можно принять за хакера высшей квалификации. Не парень-интроверт, которому проще с компьютерами, чем с людьми, а симпатичная бабулька — ей давно минуло шестьдесят, — без внуков, из тех, у кого всегда найдутся советы и средства от простуды и головной боли, из тех, кто угощает подруг собственноручно испеченными кексами и убивает свободное время, разгадывая кроссворды. Но стоило ей сесть за клавиатуру, как она преображалась. Если кто-то и мог узнать все, что есть в Сети о Сусане Макайе, то только она.
— Когда будете обыскивать ее дом, проверьте, есть ли там компьютеры, планшеты и тому подобное. Я посмотрю ее социальные сети, что-нибудь найдем, — закончила она.
— Я верю в тебя, Марьяхо, — сказала Элена, прежде чем повернуться к Ордуньо. — Я хочу, чтобы вы проверили записи с камер вокруг подъезда Сусаны.
Ордуньо, кивнув, записал.
— Что у нас с местом, где был найден труп?
— Кроме сумки жертвы мы подобрали пластиковый пакет с пятнами внутри, видимо кровавыми, но, конечно, это может оказаться кровь от телячьих стейков, а также окурок…
— Ничего более перспективного?
— Слепки со следов. Четких и глубоких. Почти наверняка принадлежащих тому, кто нес Сусану, то есть убийце. Ботинки мужские, размер сорок пять. Все отправлено в лабораторию.
— Полицейский, который прибыл раньше нас, ничего интересного вам не сообщал?
— Да такой, будь он даже свидетелем преступления, не смог бы сообщить ничего интересного. — Ческе коллега из полицейского участка в Карабанчеле явно пришелся не по душе. — Не представляю, как таких придурков берут в академию.
Элена пропустила замечание подчиненной мимо ушей: в каждом деле находился полицейский, о котором Ческа говорила то же самое.
Настала очередь Буэндиа:
— Особо много пока рассказать не могу, сегодня днем встречаюсь с энтомологом, может, он нас немного просветит. Что известно на данный момент: жертве сделали несколько отверстий в черепе, вероятно с помощью стоматологического бура, и круговой надрез, который их соединил. В отверстиях остатки полиэтилена, поливинилиденхлорида и поливинилхлорида, то есть их сверлили сквозь пластиковый пакет. Возможно, через тот, что вы нашли. Я уже отправил его на исследование. Руки ей связали скотчем, обычным, который продается где угодно. Сейчас проводим анализы, чтобы выяснить, находилась ли девушка под действием какого-либо вещества. Завтра я расскажу вам гораздо больше.
— Спасибо, Буэндиа. Совещание закончено, все за работу.
Перед тем как выйти, Ческа подошла к Элене, чтобы отпроситься на полчаса.
— Дело в том, что я потеряла бумажник.
— У тебя его, случайно, не украли? Даже не знаю, как доверять полицейскому, который позволяет украсть у себя кошелек. Какое разочарование, Ческа. — Элена знала, что Ческу надо иногда ставить на место. — Даю тебе столько времени, сколько понадобится.
Мигель Вистас учил Карлоса, молодого, чуть за двадцать, заключенного, которого все знали как Каракаса, развешивать негативы для просушки.
— Осторожнее, Каракас, это фотография, а не подружкины трусы. Расправь ее немножко, но любовно.
Остальные заключенные были заняты своими делами: один спал, другой слушал в наушниках музыку, третий просто сидел, погрузившись в свои мысли. Прозвенел звонок.
— На сегодня все, в среду продолжим.
Только Каракас остался, чтобы помочь Мигелю все собрать, остальные вышли из мастерской. По крайней мере, сегодня они хоть не шумели, были какими-то сонными. Всего их было пятеро — записавшихся на курс фотографии в седьмом мадридском пенитенциарном центре Эстремера, но на занятиях всегда присутствовало не больше трех. Сама фотография никого не интересовала, посещение курса свидетельствовало о благонадежности и позволяло сократить время пребывания в тюрьме на некоторое количество дней, в зависимости от преступления и срока наказания. Равнодушнее всех был руководитель курса, Мигель Вистас, заключенный, как и все остальные. Он знал, как и все, что пленки, негативы, проявка и фотобумага остались в прошлом, в скором времени будет невозможно достать необходимые приборы и реактивы; его занятия — предсмертный хрип классического фотоискусства, убитого компьютером и цифровой фотографией. Он предупредил об этом в начале курса и сказал, что мобильным телефоном они смогут делать роскошные фотографии. Но пока ему разрешали преподавать, он вел уроки, чтобы заработать немного денег на покупки в тюремном магазине.
