— Как скажешь, начальник!..
Мы катили по дороге в аэропорт. За окнами мелькали огоньки не очень частых на этой трассе домов — уже почти совсем стемнело — и вдруг…
И вдруг я сказал:
— Слышь, пацаны, вы это, если со мной что стрясется… Да не, это я просто, на всякий случай. Короче, вы тогда Ларису и Маргариту в обиду не дайте. Особенно Маргариту, хорошо?
Профессор потрогал мой лоб.
— Вроде в норме. Не дадим. Хорошо. Но почему — "особенно Маргариту"?
А Кузнец ляпнул прямо:
— Ты с какого… сорвался? — По-моему, он испытывал подлинное наслаждение от того, что следить за лексиконом отныне не обязательно.
Я нахмурился:
— С какого? С такого. У Маргариты тоже есть "Скорпион".
Профессор вздрогнул:
— Что?!
— То! Правда, она сама об этом не знает. Это я в письме Серого прочел.
— А ты там часом больше ничего любопытного не прочел? — полунапряженно-полуехидно поинтересовался Профессор.
Я решил прикинуться пнём:
— Да ну тебя! В общем, у Серого оставалось два камня. Тайну первого он, так сказать, унес в могилу, а второй спрятал.
— В доме? — Это Кузнец.
Я на миг оглянулся, а потом покосился на Профессора: оба точно ломы проглотили. Пожал плечами:
— Не, ну как хотите, могу и рассказать, где он, но… Но нужно ли это вам — решайте сами.
— Мне — на хрен не нужно! — торжественно провозгласил Кузнец.
— Аналогично. — Профессор. — А коли уж правда припрёт — свистнешь.
— Свистну, — пообещал я. — Обязательно. Так свистну, что только рога в руках останутся.
И вдруг снова подал голос Кузнец.
— Это, — пробасил он. — Я, гадство, тут долго думал, и мне это, гадство, не нравится!
Мы удивились.
— И что же тебе, Толик, гадство, не нравится? — спросил я.
Он издал весьма странный звук. Нет-нет, губами. А потом заявил:
— А вот что: оказывается, у бабы Серого камень есть, у Саньки есть, у тебя тоже теперь есть, а у меня…
— Так и у тебя, Толь, есть, — повернулся к нему Профессор. — В кинжале, забыл?
Но Кузнец точно не слышал.
— А у меня… А у меня целых два! — внезапно почти прорыдал он.
— Два-а-а?.. — Я чуть было не потерял управление, а заодно и дар речи. — Но откуда?! Откуда у тебя два, Толик?!
Он проворчал:
— Да мы когда еще с Ленкой три года назад сюда заезжали, Серый мне брюлик такой же дал. Только молчать велел, сказал — никому! И предупредил, чтоб я его ни в коем разе продавать не вздумал. Тогда, говорит, сразу хана, лучше просто выбрось.
— Не выбросил? — поинтересовался Профессор.
Кузнец вздохнул:
— Не, спрятал.
— В портянку?
Анатолий засопел, и я поспешил вмешаться:
— Всё-всё, завязали! — Спросил: — Не врублюсь — ну а чем недоволен-то?
Он хмыкнул:
— Да что не поровну.
— Выкинь из башки, — посоветовал я. — Ты у нашего замечательного Профессора в гостях когда-нибудь был?
— Ну, был, а что?
— Да, а что? — кукарекнул Профессор.
— Ничего. — Я хладнокровно продолжал крутить баранку. — А помнишь, Толь, там у него в гостиной баба голая на стенке висит?
— Как же, — оживился Кузнец. — Клёвая баба!
Профессор презрительно дёрнул своим римским носом:
— Жлобы! Это не баба, а сцена из жизни сераля неизвестного французского художника первой половины девятнадцатого века. Почти Делакруа!
— Не знаю-не знаю, — пожал я плечами. — Для тебя это, может, и "почти Делакруа", а для нас с Анатолием — баба. Обалденная. И рама у нее шикарная. А в той — слышь, Толь? — раме…
— Что — "в той раме"?.. — пролепетал Профессор.
Я рассмеялся:
— Всё то же, Сандро, всё то же!
— "Скорпион"?! — Это был даже не крик, а всхлип. Жалкий "чирик" маленького воробышка, оставшегося вдруг один на один с этим безумным, безумным и так миллион раз миром. — Но, чёрт, откуда он там?!
— Серый постарался, — пояснил я. — Будучи когда-то в гостях, забомбил те сюрпризик в раму. Это он тоже в письме написал.
— А что еще он в нем написал? — сварливым голосом прогнусил специалист по Сельджукам и Буидам.
Я торжественно поклялся:
— Ничего! Больше, ребята, ни-че-го! Гадом буду! Про твой алмаз — и всё.
— Слышь, Толян, — оглянулся Профессор. — Полюбуйся, какой божьей коровой прикинулся! Мы, значит, богачи толстопузые, а он — несчастный пролетарий! У нас с тобой по два бриллианта, а у этого фраера только один… — И снова мне: — Кажется, у тебя дома дореволюционная терракотовая собака есть?
