— Вадик! — в ужасе прошептала совершенно обескураженная женщина. — У тебя же тридцать восемь и пять… — Потом увидела стоящую рядом девочку и объяснила. — У него «гонконгский» с осложнениями. Может начаться двусторонняя пневмония. Пусть в гостиную прямо у окна поставит. У вас здесь батареи горячие?
— Нормальные… — Полине показалось, что женщина тоже слегка бредит.
— Семьдесят сантиметров от источника тепла, — проникновенно сообщила женщина.
— Сказать? — поняла Полина.
— Будь добра, детка. Я же не могу вещи оставить. — Она подозрительно посмотрела на старушек. И те понимающе закивали.
Пока Полина пешком, медленно, словно семидесятилетняя бабка, взбиралась по лестнице (в лифтах все время возили какие-то тюки и ящики с книгами), она поняла, что напавший на неё восторженный столбняк и есть настоящая большая любовь.
Богатырь отдыхал у окна на пятом, приперев кадку к подоконнику. Грудь под синей тренировочной майкой бурно вздымалась. Полина заметила, что светлые вихры прилипли к взмокшему лбу, и ей стоило труда удержать потянувшуюся к этому лбу ладонь.
— Мама просила поставить цветок на семьдесят сантиметров от батареи. В гостиной… У тебя температура, — пробормотала она бессмысленно, словно пароль.
Парень с нескрываемым удивлением молча таращился на нее, потом резко отвернулся, словно увидел нечто ужасающее:
— Скройся, добренькая Буратиночка! Контакты со мной смертоносны. Не забудь пройти полную дезинфекцию и диспансеризацию. — Подхватив кадку, он рванулся вверх, к распахнутым на лестничную клетку дверям новой квартиры.
Вскоре Полина узнала, что Степан Викторович Еременко — уникальный специалист-электронщик, его супруга Мария Федоровна — музработник, а сын Вадим зачислен в 9 «А», то есть непосредственно в класс Ласточкиной. Ей и было поручено ввести выздоравливающего новичка в курс школьной программы.
В первую же встречу со своим подопечным Полина разговорилась, как никогда. Он полулежал на диване под книжными полками, вокруг — на красивом паласе и клетчатом пледе валялись серьезные научные журналы. Вадим слушал музыку из плейера, притопывая босой ногой и вертел ложечкой в чашке. Питье было заварено как надо — в комнате витал запах малины и лимона. Вадим увидел стоящую в дверях Полину, сорвал наушники и подтянул к горлу плед:
— К несчастью, не в силах подняться, леди. Слабость, — объяснил он трагически. И вдруг засмеялся, — Ну у тебя и глаза! Я, что, в самом деле похож на доходягу? Ладно, сообщаю сугубо конфеденциально, — он поманил гостью пальцем, — Моей жизни ничего не угрожает. Но встать я не могу по причине трусов в голубой цветочек. Моя маман полагает, что болеть надо в натуральном ситце и комфортабельно. Будем считать, что я мечусь перед очаровательной дамой в жару и никак не могу подняться на ноги. Вроде Травиаты, только наоборот. Хочешь, спою?
— Хочу, — искренне сказала Полина.
— Тогда садись за фортепиано.
— Я не умею.
— Умеешь. Я через пол слышал, что под нашей кухней. Полонез Огинского. И «Колдовское озеро». Это Добрынина.
— Ты же не будешь петь полонез?
— Но про озеро могу. — Он хитро посмотрел на нее. — Мне знающие люди шепнули, что ты — самая красивая девчонка в школе.
Полина опешила и от удивления даже открыла рот.
— Неправда… Ты ещё не был в школе. — От обиды она готова была расплакаться. Парень, о котором она думала уже две недели, смеялся над ней.
— Не обижайся, Буратино. Честно говоря, я ещё не разобрался, что за штука такая — красота. Вот тебе Майкл Джексон нравится? А Мадонна? А Кинчев или Тальков?
— Тальков красивый, а Джексон — игрушечный автомат.
— А Лизу Харрисон видела? Англичанка, поет блюзы, голос низкий, худенькая, и вот такущие, — он показал руками очки, — печальные глаза. Сразу понятно, что она не какая-нибудь телка… Думаю, тебя лучше звать Ина.
— Сокращенно от женского варианта Буратина? — Прищурмлась она с вызовом.
— Полина — слишком торжественно и без всякой таинственности.
Полина обмела, потеряв дар речи: говорил Вадим исключительно важные для неё вещи и все точно, как по писанному.
В мае они впервые поцеловались под цветущей черемухой у озера. И расстались до сентября — Вадим уехал на каникулы к бабке с дедом в деревню. А Полине пришлось вместе с матерью хоронить бабушку, жившую в Харькове, потом навестить её новый дом в Киеве. А уж остаток лета провести вместе с отцом, затеявшим строительство настоящего дачного дома.