— Есть новости по апелляции, Каракас?
Карлос не совершал преступлений, ему в чемодан подложили наркотики в аэропорту Каракаса, отсюда и прозвище. Бедный мальчишка, он не должен был сидеть в тюрьме: тюрьма для плохих парней, а не для дураков.
— Пока нет, не знаю, когда ответят.
— Чертовы адвокаты, — сказал Мигель. Он знал, что именно эти слова хочет услышать каждый заключенный. В тюрьме ведь нет виноватых, а за решетку человек попал только потому, что суд несправедлив.
— Чертовы адвокаты, да. И мой хуже всех.
Никто не говорит об адвокатах больше, чем заключенные. Адвокаты, апелляции, судьи, смягчение приговора — обитатели тюрьмы понимали в законах больше, чем любой гражданин за ее стенами.
Но Мигель Вистас не походил на товарищей по несчастью. В тюрьме каждый старался проводить свободное время в тренажерном зале, качая мышцы, или делал татуировки и особенные стрижки, чтобы подчеркнуть свою крутизну. Но не Мигель. Он жил по-другому — полный, под сорок, на прогулках по тюремному двору он обычно прохаживался один и больше напоминал отца семейства, который живет в каком-нибудь спальном районе Мадрида и в выходные облачается в купленный со скидкой спортивный костюм.
Как следовало из его дела, Мигель убил девушку чуть старше двадцати, наполовину цыганку, которая собиралась замуж. Преступление было совершено с особой жестокостью: он проделал три отверстия в черепе и засунул туда червей — червей, которые съели ее мозг. Девушка умирала почти неделю, находясь в сознании и мучаясь от страшной боли. Мигель Вистас уверял, что невиновен, что не заслужил тюрьмы, что его привела туда месть цыган. И предпочитал ничего не рассказывать, чтобы новые заключенные не узнали о его приговоре, чтобы об этом забыли. Хотя, когда его спрашивали об этом преступлении, он порой напускал на себя таинственный вид: пусть подумают, вдруг он и правда убийца. В тюрьме такая репутация иногда играет на руку.
— Мне предложил встретиться новый адвокат, — рассказывал он Каракасу. — Не знаю, что ему нужно, я больше никому не доверяю. Я его жду, потому что хочу, чтобы он добился для меня разрешения провести выходные на воле. Знаешь, сколько лет я не выходил отсюда? Семь! Когда выйду, наверное, ничего вокруг не узнаю.
— Да там все так же, как и раньше. Ну я пошел, пока, мне еще надо Грозе Старух бельишко постирать.
— Смотри, чтобы он не услышал, как ты его называешь.
Каракас, как, бывало, и сам Мигель, прислуживал криминальным авторитетам. Грозой Старух за глаза прозвали заключенного, который убил трех пожилых женщин, позарившись на их сбережения. Сокамерник избил его, следуя странным положениям неписаного тюремного кодекса, требующим насилия за насилие. Но Гроза Старух не позволил обращаться с собой как с Каракасом: он убил мстителя заточкой, сделанной из ложки.
— Не переживай, в глаза я зову его «сеньор». Мне не нужны проблемы.
— Если не будешь меня слушать, у тебя точно будут проблемы. Ты же знаешь, я плохого не посоветую. Хотя здесь рано или поздно все равно облажаешься. — Мигель Вистас знал, о чем говорит.
Сарате оставил мотоцикл на Пласа-дель-Рей, около дома Семи дымоходов, по крыше которого по ночам тоскливо кружил призрак любовницы короля Филиппа II, и пошел по улице Баркильо в поисках дома, номер которого был указан в квитанции такси, лежавшей в бумажнике
