Роману все это давно уже надоело, но Лева настойчиво внушал ему, что морщить жопу не след, потому что это ведь его публика, и нужно поддерживать реноме, которое в конечном счете превращается в деньги. Тут возражать уже не приходилось, и Роман с белозубой улыбкой за восемь тысяч долларов благосклонно принимал знаки внимания от всех подряд.
А однажды, услышав во дворе женский голос, звавший его по имени, он выглянул в окно и увидел незнакомую молодую женщину, рядом с которой стояли двое ребятишек лет по пять, а третьего, грудного, она держала на руках.
Увидев в окне Романа, женщина завопила:
— Ось, дитятки, подывытеся на свойого тату! Тату, на шо ж ты нас покынув?
Роман в ужасе захлопнул окно и, выпучив глаза, рухнул на диван.
Придя в себя, он позвонил Леве.
Услышав эту душещипательную историю, Шапиро заржал, как лошадь, и сказал, что Роман не первый и не последний, кто оказывается в такой ситуации. Это было и с Макаревичем, и с Антоновым, и даже Леонтьев, несмотря на то что у него, по слухам, совсем другая ориентация, не избежал многочисленных покушений со стороны глупых самок, наивно рассчитывавших на толстый кошелек популярного артиста.
В общем, Роман был нормальной звездой, и справедливости ради следует отметить, что его это совершенно не испортило.
Поставив машину напротив конторы Левы Шапиро, Роман подошел к подъезду с металлической дверью, покрытой дорогим финским лаком цвета темного золота, и нажал на кнопку связи с охраной. Через несколько секунд замок щелкнул, и, толкнув тяжелую дверь, Роман вошел в небольшой прохладный вестибюль.
— Привет артистам!
Охранник с мятыми ушами и проваленным носом, сидевший в кресле перед маленьким телевизором, поднял руку в приветственном брежневском жесте, и Роман отсалютовал ему в ответ.
— Как служба? — спросил Роман, проходя к лестнице, покрытой багряной ковровой дорожкой.
— Ништяк, — ответил охранник, — наши выигрывают!
— Да ну! — удивился Роман и поставил ногу на первую ступеньку. — А во что выигрывают-то?
— В футбол. «Зенит» против «Тигров Сыктывкара». Пять — один.
— Ага… — Роман усмехнулся. — Это серьезно.
— Ну! Во, смотри, снова чуть не забили! Наши с этими тиграми разберутся, как два пальца…
— Два пальца в рот — это победа! — провозгласил Роман и стал подниматься на второй этаж, где находился офис Шапиро.
Лев Самуилович Шапиро сидел за огромным столом и курил тонкую черную сигарку. Справа от него сидел спонсор проекта Александр Каценеленбоген, а слева — режиссер Леонид Край.
Пожав всем руки, Роман уселся напротив Шапиро и сказал:
— Ну вот, я приехал. Таки что ты от меня хочешь?
— Таки я хочу, чтобы ты ознакомился с контрактом и подписал его.
Шапиро перекинул через стол толстую папку, и Роман, с тоской поглядев на нее, сказал:
— Слушай, Лева, иди ты в жопу! Ты хочешь, чтобы я читал этот талмуд? Я забыл буквы. У меня куриная слепота. Я вообще неграмотный. Давай я поставлю крестик где надо, и все.
— Но ты же должен знать, что в контракте!
— Это ты должен знать, а я простой артист. Песни пою. И вникать в эту вашу канцелярско-бюрократическую паранойю не намерен.
— А если я подсуну тебе на подпись контракт, по которому ты станешь моим рабом до скончания твоего, дай тебе бог долгой жизни, века?
— А тогда я скажу своим поклонникам, что мой директор Шапиро — чувствуешь, как звучит эта фамилия? — обманывает меня, а по ночам пьет кровь христианских младенцев. И что будет дальше — представляешь?
— Вот сволочь! — Шапиро засмеялся и посмотрел на Каценеленбогена. — И как с таким работать? Но ведь талантлив, подлец! И народ его любит.
Он посмотрел на папку и сказал:
— Ладно. Можешь не читать. Можешь поверить старому Шапиро.
— Старому? — Роман поднял брови. — Тебе ведь еще и сорока нет.
— Но какие это годы! — Шапиро всплеснул руками. — Год за три! Даже за четыре!
— Ладно, старикашечка, давай ручку. Где тут нужно расписаться?
— Вот здесь и здесь, — Шапиро открыл папку на последних страницах и подсунул ее Роману, — и еще здесь.
Роман поставил три неразборчивые закорючки и бросил ручку на стол.
— Вот так люди попадают в рабство, — вздохнул он. — Между прочим, сколько мне там причитается по этой бумаге?
— А ты бы сам почитал, — усмехнулся Шапиро, — три рубля пятьдесят копеек.
