— Иван Сергеевич, здорово! — крикнул с порога Муравьев. — Ты прямо здесь спишь, что ли?
— В такой духоте поспишь — мыши сдохнут.
— А ты, Иван Сергеевич, в противогазе попробуй.
Игорь дернул ящик стола и начал выгребать из него бумаги.
— Так, так... — Он быстро пробегал их глазами, рвал и бросал в корзину. — «В аллеях столбов, по дорогам перронов... — лягушечья прозелень дачных вагонов...» Так... не нужно... И это тоже. Иван Сергеевич, хочешь, я тебе стихи подарю?
— Стихи? Да я их не очень уважаю, Игорь. А ты что порядок наводишь дела, что ли, сдаешь?
— «Уже, окунувшись в масло по локоть, рычаг...» — Ага... «...начинает акать и окать...» Сдаю... Это нужно... На фронт иду...
— На фронт?
— Именно. «И дым оседает...» Вот как с этим быть?
— Игорь! К Данилову, — приоткрыл дверь Полесов.
— Иду. О... Степа, товарищ старший опер! Ты прямо на парад собрался. — Игорь завистливо оглядел Полесова. — Слушай, давай меняться, ты мне ремень, а я тебе австрийскую кобуру.
— Разбежался! Ну что стоишь, пошли.
— Садитесь. — Голос начальника был сухим и будничным. — Прежде всего я вам один вопрос задам. Вы оба такой документ, как присяга сотрудников рабоче-крестьянской милиции, подписывали? Ну, я вас спрашиваю.
— Подписывали.
— Значит, разговор у нас будет простым. Рапорты ваши у меня в столе. Там они и останутся. Здесь воевать будем...
На столе длинно и резко зазвонил телефон.
— Данилов слушает! Так, пишу. Армянский переулок, дом три, квартира десять. Со двора? Понял. Полесов, — Иван Александрович положил трубку, — эксперта, проводника с собакой! Срочно на выезд. Муравьев, поедешь со мной. Шарапову скажи, чтоб допрашивал один.
На лестничной площадке третьего этажа толпились жильцы: мужчина лет пятидесяти в грязной нижней рубахе, с очками в металлической оправе на птичьем носу, три женщины в засаленных халатах с пронзительно-любопытными глазами. У дверей квартиры стоял дворник в белом фартуке.
На ступеньках, прислонясь головой к переплету перил, сидела девушка в милицейской форме. В лице ни кровинки. Рядом старушка с жиденьким пучком волос на затылке держала пузырек с нашатырем.
— Товарищ начальник! — навстречу Данилову шагнул дворник. Он каким-то шестым чувством определил, что старше всех здесь именно этот человек в полувоенном костюме. — Дворник Спасов. В квартиру никого не пускаю.
— Спасибо, товарищ Спасов. Народу вот многовато...
— Женщины ить, любопытные больно, — виновато улыбнулся дворник.
— Любопытным придется разойтись по квартирам. Что с милиционером? — Данилов кивнул в сторону лестницы.
— Да, товарищ начальник, страсти-то какие, — одна из женщин вонзила любопытные глаза в Ивана Александровича. — Мы в квартиру зашли...
— А, собственно, зачем вы туда заходили? Забыли чего?
— Как же зачем? — вмешался в разговор мужчина в очках.
«Гриб-мухомор», — подумал Данилов.
— Мы общественность...
— Вы лучше бы за порядком в подъезде следили, а то у вас на лестнице помойка. А это, — Данилов кивнул на дверь, — дело милиции. Разойдитесь по квартирам.
— То есть как? Я, как общественник, обязан информировать...
Данилов обратил внимание на глаза этих людей, полные назойливого любопытства глаза: «Сволочи, сплетники, это из тех, что крупу и соль скупают пудами...»
— Все, — твердо сказал он, — по квартирам. Доктор, займитесь милиционером. Орлов, пускай.
Проводник, стоявший на площадке ниже, отстегнул поводок. Огромная овчарка Найда, черная как ночь, без единой подпалины, деловито, в два прыжка оказалась у дверей.
Прием был старый. Эта категория людей больше всего на свете боялась собак. Площадка вмиг опустела, только старушка осталась рядом с врачом да дворник стоял рядом с Даниловым.
— Что с милиционером?
— Обморок, Иван Александрович, ничего страшного, — судебно-медицинский эксперт Лев Борисович подошел к Данилову, — девчонка...
— Кончили? — спросил Иван Александрович эксперта, осматривавшего дверь.
— Можно.
Они вошли в квартиру. В прихожей резко пахло чем-то горелым. Коридор был темен и казался бесконечным. Данилов пошарил по стене, щелкнул выключателем. Под потолком вспыхнул матовый фонарь, отделанный бронзой. Две двери вели в комнаты.
Эксперт, посвистывая, возился с дверными ручками.
Данилов слышал, как за спиной порывисто дышал Игорь.
