
Качу я в поезде под стук колёс,
И только сопли льются мне под нос.
Еще?
— Нет, спасибо, хватит. Он что — на соплях специализируется? Лучше ты скажи мне…
— Нет, это ты лучше скажи мне, — перебил я, — по какой такой, помимо уже названных, причине ты заткнул мне пасть? Колись! Ну? Ну?!
И тогда он махнул рукой:
— А-а, чёрт с тобой! Просто… Просто я не хотел, чтобы ты узнал, что у меня тоже есть…
— Что?
— Во что! Свой "Скорпион", понял?
— Понял, — кивнул я. — Только я это знал.
Профессор побледнел:
— Откуда?!
— А из письма Серого. Не зря же не стал его показывать. Пускай-ка, думаю, и у меня для нашего пана Профессора маленький булыжничек за пазухой полежит. Нормально, да?
Он прикусил губу.
— Зашибись. Вот только…
— Погоди. Нож есть?
— Какой нож?
— Господи, да любой, хоть перочинный, ррэзать буду!
— Меня?
— Не тебя, светило науки, не тебя. Давай!
— Ну на… — Чуть помедлив, он протянул мне совсем, надо заметить, не профессорский выкидной нож, и я удивился:
— Э-э, а как же ты его в самолет пронес?
Улыбка убийцы:
— Не твое дело, поц!
Пожав плечами, я склонился над Джоном. Клацнуло лезвие, и Профессор схватил меня за рукав:
— Ты что?!
— Ничего, отстань! Иди вон покури…
Когда мы снова вернулись "в люди", во дворе были только Паук и двое его телохранителей. А еще возле старика смирно сидела Герда.
На крыльце появился Кузнец, и таким образом к Пауку наша троица приблизилась с двух сторон.
— Ну, всё, Владимир Евгеньевич, — развел я руками. — В гостях, как говорится, хорошо, а дома лучше.
— Дома у моей дочери? — зло зыркнул он.
— Туда мы тоже заглянем, — дипломатично заверил я. — Однако вот что касается другой вашей дочки и… гм… внучки… Нет, пожалуй, с ними прощаться не буду. Тем более что, возможно, еще встретимся.
— Не встретитесь! — отрезал Паук. — Туда они больше не вернутся.
— А мне известен их московский адрес, — "вспомнил" Профессор.
— И туда тоже!
— Ага-а, — понимающе протянул я. — Ну что ж. Ладно, а где Лариса?
— Она уже уехала.
— Ясно… А Татьяна Николаевна?
— Ей нездоровится.
— Понятно… Ну, тогда, Владимир Евгеньевич, позвольте откланяться. Отпуск закончен, пора за работу… Да, чуть не забыл! — Я обратился к своей гвардии: — Господа гусары, сдайте, пожалуйста, господину Туманову оружие. Надеюсь, нам оно больше не понадобится, а слова, сказанные Иваном Ивановичем, он наверняка помнит. Правда, папа?
Когда Паук забирал у Профессора и Кузнеца "ягу" и "ТТ", руки его дрожали. Но не от слабости, нет. От злобы. На всякий пожарный я заметил:
— А свою пушку пока оставлю. Да, будете в церкви, — помяните от моего имени Белого, Владимир Евгеньич. — Лицемерно вздохнул: — Ох, снова я оказываю вам не знаю которую уже по счету неоценимую услугу. Ну? — Это Джону. — Прощайся и ты. Прощайся, парень, со своей первой и, даст бог, не последней любовью! — Схватив пса за ошейник, подтолкнул его к Герде и… — Ой!
— Что такое? — проскрипел Паук.
— Ч-чёрт! — Я растерянно держал в руке разорванный ошейник. — Чёрт, как же это?.. — Повернулся к старику: — Владимир Евгеньич, не в службу, а в дружбу — ссудите бедным странникам, я заплачу. — Не дожидаясь ответа и оттолкнув нежно тычущегося носом в ухо суки Джона, я расстегнул ее ошейник. Снял и опять Пауку: — Вы не против? Сколько?
Тот скривился:
— Ах, оставьте!
Я кивнул:
— А и верно. Свои ж люди.
Надел ошейник на Джона, погладил по гладкой желтой коже — классный ошейник! Огляделся по сторонам:
— Ну а это…
— Что — "это"? — еще сильнее нахмурился старик.
— Где это Маргарита Владимировна? — пояснил я. — Ехать пора.
Он с нескрываемым удовольствием процедил:
— А она уже уехала. На вашей машине, потому что ключи от ее у вас.