— Сказал — читать не умею! Говори давай!
— А причитается тебе… — Шапиро закатил глаза к потолку. — Сорок пять тысяч убитых енотов.
— Убитых евреев, — поправил его Роман.
— Я же говорил, что он антисемит, — Шапиро развел руками, — а вы не верили.
Леонид Край улыбнулся и сказал:
— Знаем мы таких антисемитов. А потом выясняется, что у него дедушка из Бердичева и фамилия его была Циферблат.
— Мы из Рюриковичей, — Роман задрал нос, — и попрошу!
— Ладно, славянин, — сказал Шапиро, — слушай дальше. Значит, — сорок пять тысяч долларов за запись альбома, за концерт в «Крестах» и за твои права на видеоматериалы с этого концерта. Ты отдаешь их мне. И еще проценты с продажи дисков. Напомню — два диска в одной коробке. Аудио — «Крестный сын» и видео — «Чистое небо над зоной». Твоих тут одиннадцать процентов.
— А сколько коробок? — поинтересовался Роман.
— Два миллиона.
— Это сколько же будет? — Роман нахмурил лоб. — Два миллиона… А диски по… Ну его к черту! Сам посчитаешь. Мне только этой бухгалтерии и не хватает для полного счастья! Потом дашь мне сколько причитается, и все дела.
Каценеленбоген всплеснул короткими ручками и воскликнул:
— Лев, ну как вы можете быть недовольным таким партнером? Это же золото, а не партнер! Видите, он полностью вам доверяет! А это нужно ценить.
— А главное, — Шапиро снова мечтательно закатил глаза, — какой простор для злоупотреблений и для обмана… Сказка!
Край усмехнулся и посмотрел на Романа:
— Здорово у вас тут все… Мне бы такого директора.
— Вот уж нет, — Роман погрозил ему пальцем, — не отдам. А если захочет уйти — так я его закажу.
Он посмотрел на Шапиро и грозно произнес:
— Если ты вздумаешь меня бросить — так не доставайся же ты никому! Твой жирный и холодный труп найдут в Обводном.
— Строг, — засмеялся Каценеленбоген, — но справедлив!
— Ладно, — сказал Шапиро и чинно сложил руки перед собой, — посмеялись, и хорош. Пусть теперь господин режиссер подробно изложит нам концепцию своего высокохудожественного видения.
Он повернулся к Краю, и тот, откашлявшись, произнес:
— Ну что же… Изложить можно. Я даже принес кое-какие заготовки по части видео, — он достал из портфеля коробку с лазерными дисками. — А как тут у вас насчет пива?
— Насчет пива у нас все в порядке, — ответил Шапиро и нажал кнопку на селекторе. — Валюша, принеси-ка нам пивка!
* * *
Роман не видел Саню Боровика уже почти целый месяц.
И поэтому, выйдя из офиса Левы Шапиро, он сначала зажмурился, ослепленный ярким солнцем после полумрака прохладного офиса, а потом сел в машину и поехал на улицу Шпалерную, бывшую Воинова, где в невзрачном доме с глухими воротами, выкрашенными в грязно-серый цвет, располагался самый особый и страшный отдел УБОП.
Позвонив в звонок и затем расположив лицо напротив мутного исцарапанного глазка из толстого стекла, он стал терпеливо ждать. За воротами послышались шаги, глазок потемнел, и через несколько секунд низкая железная дверь в воротах со скрипом распахнулась.
— Здоров, артист!
Знакомый Роману дежурный, носивший многозначительную фамилию Мясной, улыбнулся и шагнул в сторону, пропуская Романа внутрь.
— Здоровей видали! — привычно ответил Роман и протянул Мясному руку.
— Твой дружбан у себя сидит, так что ты как раз вовремя, — сказал Мясной, крепко стиснув руку Романа. — Когда новый альбом выйдет? А то все обещаешь, обещаешь…
— Уже скоро, — ответил Роман и напрягся изо всех сил, — вчера закончили запись, так что — теперь уже скоро.
— А рука у тебя крепкая, — одобрительно кивнул Мясной. — Даром что артист!
— А что, артисты обязательно хилыми должны быть? — улыбнулся Роман. — Вон в группе «Пантера» солист бычара какой! С таким не пошутишь.
— «Пантера»? — Мясной нахмурился. — Не слыхал такую.
— Ну, это заграничная группа.
— А я думал, наша… Ладно, топай в дежурку, дорогу знаешь.
Роман кивнул и пошел в другой угол двора, где находился вход в отдел.
За его спиной лязгнул массивный засов, и Роман представил себе, что это, отсекая его от привычной жизни, захлопнулась дверь тюремной камеры. Передернув плечами, он трижды сплюнул через левое плечо и негромко сказал сам себе вслух:
