Подталкиваю Эвелину в гостиную.
— Садись. Тебе что-нибудь нужно? Чашечку кофе?
Она падает в кресло, затылок откинут на спинку, ноги расставлены, уже как у себя дома.
— Какой ты милый, Жорж. Я взяла такси, моя тачка сломалась. Ты не поверишь, я смертельно устала. Вечные скандалы с матерью… Она тебе говорила?
— Да, да. Все устроено.
Эвелина медленно расстегивает старый пестрый плащ. На ней какой-то странный наряд, все полосатое: пуловер, юбка, шаль с позвякивающими стеклянными украшениями. Она похудела, кое-как причесана, небрежный макияж. И, как всегда, восхитительна.
Я наклонился над ней.
— Нет, не задавай мне никаких вопросов. Ты в курсе насчет Андре. Да, он ушел, ну и пусть. Ушел, ну и что! — В глазах блестят слезы, но она держится молодцом, говорит сама себе: — С самого начала я знала, что этим кончится, подведем черту. — Молчание, потом со смехом: — Я не понимаю, как ты можешь ладить с мамой. Она стала невыносимой, эта история с лыжами закрутила ей голову.
Я даже подскочил.
— Какая история с лыжами?
— Как, ты не в курсе? «Комбаз-торпедо»?
— Что это такое?
— Последнее изобретение ее инженера… Правда, это совершенно секретно. Наверное, мне надо было промолчать. Жорж, только не говори, что ты не в курсе.
Мадам Лопез входит и сообщает, что комната готова. Эвелина встает. Я удерживаю ее за руку.
— Да, я посвящен. Но ты, откуда ты знаешь?
— От папы. У него на фабрике еще остались друзья. И об этом шепчутся все в окружении Лангоня.
— Но название, «комбаз-торпедо»?
— Спроси у мамы. Я думала, она ничего от тебя не скрывает.
Почему я не почувствовал укола? Досада? Ревность? Она ищет здесь убежища, но показывает зубки.
— У Берты большие заботы, не надо добавлять ей новые.
Эвелина пожала плечами.
— Если эта афера провалится, пусть расхлебывает кто-нибудь другой.
Она высвободила руку и направилась к двери. Я ее позвал.
— Ты никому об этом не говорила?
— Плевать я хотела на ее лыжи.
Стоило ли принимать такие предосторожности, клясться хранить тайну, уезжать для испытаний далеко от Гренобля? «Комбаз-торпедо», кому пришло в голову такое смешное название? И почему Берта мне ничего не сказала? Если Галуа узнает все от постороннего, как я буду, выглядеть?
Я слушал, как Эвелина ходит над моей головой. Должен ли я предупредить Берту, что кто-то из персонала ее фабрики о чем-то пронюхал? Думаю, разумным для меня будет пока остаться в стороне. Зажигаю сигарету и старательно обдумываю ситуацию, расхаживая по комнате. Эвелина у меня, как ее сохранить? Во-первых, сообщить Массомбру, чтобы он прекратил наблюдение вплоть до дальнейших распоряжений. Звоню ему сразу, он позволяет себе сказать: «Желаю удачи».
«Желаю удачи!» Как будто я собрался завоевывать эту девчонку! Поль, я касаюсь существа вопроса. Я могу себя спрашивать сколько угодно, но не знаю ответа. Я уверен, что сдохну от стыда, если она догадается, что я люблю ее как… Ну, ты меня понимаешь. Если бы не было Берты, но Берта есть, мать… дочь… И все это свалилось на мою голову, но худшее еще впереди.
Я позвал Мадлену и попросил ее приготовить нам легкий простой ужин, но с чем-нибудь вкусненьким. И тут же услышал над головой громкую музыку, джаз, или диско, или как там еще она называется. Вместо того чтобы наполнить чемодан бельем, одеждой, необходимыми вещами, она притащила свой проигрыватель. Нет, только не это! Я не позволю… И вдруг вспомнил свою мать: «Осторожно, Микетта!» Микетта заполняла собой весь дом. Она спала в корзинах, полуоткрытых ящиках, вторгалась на постели, оставляла свою шерсть на всех подушках, а мать говорила: «Бедная крошка, не надо ее огорчать». И вот Микетта вернулась. Она будет бросать окурки на ковер, устроит в комнате бедлам, потребует ключ от входных дверей и будет приходить и уходить в любое время. Жорж — он просто Дед Мороз, живая игрушка, ему нравится, когда его обирают. Эвелина спустилась, все-таки сменив свое рубище на восхитительно облегающее шикарное платье. Она повернулась на каблуках.
— Как ты меня находишь?
Несмотря на зиму, под платьицем не было ничего. Мне захотелось влепить ей пощечину. Она бросилась мне на шею.
— Спасибо, Жорж. Могу я пожить у тебя немножко?
— Сколько захочешь.
— Это тебя не стеснит?
— Нисколько.