Я сунул руку в карман, вытащил ключи.
— Действительно…
— Дайте сюда. — Паук протянул свою костлявую длань. — Мне эта машина сейчас понадобится.
Вот же скотина! Но что поделаешь: я отдал ключи.
— А Маргарита ничего не просила передать?
— Ничего.
Я вздохнул:
— Ну что ж… Тогда пойдем и мы, ребята. Пойдем?
— Естественно, — кивнул Профессор.
— Хрена тут еще делать? — рассудительно пробасил Кузнец.
— Естественно, не хрена, — подытожил я обмен мнениями и взял Джона за новый ошейник: — Вперед, Акела!
Закрыв за собой калитку, я в последний раз оглянулся, словно прощаясь с домом, в котором прижухли сейчас три оч-чень оригинальные дамочки, садом, в котором плескался малость загаженный нами бассейн, собакой без ошейника, двумя молодыми лосями возле крыльца и лосем старым, который смотрел мне вслед взглядом кобры, пережившей свой яд, но которого мне было почему-то немножко жалко, — такой могучий "папа", а поди ж ты — воспитал и развел вокруг себя такой гадюшник!
Но это я не о Маргарите.
Честное слово — не о Маргарите.
Потому что Маргарита Владимировна — это… другое.
Да-да. Несколько другое…
Тачку мы поймали еле-еле: никто не горел желанием сажать троих здоровенных мужиков и одного еще более здоровенного пса. Но наконец все же тормознули микроавтобус и поехали и доехали — нормально, без приключений.
Расплатились, вышли и…
И раскрыли рты. Рядом с забором стояла моя "десятка", а в ней на заднем сиденье лежали наши вещи: три сумки и даже мешок с кормом Джона и его миска-таз. М-да-а…
Кузнец озадаченно выругался, я почесал исчезающую уже шишку на затылке, а Профессор философски заметил:
— Кажется, у селян Украины и юга России это называется "выкатить гарбуза". Нет, я понимаю — тебе, заслужил, но нам-то за что?
— За компанию. — Я открыл незапертую дверь: ключи торчали в замке зажигания. Распахнул задние двери и скомандовал: — Шмотки в багажник, а то не поместимся.
Когда вся гвардия уже сидела в машине, я посмотрел и на этот дом…
Похоже, сегодня вечером это был мой козырный номер — в последний раз смотреть на дома, за стенами которых сидят (стоят, лежат, ходят) женщины, которые и с которыми… А может, подрулить еще и к дому Ларисы? Да нет, вот это уже действительно будет форменный мазохизм.
Я махнул рукой и полез в машину. Когда лез, на миг показалось, что в окне второго этажа дёрнулась занавеска. Наверное, показалось.
Снова слоновий вздох, и тычок — в бок, чтоб не увидел разместившийся на заднем сиденье рядом с Кузнецом Джон, — доброй Профессорской руки:
— Не спи!
— Я не сплю, — потерянно пробормотал я. — Я горюю.
— И по которой? — Иногда тактичный Профессор умел быть удивительно жестоким. А впрочем, пожалуй, как раз именно это он умел лучше всего.
— По которой? — переспросил я. — Ей-богу, не знаю.
— Тогда и не горюй вообще, — посоветовал он.
— Ладно, не буду. Просто, понимаешь, я было подумал: а может, отдать и этот алмаз Маргарите…
— Какой — этот?! — навострил уши Профессор.
— Ну, тот, от которого отказалась Лариса.
— Погоди, но ты же вроде прятал его?
— Прятал.
— Так значит, его надо еще забрать?
— А я уже забрал.
— Когда?!
— Полчаса назад.
Профессор заволновался:
— Постой-постой, но я же всё время был рядом!
— А я при тебе и забрал. И даже с твоим непосредственным участием.
— Что?! И где он сейчас?
Я мотнул балдой назад:
— В ошейнике…
С минуту в кабине стояла полная тишина. А потом Профессор почтительно пожал мне руку:
— Победителю ученику от побежденного учителя!
Я поморщился:
— Ладно, учитель, поехали? А то темнеет уже.
Он кивнул:
— Какой базар! Форвертс!
И мы поехали. И проехали всю Маргаритину усадьбу, а после всю Маргаритину улицу и весь Маргаритин поселок. Когда за кормой остался Маргаритин город, я спросил:
— Ну и кого куда? А может, все вместе? С ветерком?
Но Профессор воскликнул:
— Не-не! Мой ветерок верст на пятьсот подале ваших гнездится, меня в порт.