— Муравьев, спокойнее, ты же не девушка. Все?
— Да, — эксперт отошел к стене.
В комнате, тесно заставленной громоздкой мебелью, на ковре, сшитом из нескольких узких крученых дорожек, лежал человек. Левая рука была неестественно выгнута и подмята телом, рядом с правой, откинутой в сторону, лежал пистолет.
Данилов внимательно оглядел комнату: тяжелые бархатные шторы на окнах; буфет, похожий на замок; черное бюро; инкрустированный перламутром письменный стол, громоздкий, как саркофаг; покрытый пылью чертежный комбайн; шкаф с выбитым зеркалом; еще одно зеркало, наклонно висящее на стене, на полу под ним несколько маленьких блестящих осколков; полуоткрытая дверь в другую комнату...
Иван Александрович шагнул к настенному зеркалу. Несколько минут рассматривал его раму, отделанную стеклянными цветами. Они были необычайно тонки и изящны. Один цветок был отбит начисто. Данилов нагнулся, поднял осколки с пола. Потом снял зеркало со стены, внимательно рассмотрел дырку в обоях и вышел в другую комнату.
Он не хотел смотреть на убитого. Да и ни к чему это было. Он знал убитого. Еще там, в управлении, услышав адрес, он знал, что это «Зяма-художник» — Зиновий Аркадьевич Грасс — художник-график. В тридцать втором он попался на изготовлении фальшивых документов, брал его тогда Данилов, брал здесь. На суде Грассу дали пять лет. Но ударным трудом на Беломорканале он сократил срок, вернулся, и Иван Александрович все чаще и чаще встречал его рисунки в газетах и журналах.
Вторая комната в квартире, видимо, спальня. Почти всю ее занимала огромная кровать с рваным выцветшим балдахином. Кровать, кресло, столик на паучьих ножках и банкетка. Грасс жил холостяком, это было видно сразу.
«Почему-то в холостых квартирах даже пахнет особо», — подумал Данилов.
Он сел в кресло и только теперь увидел тяжелые яловые сапоги у кровати, брезентовый ремень с кобурой на полу, хлопчатобумажную гимнастерку с зелеными петлицами.
Данилов подошел к кровати, поднял гимнастерку. В петлицах старшинские треугольнички, в кармане удостоверение: «Настоящим удостоверяется, что тов. Грасс З. А. является художником-ретушером газеты «Тревога».
Так, теперь ясно, откуда у него пистолет. Значит, он вошел в эту комнату, взял его, пошел обратно, выстрелил в кого-то, кто стоял рядом с зеркалом... А потом?
Данилов достал папиросу.
А потом? Второй раз ему не дали стрелять. Почему?
Человек не мог прыгнуть на него. Не успел бы просто. Грасс бы попал. Наверняка попал бы. Значит, стреляли дважды. Значит, пуля, убившая его, выпущена из другого пистолета.
— Муравьев! Если можно, принеси мне его «Коровина».
Игорь вошел и положил на стол пистолет. Данилов вынул обойму. Пять патронов. Выходит, убитый стрелял дважды.
— Пулю из стенки вынули, Иван Александрович, из «коровинского» пуля.
— А вот ты, если бы жизнь решил кончать, сначала бы в зеркало палил, а потом в себя?
— Может, он с оружием обращаться не умел?
— Не думаю.
— А может быть, еще у кого-то «коровинский» был?
— Вряд ли. Сюда приходил, видимо, опытный человек. Он и постарался инсценировать самоубийство. Если бы это была случайная ссора, то гость убитого просто ушел бы, вернее, убежал в страхе. Человека убить — дело нешуточное. Значит, второй был опытным в этих делах. А раз так, то подобные люди пистолет Коровина в руки не возьмут. Им эта «пукалка» не нужна. Ты вот от него, я помню, отказался. То-то...
— Любопытное дело, милый Иван Александрович, — в комнату вошел доктор. — У нашего подопечного на затылке гематома.
— На затылке? Ваш вывод?
— Пока преждевременно, но я думаю, не ошибаюсь, вскрытие подтвердит. Убитого сначала оглушили, а потом выстрелили ему в висок.
— А потом кто-то зеркало передвинул, — добавил Игорь. — Оно за два конца веревкой схвачено было. Чуть подвинул — и закрыта дырка...
— Собаку пустили?
— Только что.
— Протокол?
— Полесов пишет.
— Игорь, милиционера и свидетелей сюда пригласи.
В дверь неуверенно постучали, словно поскребли.
— Да. — Данилов наконец вспомнил, что держит во рту незажженную папиросу.
— Товарищ начальник, — на пороге, неуклюже приложив руку к берету, стояла девушка в милицейской форме, — старший милиционер Редечкина...
— Садись, товарищ Редечкина, — Иван Александрович чиркнул спичкой, — садись. Как же ты так?
