— Но почему же он, по крайней мере…
Эвелина медленно приподнялась и спросила, покачивая головой:
— Это, наверное, были первые испытания новых лыж?
— Конечно да.
— Может, есть какая-то связь?
— Вряд ли… Его отвезли в Ниццу, я должен туда ехать.
Внезапно я почувствовал себя таким старым… Я понимал, каким стариком выгляжу в глазах Эвелины: седой, весь в морщинах, коричневые пигментные пятна на руках, первые ласточки…
— Мама знает?
— Да. Может, дождешься меня здесь?
— Не будем попусту мечтать, Жорж.
Опять передо мной стояла молодая девушка, реально представляющая истинное положение вещей.
— Вернусь домой, не хочу быть для тебя обузой.
— Эвелина, прошу тебя, не надо так говорить.
— Извини, Жорж, но сейчас я для тебя мертвый груз.
— Или вернемся ко мне домой, Мадлена позаботится о тебе.
— Нет, я поеду к маме.
— Как будто бы ничего не произошло? — зло спросил я.
— Точно.
— И ты снова будешь встречаться с этим парнем?
— Каким парнем? Андре?
Я так резко сел, что сам поразился, и схватил ее за руки.
— Эвелина… обещай мне… не встречаться с ним.
Выдал ли меня голос? Она изучающе посмотрела на меня, как смотрят на больного. Ее лицо рядом с моим, взгляд на мои губы выразил такое изумление, что я понял: она уже задавала себе этот вопрос, но, несмотря ни на что, не хотела верить. Старый Жорж… нет, это невозможно. Потрясенный, я попытался изобразить равнодушие, выпустил ее руки, повернулся спиной и стал искать электробритву.
— Извини меня, я, кажется, вмешиваюсь в твою жизнь, но ты должна знать…
— У меня нет ни малейшего желания встречаться с ним, и все же… — прервала меня Эвелина.
Жужжание бритвы заглушает окончание фразы. Я немного помолчал, скобля щеки, показывая, что не имею другой заботы, кроме как привести себя в порядок. Потом повернулся к ней с озабоченным видом.
— Этот несчастный случай совсем ни к чему, девочка моя. Ты будешь встречаться с приятелями, с друзьями. Я хотел сказать, не заговаривай первой о Галуа. Ни слова о «торпедо», ты была права только что. Может быть, связь есть. Куда я сунул мой чемоданчик? Я приеду в Ниццу к полудню. А, я чуть не оставил тебя без единого су.
Я порылся в бумажнике.
— Ты меня смущаешь, Жорж, — запротестовала Эвелина, — не сейчас.
— Почему не сейчас? Давай лапу, держи.
Я насильно сунул ей в руку несколько крупных купюр. Мой нарочито грубый тон сразу стер двусмысленность наших отношений. С отеческой улыбкой я расцеловал ее в обе щеки.
— Спасибо, малышка, что ты съездила сюда со мной.
— Но, Жорж, ты был так добр ко мне.
— Позвоню тебе оттуда. Пока.
Я уже занес ногу на первую ступеньку трапа, когда Эвелина окликнула меня:
— Подожди, Жорж. Помнишь письмо миссионера?
— Там было написано: через девять дней.
— А сегодня как раз девять. Я получила его за шесть дней до того, как ты его сжег.
— Ну и что?
— Ничего, просто констатирую, начинается череда несчастий. Будут несчастья и после Галуа, я знаю. Глупо, но я должна была сделать двадцать четыре копии.
И эта искушенная, все испытавшая девушка вдруг заплакала в три ручья, закрываясь локтем и приговаривая:
— Как глупо! Как глупо!
Я опустил чемоданчик и на этот раз не колеблясь сжал Эвелину в объятиях.
— Детка, перестань… Не принимай близко к сердцу. Что с тобой? Посмотри на меня.
Она спрятала лицо, бормоча:
— Пусти меня, это пройдет. Поезжай, Жорж, ты нужен маме.
— Черт с ними! Подождут. Ответь мне, ты что, вправду разревелась из-за этого дурацкого письма? На, возьми мой платок.
Она слегка отодвинулась, вытерла глаза, попыталась улыбнуться, но ее голос все еще дрожал от горя, когда она сказала:
— Все кончено. Я разревелась потому, что все рухнуло в этот момент. Час назад все было так хорошо, и вот…
Вдруг к ней вернулся ее нормальный голос, и совсем другая Эвелина сказала:
— Не беспокойся, прошу тебя. Такое случается со мной время от времени, безо всякой причины, или, вернее, по слишком многим причинам. Достаточно пустяка…
— Это правда, я могу быть спокоен?
— Обещаю. Я вновь стала взрослой и разумной. Поезжай, забудем об этом миссионере. Давай так: если ты увидишь меня нервной и подавленной, скажи ключевое слово «монах», и я сразу успокоюсь.
