— На принцип, говоришь? — Самоедов призадумался. — Значит, артистик наш своевольным оказался…
— Может быть, заменить его? Этих певунов — как собак нерезаных, за такие деньги только свистни! Подумаешь — популярный исполнитель, нам же не билеты на него продавать.
— Нет! Об этом не может быть и речи! Слишком много уже завязано именно на нем и на его песенках. Машина уже запущена — понимаешь? Такая машина, что, если не справимся, она по всем нам катком пройдет. Тут или пан, или пропал. Или высоко взлетим — или каюк нам, кранты, понимаешь? И нам, и нашему делу. Бог с ней, с его популярностью — хотя и она должна сыграть свою роль. Есть другие, более важные нюансы.
Самоедов достал носовой платок и обмахнул запылившиеся лакированные ботинки.
— Ладно! — наконец сказал он. — На принцип, говоришь, Меньшиков пошел. Это ничего. Мы тоже туда сходим. Может, и одумается паренек. Есть у нас способы. Кстати, как раз с твоим предшественником интересно получилось. Отличили, посадили на хорошее место. Казалось бы — сиди да работай, скромно и на совесть. Награды, как говорится, найдут героев. Так нет — начал канючить. Заслуги стал выпячивать, полез с просьбами долю ему увеличить. Ну ладно, один раз увеличили, пошли навстречу. Так нет — опять за свое. Тут уж щелкнули слегка по носу. Дали понять, что наверху сами знают, кого казнить, кого миловать, и когда… Ну и что? Понимающий и ответственный человек мигом бы понял. А этот неугомонный вроде попритих, но начал с другого конца. На общественные деньги фирмочки разные принялся печь, как блины. Слов нет, мастер — как что через них провернет, так сразу все и возместит, да еще и с процентами. Однако насторожил — таких вот инициативников у нас не любят. Присмотр за ним стал построже. Очень скоро оказалось, что не зря. Получил с азеров за тротиловые шашки штук под двести «зеленых», да и двинул их в одночасье на Каймановы острова. А сам — канадский паспорт в зубы и в аэропорт. Обо всем позаботился, значит. Как будто у нас в МИДе да в консульствах своих людей нет. Ну и прихватили его прямо в аэропорту, на автомобильной стоянке. Придушили слегка, чтоб не рыпался, — и на дамбу. А там хорошее место такое было, недостроенное, сплошь опалубка да арматура, только бетона и не хватало. Как цивилизованные люди, спросили сначала по-хорошему. Номер счета на Кайманах — и будет тебе все-таки полегче. Уперся, глаза пучит. Перешли к специальным методам. Пристегнули наручниками к арматуре, да и давай бетон заливать. Сначала по щиколотки, потом по колени. Как дошло до пояса — заговорил. Точнее, захрипел. Жидкий бетон — не перина пуховая, давит так, что и не пернешь.
Петров сочувственно покачал головой и сглотнул.
— Слаб все-таки человек! — продолжал Самоедов. — Ведь понятно уже, что все, допрыгался — а за поганую жизнь свою держится. Причем и держится-то попоганенькому. Пока доливали бетончика потихоньку — все выкашлял да выхрипел, даже чего и не спрашивали. И номер счета в банке на Каймановых островах с паролем и кодом доступа, и даже регистрационные номера и счета фирмочек своих поганых. А уж когда одна голова над бетоном осталась — и вовсе смех. Башкой дергает, кровью давится — а все чего-то булькает, фамилии подставных директоров выкладывает. Ну а потом, когда его уж там додавило, — затих. Подождали, головенку прострелили в знак милосердия — да и долили бетоном по самый край опалубки. Хорошая получилась опора для дамбы, внесли посильный трудовой вклад в бездарно профуканное достояние Родины! Вот так, Иваныч, кто-то разбазаривает — а мы пашем.
Таких рассказов Петров от Адольфа Богдановича еще не слышал.
Ему стало неприятно: что это за намеки, он что — плохо работает?
— Брось, Иваныч, речь вовсе не о тебе, — успокоил его Самоедов. — Так, вспомнилась к случаю приятная мелочишка. А к тебе никаких претензий. Химики эти с сердечной недостаточностью — вообще просто класс. Чистоплотен больно — ну так и это дело наживное. Да и Меньшиков нужен нам здоровеньким и голосистым. Пока… А способы у нас — разные.
И перевел разговор на другие темы.
Прощаясь, Самоедов приказал Петрову быть наготове — в ближайшем будущем ему будет сообщено, что делать с этим упрямым Меньшиковым.