Я расцепил руки, обхватившие мою шею, и она села напротив меня с улыбкой и нежностью в глазах.
— Мама считает, что ты эгоист.
— Правда, она так говорит?
— О, она говорит гадости обо всех! Лангонь — карьерист, ее друг Дебель — скупердяй.
— Хватит, прошу тебя.
Эвелина забыла свое горе, по крайней мере, так казалось.
— Ты, конечно, хочешь, чтобы я рассказала, почему поссорилась с Андре. Да, не спорь. Я ворвалась к тебе без предупреждения и еще отказалась бы объяснить причину — это низко. Прикури мне сигарету. Спасибо.
У нее снова жесткое и напряженное выражение лица, словно я пытаюсь силой выпытать у нее признание.
— Во-первых, это не он меня бросил, а я его. Он иногда меня забавлял, но чем бы это кончилось? Имей в виду, он готовился сдавать экзамены на архитектора, в тридцать лет еще только искал себе занятие. Нужно было жить на мамочкины деньги, спасибо! Я уже видела на примере папы, к чему это ведет. Короче, лучше было порвать.
Я чувствовал, Эвелине больно, но меня поразила ее холодная расчетливость. Какой горький опыт ее научил? Она это почувствовала.
— Я тебя шокирую, Жорж? Ты человек своего времени. Хорошо, я скажу тебе, мне не нужен мужчина, при котором я буду считать каждую копейку. Я унаследовала от Комбазов любовь к деньгам. Ты не можешь этого понять, ты всегда был богат.
— Девочка моя, ты меня пугаешь. Не будем больше об этом. Мне немного жаль этого несчастного Андре, но я не осуждаю тебя. Ты его любила?
— Не уверена.
— А если когда-нибудь ты в этом убедишься?
— Нет, это сложнее. Желание все бросить, все поломать, покончить с проклятой жизнью между вечно пьяным отцом и матерью, записывающей в блокнот, сколько она мне дала денег, пристающие парни… Жорж, с меня хватит.
— Ты подумываешь начать работать?
— Возможно. — Эвелина грустно улыбнулась. — Несчастье в том, что я ничего не умею делать. Я зря бросила факультет, не проучившись и года.
Я взял ее за плечи и помог подняться. Какая худенькая и какие тоненькие косточки!
— Пошли есть, что до остального, можешь рассчитывать на меня. А твоя грандиозная ссора с матерью не продлится долго, я Берту знаю.
Эвелина быстро посмотрела на меня.
— Да, да, успокойся, — продолжал я, — я тебя буду охранять. Выше голову. А вот и слезы.
Я нежно вытер ей глаза своим платком.
— Кто рассердил такую девочку? Откуда это горе, эти страсти? Потому, что ты хочешь есть, вот и все. Ты завтракала?
— Нет.
— А в полдень?
— Нет.
— Тогда за стол и ешь хорошенько, ты здесь не для того, чтобы голодать.
Невозможно описать радость, с которой я смотрел, как ест Эвелина. Эвелина, мало-помалу ставшая неуловимой, сидела здесь и уплетала сосиски, а я после докладов Массомбра думал, что совсем ее потерял. Иногда наши взгляды встречались, и она улыбалась, а веснушки придавали ей такой дерзкий вид, что я млел от счастья. Утолив первый голод, она сказала, когда я подливал ей вина:
— Видишь, Жорж, все свалилось на меня сразу. Разрыв с Андре, скандал с матерью, ссора с отцом… Да, и еще одна вещь, про которую я забыла.
— Совпадение?
— Увидишь, я тебе сейчас покажу.
С присущей ей живостью Эвелина взяла с кресла брошенную по приходе сумочку, открыла ее, вытащила смятый листок бумаги и разгладила его на ладони.
— Читай.
Корявым детским почерком было написано:
«Цепочка святого Антония. Мне прислали, и я посылаю. Эта цепочка началась в Венесуэле. Она основана миссионером. Если вы не верите, обратите внимание на нижеследующее. Пуже получил послание, сделал двадцать четыре копии и через девять дней выиграл девять миллионов в Национальную лотерею. Мсье Бенуа его получил, сделал двадцать четыре копии, и условия его жизни быстро улучшились. Мьсе Гардель его получил, сжег, и его дом разрушился, а сам он в больнице в Байонне. Мсье Бурдель его получил, бросил и три дня спустя покончил жизнь самоубийством. Эта цепочка не должна порваться. Сделайте двадцать четыре копии и разошлите их. Через девять дней с вами произойдет счастливое событие».
— Я нашла это письмо в почтовом ящике на прошлой неделе, скомкала, но не решилась выбросить. Ты, конечно, не суеверен.
— О нет!
Я взял бумажку и поджег зажигалкой. Обгоревшие кусочки упали в мою тарелку, и я растер пепел вилкой.
— Кто знает, ты, может быть, не прав. До того, как получить это письмо, я ладила со всем миром, и вдруг… трах! Это все же любопытно.