Эвелина с облегчением рассмеялась и подтолкнула Меня к трапу.
— Беги, надеюсь, Галуа поправится.
Я поднялся на палубу и еще раз оглянулся на Эвелину. Она стояла, подняв голову, и махала рукой. Зачем бороться? Любовь сдавила мне горло. Ах, если бы она задушила меня совсем…
…Я машинально вел автомобиль. Существовал Галуа, существовали «комбаз-торпедо», выпуск которых в свет не обещал быть легким. Во-первых, само название было смешным. И еще существовала Берта. Пейзаж несся навстречу, я не торопясь обдумывал проблему. Сбросил газ, спешить мне некуда. В конце концов, кто выбрал этого бедного Галуа? Кто показал на него пальцем, как показывают на приговоренного к расстрелу? И Берта была моей сообщницей. Тошнотворное месиво мыслей, образов, воспоминаний бултыхалось в моей бедной голове. В Ниццу я приехал будто в бреду. Лангонь ожидал меня во дворе больницы, его попросили выйти курить на улицу. В очках, сдвинутых на лоб, со своим губастым ртом он напоминал жабу. Не дав сказать мне ни слова, он накинулся на меня:
— Его оперируют, но надежды мало. Перелом височной кости, как сказал ординатор. Он в коме. Какое невезение! Я ему говорил: «Опробуйте лыжи, прежде чем спускаться по трассе». Но нет, чемпионы не опускаются до всяких предосторожностей.
— Послушайте, Лангонь. А если начать с самого начала?
Он опустил очки на нос и неприязненно посмотрел на меня.
— Начала нет, все произошло сразу.
— Как так?
— Очень просто! Вчера он прошел несколько пробных маленьких спусков. Казался удовлетворенным, но не потрясенным. Вы знаете, Галуа не разговорчив, никак не проявляет своих чувств. А сегодня утром он захотел спуститься по самой быстрой трассе. Было начало десятого, снег лег хороший. Сказал: «Подождите меня здесь». Здесь — это у нижней станции подъемника. Он не собирался ехать на время, поэтому даже не надел защитный шлем, а просто шерстяную шапочку. У него был вид любителя, вышедшего немного покататься.
— Народ был?
— Очень мало, было еще слишком рано, солнце едва взошло. — Лангонь развел руками. — Не могу понять. Невероятно, как спортсмен его класса мог так вляпаться. Галуа врезался в лыжника, который ехал перед ним, потерял равновесие, упал на бок, а вы понимаете, что это значит, затормозить невозможно. В конце трассы он врезался в ель, прямо головой. Рок какой-то… — Лангонь снял очки и, глубокомысленно пососав дужку, заключил: — Может, еще и выкарабкается.
— Есть свидетели?
— В том-то и дело, что нет. Кроме, конечно, типа, в которого он врезался и который отлетел на несколько метров. Аптекарь из Антиба. Он до сих пор не понял, что с ним произошло. Есть еще служащий курорта, но он был далеко. И как всегда, нашлись люди, ничего не видевшие, но готовые дать показания. Полиция записывает все показания, что ей еще остается делать.
— А у вас, Лангонь, есть какая-нибудь идея? Прекрасный лыжник с огромным опытом и с замечательным списком наград испытывает новую модель лыж и разбивается. Неизбежно возникают вопросы, может быть, лыжи…
— Нет, мсье Бланкар, — прервал меня сразу Лангонь. — Мои «торпедо» это не необъезженная лошадь, Галуа занимался не родео.
— Однако вы сами заметили, что он был не в восторге.
— Я этого не говорил, только то, что он воздержался высказывать свое мнение, и это вполне естественно.
— Звонил ли он мадам Комбаз?
— Да, вчера вечером. Она его попросила… Санитарка нас зовет.
Мы вошли в здание больницы, где царила молчаливая озабоченность. Санитарка привела нас в кабинет.
— Ординатор сейчас придет.
Он вошел через минуту, еще одетый в зеленый фартук и боты, похожий на космонавта. Лицо закрыто маской, человек из другого мира.
— Вы родственники?
— Нет, — ответил Лангонь, — друзья.
— Технически мы контролируем ситуацию. Но из- за обширного кровоизлияния в мозг положение в ближайшие часы может изменится. И, как бы то ни было, возникнут тяжелые осложнения. Боюсь, он потерян для спорта.
Внезапно он подобрел и как бы перешел разделявшую нас границу.
— Я тоже катаюсь на лыжах. Все знали Галуа, поверьте, мы очень огорчены. Но я должен сказать правду. Конечно, никаких визитов вплоть до специального разрешения. Он женат?
— Нет.
— Родители?
— Мать, живет в Лионе. Мы ей сообщим.
— Хорошо. Он лежит в отделении профессора Мурга. Санитарка попозже вас туда проводит. Всего хорошего.