Утром Роман проснулся оттого, что из автответчика доносился искаженный телефонной линией голос Шапиро:
— Проснись, животное! Хватит дрыхнуть! Ты меня слышишь? Опять, наверное, водки вечером насосался… Вставай, мать твою!!! Надо ехать подписывать контракт.
Роман откинул одеяло и, с облегчением убедившись, что, кроме него, в постели никого нет, бодро спрыгнул с кровати.
Подойдя к вопившему голосом Шапиро телефону, Роман снял трубку.
— Ну что ты орешь, словно раввин, попавший в руки исламских фундаменталистов? Слышу я тебя, слышу…
— Ни хрена ты меня не слышишь, — облегченно ответил Шапиро, — у тебя уши водкой залиты. Ты помнишь, что сегодня нам подписывать контракт?
— Ну, помню, — Роман потянулся и зевнул.
— Он еще нагло зевает! А ты помнишь, во сколько это должно произойти?
— А это ты должен помнить, — парировал Роман, — на то ты и директор. На то я тебе и позволяю пить мою христианскую кровь.
— Ну так вот — напоминаю. Встреча с людьми назначена на два. А сейчас уже половина первого. И ты еще зеваешь.
— Ладно, не гундось, — Роман посмотрел на стенные часы. — Где, ты сказал, встреча?
— Где… В рубиновой звезде! Ни хрена не помнит! В конторе у меня, понял?
— Понял, понял, — Роман раздраженно поморщился. — Все, конец связи. Мне еще нужно привести себя в порядок.
Он бросил трубку и, зевнув еще раз, отправился в душ.
Контора Левы Шапиро, в которой он вершил свои делишки, находилась на улице Рубинштейна, в доме напротив бывшего рок-клуба.
В смутное советское время, когда жизнь в рок-клубе била ключом по всем частям тела, а особенно по печени, Лева, частенько заходивший в клуб и имевший продолжительные разговоры с его руководством, пытался направить события в правильное русло, а именно, сделать так, чтобы музыкальный клуб оправдывал свое название и предназначение. Лева хотел, чтобы на сцене клуба каждый день играли разные хорошие группы, чтобы в кассу клуба небольшим, но постоянным ручейком текли деньги от посетителей, но руководству это было не нужно, и через некоторое время Лева понял, что клуб создан для других целей.
Во-первых, в этом клубе советским спецслужбам было удобно собрать в одном месте всех неблагонадежных разгильдяев, которыми в большинстве своем являются музыканты, чтобы следить за ними, а вовторых — для членов руководства клуба он был прекрасным уютным гнездом, в котором можно было отлично проводить время, предаваясь разнообразным приятным порокам и излишествам. Правда, это приводило организмы постоянных посетителей в негодное состояние, но, пока они были молодыми, это никого не беспокоило.
Через какое-то время некоторые не отличавшиеся выносливостью члены клуба начали умирать от этих самых излишеств, во дворе постоянно толклись многочисленные некрофилы, украшавшие стены похожими портретами усопших кумиров и строчками из их песен, в общем, все пошло наперекосяк, и Лева, плюнув на рок-клуб, занялся музыкальной коммерцией.
Он организовал кооператив, который производил огромное количество кассет с записями популярных советских рок-групп, и дела его резко пошли в гору. Со временем кооператив стал выпускать и видеокассеты, состояние Левы росло, и к концу тысячелетия он стал обладателем крупнейшего в городе музыкального центра.
В доме на Рубинштейна находилось одиннадцать принадлежащих ему репетиционных студий и несколько дочерних фирм, занимавшихся неизвестно чем, но именно эти темные лошадки и приносили Леве львиную долю его доходов.
А два года назад он, изменив корявой рок-музыке российского разлива, обратил свой многоопытный взор на воровской шансон и сделал Роману Меньшикову, который медленно, но верно завоевывал популярность в этом жанре, предложение, от которого тот не смог отказаться.
Через неделю во всех вагонах метро появились портреты Романа, радиостанция «Радио Шансон» стала каждый час крутить его новую песню «Я со шконки гляжу на Багамы», и однажды Роман проснулся суперзвездой.
С тех пор прошло полтора года, и теперь Роман пожинал плоды как своего таланта, так и коммерческого гения Левы Шапиро.
Плоды были разнообразными.
Чаще всего Романа узнавали и просили автограф. Кроме того, ему приходилось расшаркиваться с многочисленными братками, которые, узнавая популярного исполнителя близких их сердцам песен, непременно желали выразить ему свой респект. В ресторанах Роману постоянно присылали с соседних столиков бутылки с коньяком и шампанским, а иногда просили выйти на сцену и спеть что-нибудь вроде «У мента шинель шершавая».