— Ну есть. И дореволюционная терракотовая, и живая, которая в данный момент находится за твоей спиной.
— Не юли! Я помню: небольшая такая, коричневая, на книжном шкафу стояла, точнее, лежала. Английская, по-моему, дог…
— Английская, — подтвердил я. — У родителей выклянчил. Только не дог, а мастиф. Спящий.
— У него еще вроде кончик хвоста отколот был?
— Был, — сказал я. — Он и сейчас отколот. И не только хвост. Его еще Серый лет пять назад по пьяни уронил, но слава богу, не вдребезги. Я его, заразу, чуть не пришиб — это ж, считай, фамильная реликвия, от бабки, которая и Ленина и Николая Второго видела. Но Серый сам тогда же и склеил, эпоксидкой, намертво.
— У тебя вообще-то материальное положение ничего? Не бедствуешь?
Теперь я уставился на Профессора как на больного. Снова перевел взгляд на дорогу и сухо поблагодарил:
— Нет-нет, спасибо, пока не голодаю.
Доктор наук хихикнул как дурачок:
— Ну смотри, коли подопрет, то прежде чем на паперть или большую дорогу идти, шарахни еще разок своего мастифа.
— Но-но, — строго сказал я. — Что значит — шарахни? Обо что?
— Да обо что хочешь. Можешь об булыжник, а можешь себе об лоб. Результат будет одинаковый.
— Как-кой результат?.. — У меня вдруг что-то мелко-мелко задрожало внутри.
— А сам не догадываешься?
…Визг тормозов, и машина едва не опрокинулась в кювет.
Но не опрокинулась.
Я сидел, бессильно свесив руки с руля, а Профессор разглагольствовал как скотина:
— Видишь, видишь, Толь, что богатство с людьми делает! Думаешь, это тот же человек, с которым мы ехали минуту назад? Хрена. Тогда у него, бедненького, только один бриллиант был, а теперь целых два. Теперь он в нашем обществе не изгой, не отщепенец, теперь он самый полноправный член…
— Заткнись, пожалуйста, — тихо попросил я. — Скажи лучше, давно ты об этом знаешь?
— Давно, — кивнул Профессор. — Года три. Похоже, аккурат с тех пор, как Серый моего "почти Делакруа" зарядил.
— И молчал?
— Серый велел: зря не трепись, расскажешь, когда…
— Когда?! — вскинулся я.
Профессор усмехнулся:
— Ну, допустим — на мое усмотрение.
У меня задёргался левый глаз.
— И по какой же такой причине ты вдруг раскололся?
Он вздохнул:
— Да ни по какой. Просто заколебал ты меня в доску. Надо же было хоть чем-то ответить.
Задёргался и правый. Я ткнулся лбом в руль.
— Ну, Серый, удружил!..
И тут подал голос притихший было Кузнец:
— Эй, Джон чего-то тяжело дышит! Может, заболел?
Я поднял голову:
— Это ему до ветру приспичило.
— А кстати, прекрасная мысль! — Профессор открыл свою дверь и первым скользнул в темноту.
По трассе туда-сюда проносились машины, а мы четверо задумчиво стояли каждый над собственным кустом. Неожиданно Профессор громко продекламировал:
Сопляками окружён,
На прогулку вышел Джон!
— За сопляка ответишь, — расслабленно отозвался Кузнец, а я смотрел в черное, усеянное еще не совсем летними, но уже совсем южными звездами небо. Расчувствованно хлюпнул носом:
— Красота… Слышь, Профессор?
— Чего? — проворчал тот.
— На небо глянь.
— Ну гляжу. И чего?
Тьфу, и этот пень обвинял меня в отсутствии романтизма!
Я незаметно бросил в кусты "магнум" Белого. Теперь точка. Вздохнул:
— Ничего, дуболом. Красота-то, говорю, какая. Красиво полетишь!..
С этим Профессор спорить не стал и уже через сорок минут действительно улетел. И представьте — опять с ножом!
А я и Кузнец поехали.
Домой.
Всё.
Или, точнее, почти всё. Упомяну один лишь дорожный эпизод. На следующий день, на заправке, расположенной километрах в пятидесяти от города Кузнеца, я вышел из машины и побрел в направлении резиденции королевы, так сказать, бензоколонки. Бреду это я, значит, бреду, и вдруг…
— …рогах нашей области, как и всей страны, небезопасно, а потому…
Я взял гадёныша за задницу и в переносном смысле, и в самом прямом. Взял, а потом саданул о борт его же собственного "БМВ":
— Удавлю, сука!
И…
И — неожиданно за спиной хмурый бас:
— Пусти его!
— Что-о?!!
Кузнец. А шакалёнок ни жив ни мертв от страха: это же надо, прямо как в "Бриллиантовой руке" — "Сам шеф здесь", а он не на высоте.