В конце августа, когда Полина и Вадим встретились в своем подъезде, оказалось, что они не просто друзья или слегка симпатизирующие друг другу представители противоположного пола, а настоящие Ромео и Джульетта.
— Я только о тебе и думал, — шептал Вадим, тыкаясь горячими губами в плечи, шею, волосы Полины, — торопливо, мелко, нежно. — Когда сообщили, что там поезд какой-то перевернулся, чуть с ума не сошел. Хотел в Харьков ехать.
— Это не там… Это же… — Полина теряла голову. — Я жутко тебя люблю, Вадечка…
Октябрьская слякотная хмурь окутала городок. Лес за озером потерял праздничную сумасшедшую какую-то яркость, стоял поредевший, облезлый, покорно мокнущий под холодным дождем. Блочные многоэтажки, довольно веселенькие при солнце, приняли выражение угрюмой тоски — нечто грязно-серое, замкнутое в себя, с темными злыми глазами-окнами. Зато внутри, за покрытым слезными каплями окном — благодать. В квартире тихо и тепло. Приятно, укутавшись в мягкое одеяло, прислушиваться к течению посторонней жизни — хлопанью лифта на лестничной клетке, хриплому гавканью Билла на балконе соседей. К отдаленному, неумелому, но такому уютному бренчанью фортепиано за стеной справа. Неинтересная, блеклая, обыденная жизнь обтекает необитаемый остров, на котором, прижавшись друг к другу, затаились двое. Прикасается к таинственной радости и приобретает завораживающий блеск.
Странное ощущение наготы собственного тела, прильнувшего к чужому, которое становится уже не чужим, а главной половиной твоего собственного. И странно, что можно было существовать без этого, не помешавшись от тоски и одиночества.
— Как получим аттестат, сразу поженимся, — серьезно, по-мужски рассудил Вадим, поглаживая лежавшую на его плече Ритину голову. — Почему-то не думал, что я у тебя первый…
— Как?! — оцепенела Полина. — А кто же еще…
— Ты красивая девчонка. И совсем не выпендривалась, не динамила. Прямо так, сразу…
— Что ты говоришь, глупый! Я же люблю тебя! — Полина крепко обняла его, замирая от нежности, слушала как стучит в груди сердце.
— Я тоже. Очень-очень… А все, что у меня было, — так, ерунда, пустяки какие-то. Ты — самая лучшая, необыкновенная.
— Когда мы станем старыми и больными, то часто будем вспоминать этот день.
— Э, Инуша! У нас ещё наслучается столько всего, только держись! Разопрет башку от воспоминаний.
Лавину взаимных чувств молодых удержать было невозможно. Родители проявили понятливость и решили не препятствовать влюбленным, соблюдая, однако, необходимые приличия. Андрей Дмитриевич, пропадавший на работе, быстро догадался, что в квартире обосновались влюбленные.
— Знаю, у вас отношения серьезные, — сказал он дочери. — Только ты не торопись, девочка. Дети, семья, — все будет, но вначале надо себя найти. Мне кажется, идея насчет института электроники и автоматики удачная. Тем более, что учиться вместе с Вадимом тебе будет легче и интересней. А жить вы и в самом деле можете у нас.
Полина и Вадим считались женихом и невестой, поступая в институт. Заглядывая в будущее, Полина видела себя женой и соратницей талантливого математика. Они займутся серьезной научной работой, которая непременно завершится Нобелевской премией. Ведь им впервые удастся зафиксировать и теоретически обоснования явления, считавшиеся паранормальными. Супруги Кюри, исследовавшие радиоактивное излучение, а затем — супруги Еременко, научно обосновавшие явления телекинеза.
Свадьбу наметили к новому году. Однако, пылких чувств хватило не надолго. Компанейский, энергичный весельчак тянулся к студенческим гулянкам, Полина предпочитала проводить время вдвоем с человеком, для которого хотела стать самой интересной, самое главное, — единственной. Неужели их душевная близость, их разговоры, да и просто молчание в пустом доме, превращавшемся в необитаемый остров, можно променять на шумные вечеринки с бессмысленным галдежом, хохмами, приколами, кокетством и бахвальством? В компании Полина превращалась в буку. Она видела, как расцветал в своей стихии Вадим, охотно выпивал, сыпал анекдотами, шутил с девушками, демонстрируя ей свою компанейскую удаль. От попыток втянуть её в общее веселье Полина злилась, ещё больше замыкалась в себе и, наконец сказала: «Сходи к Никитиным один», ожидая бурные протесты. Но он ушел, словно не заметив брошенного вызова. А потом ещё и ещё раз, возвращаясь все позднее, все более чужим и пьяненьким.
